Глупо было подниматься с ним сюда… хотя, возможно, не так уж и глупо. Ее уже давно не заботит, что о ней могут подумать. Она никому ничего не должна доказывать. Он ее ничем не обидел (что-то в глубине души подсказывало, что он вовсе не опасен, во всяком случае, в очевидном смысле слова). Она была исполнена решимости заставить его согласиться на ее план, и не имело значения, какой ценой. А разговор наедине давал преимущество по сравнению с разговором в шумной таверне.

Но какой-то крохотный участок мозга побуждал ее узнать, каково это – отбросить все приличия и респектабельность, пойти наверх с неизвестным мужчиной и раствориться в чувственных наслаждениях, которые обещал его пылкий взгляд.

Эмма заговорила, осторожно подбирая слова:

– Мне все равно, что подумали другие, милорд. Главное, чтобы вы знали – ничего подобного в мои намерения не входило. Я всего лишь хотела сделать вам деловое предложение и не могу изменить того факта, что я женщина.

Он окинул ее взглядом сверху донизу, и кожа Эммы покрылась мурашками под полутраурным платьем.

– Да, вы в самом деле не можете изменить тот факт, что вы очень красивая женщина, – пробормотал Люк.

Эмма с трудом сглотнула.

– Это всего лишь деловое предложение, и ничего больше. Вы и я будем разыскивать одного и того же человека и поможем друг другу в этом.

– Ну, не знаю, – задумчиво протянул Люк. – А что, если мне потребуется общество женщины во время нашего делового партнерства?

– Тогда я временно ослепну, – машинально ответила Эмма, но при мысли о том, что он будет искать себе какую-то женщину, в груди все сжалось.

Его глаза превратились в щелочки.

– А если я решу, что этой женщиной будете вы?

– Полагаю, вы в состоянии держать себя в руках.

– Возможно, – согласился Люк. – А что, если вы не в состоянии?

Эмма рассмеялась, но даже ей самой этот смех показался фальшивым.

– Я вполне способна держать себя в руках. Впрочем, и повода не будет.

На его губах появилась ухмылка. Эмма не винила его за недоверие, она боялась, что не сумела скрыть своего волнения.

– Вас влечет ко мне, Эмма. – Он уставился на кончики своих пальцев, словно в них имелось нечто завораживающее. – Помяните мое слово, скоро вы будете умолять меня заняться с вами любовью.

– О, думаю, нет, милорд.

Он снова искоса посмотрел на нее, порочно улыбнулся и опустил руки.

– Посмотрим.

Эмма глубоко вздохнула. Щеки у нее горели. «Пожалуйста, Господи, не дай ему увидеть, что я покраснела», – мысленно взмолилась она.

Люк взглянул на нее и улыбнулся еще шире.

– Да, – продолжал он, – я принимаю ваше деловое предложение. Вы поможете мне отыскать Роджера Мортона и присоединитесь к моим поискам. Я воздержусь от – как вы это назвали? – ах да – от завязывания отношений с вами.

Она вполне серьезно кивнула, будто они и в самом деле всего лишь обсуждали детали сделки.

Люк поднял руку, словно останавливая ее.

– У меня есть свое условие.

Сердце ее упало.

– Какое?

– Я готов предложить вам высшее наслаждение, Эмма Кертис. И если в течение срока действия нашего соглашения вы начнете умолять… обещаю, я вам не откажу.

Глава 2

На следующее утро Эмма проснулась, едва забрезжил рассвет. Накануне она долго находилась в гостинице с Люком, но нервы были так натянуты, что заснула она с трудом, а когда в окно просочился сероватый свет, она быстро поднялась с постели и начала складывать вещи.

Выбирала она их очень тщательно, понимая, что большой багаж, возможно, станет раздражать Люка. Так что она взяла всего лишь две смены нижнего белья, ночную рубашку и еще одно платье, не новое, но когда-то очень красивое, повседневное, из белого муслина с изображением розовых и зеленых бутонов роз, украшенное лентами в тон, уже пообтрепавшимися по краям.

После смерти зятя ее отец, отказывавшийся даже частично признать Генри виновным в потере своего состояния, настоял на том, чтобы потратить чуть ли не все оставшиеся деньги на покупку двух сшитых по последней моде траурных платьев. Она носила их целый год, все лето изнемогая в них от жары. Черные, мрачные, угнетающие, теперь они выглядели потрепанными, покрылись пятнами. Только в прошлом месяце отец и сестра Джейн подарили ей полутраурное платье. Джейн экономила и всячески урезала расходы, чтобы позволить такую покупку. Но это платье было модным, приятного серого цвета, с черной отделкой, и Эмма снова почувствовала себя живой. Когда-то ее гардероб был переполнен модными нарядами, а сейчас у нее имелось единственное платье, в котором можно было предстать перед братом герцога.

То, что лорд Лукас – брат знаменитого герцога Трента, даже сейчас ее слегка ошеломляло. Сам герцог известен как образец совершенства, исключительно добродетельный джентльмен с безупречными принципами, уважаемый каждым жителем Англии. Правда, недавно он оказался в центре грандиозного скандала, женившись на одной из своих горничных. Волна возбуждения еще не улеглась, все еще сплетничали о герцоге и его горничной.

Джейн с Эммой следили за историей по газетным статьям и пришли к выводу, что это брак по любви. Но на их мнение о нем это не повлияло, напротив, поступок герцога только прибавил уважения к нему и вызвал сочувствие. В глазах сестер герцог Трент стал превосходным примером могущественного человека, искреннего в любви.

В некотором смысле Джейн и Эмма имели отношение к светскому обществу. Их воспитывали как богатых юных леди, в школе они ежедневно встречались с дочерьми маркизов, графов и виконтов. Но их отец занимался торговлей и не был аристократом. Они считались нуворишами, и девочки из знатных семей негодовали из-за того, что дочерей торговца приняли в престижную школу Дарбифорд. Они никогда не позволяли Джейн и Эмме забыть о раз и навсегда отведенном им месте – нижней ступеньке школьной социальной лестницы.

Поэтому когда всеми уважаемый, вызывающий восхищение герцог Трент женился на служанке, Джейн и Эмме это показалось своего рода победой. Победой простого народа. Эмма и Джейн считали его не только образцом совершенства, но и по сути своей хорошим человеком.

Вчера вечером она выяснила, что брат герцога Трента представляет собой нечто совершенно другое. «Хороший» – вовсе не то слово, которое приходит на ум, когда думаешь о лорде Люке. «Порочный», «надменный», «соблазнительный», «красивый», «безрассудный» – вот пять первых слов, характеризующих его.

Сделав глубокий вдох, начисто стерев из памяти темно-русые волосы с завитками над ушами, Эмма закрыла саквояж. Она заполнила его до краев – второе платье, нижнее белье и, поскольку с каждым днем становилось все холоднее, положила еще и свою потертую накидку, бывшую когда-то небесно-голубой, но со временем полинявшую до унылого серого цвета.

Выпрямившись, она в последний раз окинула взглядом комнату.

Два года назад мягкий персидский ковер лежал на полу, стояла изящная кровать резного дерева с шелковыми занавесями цвета лаванды в тон шторам на окнах. Были здесь и высокий шкаф орехового дерева, и кресло, и письменный стол, за которым она писала письма.

Теперь ничего этого здесь не было: все пришлось продать покупателю, предложившему самую высокую цену, вместе с желтым шелковым стеганым покрывалом, когда-то застилавшим кровать.

Может быть, когда-нибудь она получит все обратно. Но только в том случае, если сумеет найти Роджера Мортона и выяснить, что этот ужасный человек сделал с деньгами ее отца.

Взяв саквояж, Эмма вышла из комнаты в длинный пустой коридор. Отец перевез их в этот огромный современный дом на окраине Бристоля, когда ей было три года, а Джейн и вовсе была младенцем. До того они жили около гавани, рядом с корабельным цехом отца. Он лично следил за тем, как строятся большие английские корабли, господствовавшие потом в океанах по всему миру.

Спустившись вниз, Эмма проскользнула в его кабинет, которым сейчас в основном пользовалась сама. Отец редко покидал свою спальню – он страдал от водянки, но не только. Никто не мог точно сказать, что вытягивает силы из его тела, хотя Эмма предполагала, что причина в разбитом сердце. Когда умерла их мать, отец едва держался. Потом убили Генри… Роджер Мортон украл у них все, и отец погрузился в глубокое уныние – болезнь, которую никто не мог вылечить. Эмма не могла вернуть маму – это, увы, невозможно, – но отцовские деньги все еще где-то есть. И она сделает все, что в ее силах, чтобы вернуть их ему.

Может быть, тогда папа хотя бы попытается бороться с болезнью. У них появятся средства, чтобы пригласить к нему лучших врачей, чтобы заново обставить и согреть дом, создать для него уют, купить лучшие лекарства.

Эмма поставила саквояж на пол у двери кабинета, вытащила со стеллажа ключ, который прятала между «Сном в летнюю ночь» и «Ричардом III» – двумя томами на единственной полке, где еще остались книги. Когда-то все стенные стеллажи были забиты книгами, но сейчас полки стояли пустыми, за исключением этой одной.

Она подошла к письменному столу, отперла обитый бархатом маленький ящичек, спрятанный в глубине большого, и вытащила из него отцовский пистолет. Смертельное оружие, словно безобидная игрушка, невинно лежало у нее в руке. Эмма тщательно его проверила, положила в ящик и заперла, подошла к двери, закрыла ее на ключ.

Опустившись на колени, она вынула все из саквояжа и на самое дно положила шкатулку с пистолетом. Затем положила туда два документа, которые до тошноты изучала весь прошлый год, – те, что обвиняли Роджера Мортона в убийстве Генри и в преступлениях против ее отца, а сверху закрыла это все одеждой.

Вернулась к столу, вытащила чернильницу, перо и исписанный лист бумаги, перевернула его чистой стороной вверх и стала записывать подробнейшие указания для Джейн.

Указания включали перечисление всех лекарств отца, напоминание о ежедневных упражнениях, рекомендованных одним из докторов, список продуктов, запрещенных к употреблению, и тех, что, по словам врача, пойдут ему на пользу. Кроме того, написала, что их средства почти истощились, и объяснила, как вести себя со сборщиками долгов, если таковые заявятся.

Эмма перечислила для Джейн самые лучшие и недорогие магазинчики для покупки провизии и прочих необходимых вещей. Дала исключительно точные и подробные распоряжения, как поддерживать в порядке дом и шесть акров прилегающей земли. А в конце записала свои соображения о том, где взять средства, если кто-либо из сборщиков окончательно потеряет терпение. Скорее всего этого не произойдет – до сих пор ей удавалось умиротворять большинство из них, и она намеревалась вернуться в Бристоль через несколько недель. Но на всякий случай она по порядку перечислила все, что можно будет продать: «Папину кровать – его можно перевести в мою спальню. Оставшиеся книги».

Тут Эмма поморщилась. Она оставила в библиотеке только самые любимые книги, и продать их – все равно что потерять часть сердца.

«Письменный стол из кабинета». Тот самый, за которым она пишет сейчас, одна из последних вещей, купленных отцом в пору процветания.

«Мамины жемчужные серьги и золотое кольцо». Ей было физически больно написать это. Эти драгоценности были единственным, что осталось у них от матери. Когда они перебирали мамины вещи и продавали их, Эмма решила, что они с сестрой должны сохранить хоть что-то, напоминающее о ней. Эмма выбрала себе серьги, а Джейн – кольцо.

В самом конце она перечислила нескольких бристольцев, которые были готовы купить указанные вещи.

Вздохнув, Эмма встала из-за стола, вернулась наверх и вошла в комнату Джейн, когда-то прелестную, а теперь такую же пустую.

Джейн только что проснулась. Ранняя пташка, как и сама Эмма, ее двадцатилетняя сестра была умной и компетентной. Эмма не сомневалась и не тревожилась, оставляя папу в умелых руках Джейн.

Джейн села, потирая глаза.

– Эмма, что-то случилось с… – Она вдруг осеклась, увидев саквояж, который крепко держала сестра. Поймала ее взгляд и широко распахнула глаза. – Куда ты собралась? – выдохнула она.

– Уезжаю с лордом Лукасом, – ответила Эмма. – Мы отправляемся сегодня утром.

– Эм! – воскликнула Джейн, глядя на нее огромными глазами.

– Это моя единственная надежда отыскать Роджера Мортона. Лорд Лукас хочет найти его так же сильно, как и я, но дело не только в этом. У него есть поддержка герцога Трента – все средства для того, чтобы этого ублюдка настигло правосудие.

Джейн вздрогнула, как и всякий раз, когда Эмма использовала крепкие выражения. Нахмурившись, она выскользнула из кровати. Подол белой ночной рубашки обвился вокруг ее лодыжек.