Люк вернулся в номер после полуночи. Он весь вечер просидел за столом со стаканом эля, который волшебным образом то и дело наполнялся. Поднимаясь по лестнице, он попытался вспомнить приносившую ему эль девушку, чего не смог бы сделать даже ради спасения жизни.

Но служанка наверняка была! Почему, черт побери, он не может ее вспомнить?

Он по-прежнему размышлял об этой ерунде, когда обнаружил, что стоит перед дверью номера, в котором поселились они с Эммой.

Прелестной Эммой.

Люк пошарил по карманам, но не смог найти ключ. Подергал дверь, но она оказалась заперта. Он усмехнулся, похвалив Эмму.

– Проклятие! Да где же этот ключ? – проворчал он и подергал ручку двери, словно рассчитывал, что ключ внезапно появится. Ничего не вышло.

Тут он услышал шорох за дверью, замок щелкнул, дверь отворилась. На пороге стояла Эмма, вся растрепанная. И восхитительная. Ее волосы, – господи, эти дивные волосы! – были заплетены в толстую, роскошную косу, перекинутую через плечо. Конец косы задевал соблазнительную грудь, прикрытую ночной рубашкой. Он потянулся, чтобы потрогать эту мягкую, пышную округлость… но тут Эмма быстро отступила назад.

– Милорд. – Голос обдал его холодом. – Надеюсь, вам достался хороший обед.

Даже будучи пьян, он мгновенно узнал этот тон раздраженной мегеры.

Люк попытался сообразить, почему она сердится. Вспомнил миловидную женщину, подошедшую к нему этим вечером. Вспомнил, как смотрел на нее, думая, что она чем-то похожа на Эмму – темными волосами и пышными округлостями. Думая, что два дня назад она показалась бы ему весьма привлекательной. Но только до того, как он встретил Эмму Кертис. Сегодня ночью женщина его не заинтересовала. Он отослал ее прочь, испытывая смутное недоумение по поводу столь резкого изменения своих привычек.

– Превосходный, – заявил он. – Теперь, когда вы со мной.

И какой-то частью сознания отметил, что это звучит совершенной бессмыслицей.

Эмма шагнула назад, пропуская его в комнату, и, когда он вошел, закрыла за ним дверь. Он повернулся и увидел, что она из полумрака настороженно наблюдает за ним. Фитиль у лампы на столе был прикручен, поэтому Люк видел выражение ее лица, но не мог различить бархатных густых ресниц, оттенка розовых губ. Того, что он запомнил еще во время поездки в двуколке.

Его внимание привлекла очаровательная ночная рубашка. Кружева, украшавшие воротник, подол и рукава, – их он видел. Видел и белую, ниспадающую складками рубашку, придающую ей невинный и целомудренный вид.

«Но она не девственница», – напомнила ему трезвая часть сознания.

Впрочем, если учесть, как этот ублюдок Кертис с ней обращался, вполне может ею быть. Ее никогда не любили по-настоящему.

Всех женщин должны любить по-настоящему, особенно эту.

Он, Люк, любит женщин! А уж эту…

– Почему вы так на меня уставились? – спросила она.

– Потому что я пьян и не могу не восхищаться вашей красотой, – честно ответил он.

Это игра воображения или бледные щеки в самом деле порозовели? Люк сделал к ней шаг с намерением прижать ее к двери, как вчера ночью – это было вчера ночью? Он не мог вспомнить. И снова попробовать ее на вкус… о, она такая сладкая… такая… черт… вкусная. Но она выскользнула у него из-под руки и отошла подальше.

– Я постелила себе отдельно, милорд. – Эмма показала на пол, куда положила подушку и одно из одеял, свернув его, словно покрывало на кровати.

О черт, нет!

– Вы не будете спать на полу.

Она скрестила на груди руки.

– Я не буду спать с вами.

Он смутно припомнил их договор.

– Вы все еще не готовы к отношениям?

– Нет.

– Но скоро будете?… – с надеждой спросил он.

– Нет.

Люк драматически вздохнул.

– Что ж, проклятье, – пробормотал он и стал неуклюже расстегивать фрак, с трудом справившись с пуговицами. Сорвав с себя рубашку, он швырнул всю одежду на пол и рухнул на кровать.

Удобно, но чертовски холодно. Где Эмма?

– Эмма? – позвал он.

Нет ответа.

Люк с трудом сел. Его охватила паника. Куда, черт побери, она делась?

– Эмма, где вы?

Перед ним возникла ее голова. Он моргнул, затем сообразил, откуда она появилась. Эмма лежала на полу, а потом села.

– Я прямо тут, – спокойно отозвалась она.

– Почему вы не на кровати?

– Я вам уже сказала.

– Вы нужны мне тут, Эмма. И никаких отношений. – Он смущенно хохотнул. – Я, черт возьми, слишком пьян для отношений. Только сон. Поспите со мной, Эмма. Я замерз.

Она долго смотрела на него с тем самым непостижимым выражением, которое так любила принимать. Затем, вздохнув, встала. Прелестная ночная рубашка доставала ей до щиколоток. Лунный свет прокрался сквозь тонкую прозрачную занавеску на окне у нее за спиной, окружив ореолом ее соблазнительное тело. Она походила на ангела.

В ту минуту Люк не сомневался, что она и есть ангел. Эмма наклонилась, чтобы поднять одеяло с пола, и укрыла его. Он снова вздрогнул.

Она взяла подушку, подошла к кровати с другой стороны и посмотрела на Люка сверху вниз.

– Никаких отношений?

– Никаких, – самым убедительным тоном откликнулся Люк. Он не забыл, что такое «отношения», но, черт побери, сейчас ему просто хотелось уснуть рядом с ее теплым, роскошным телом.

Она еще немного поколебалась, затем легла в постель. Не прикасаясь к нему, повернулась спиной, лежа на самом краю. Достаточно толкнуть ее в плечо, и она свалится на пол.

Люк потянулся и прижал ее к себе, сразу ощутив, как закаменело ее тело.

– Ш-ш-ш, – произнес он в ее теплую шею. Сделал вдох, вздрогнул. От нее так хорошо пахло лавандой, плотью, женщиной. – Ш-ш-ш, – снова сказал он, поглаживая ее по бедру, как строптивую лошадь. – Просто усни, ангел. Просто усни.

Через несколько мгновений Люк погрузился в забытье, крепко обнимая теплое, мягкое, восхитительное тело Эммы Кертис.


Эмма проснулась в постели одна. Люка в комнате не было. Куда он исчез на этот раз?

Она встала и выглянула в окно. День снова выдался чудесный, с молочно-синим небом, но когда она прижала руку к стеклу, оказалось, что оно ледяное. Эмма дернула дверь и обнаружила, что она заперта – на этот раз Люк унес с собой ключ. Ворча про себя, она умылась и оделась в свой белый муслин, то и дело бросая взгляды на дверь. К счастью, Люк не ворвался в номер, когда она была полуодетой.

Полностью одевшись, Эмма села на простой деревянный стул возле небольшого шкафа, задвинутого в угол комнаты, расплела косу и провела расческой по волосам. На нее нахлынули воспоминания о прошлой ночи. Его поведение… она сглотнула ком в горле. Он назвал ее «ангелом». За целую жизнь никто никогда не называл ее ангелом. Зато дьяволом называли, и очень часто. В основном мать и бесконечные гувернантки, чередой проходившие через их дом. Эмму описывали словами «своевольный сорванец» и «упрямая сорвиголова». Она вспомнила одну из гувернанток, вполголоса сказавшую ее матери: «Это безнадежно, мэм. Никто не сделает леди вот из этого».

Гувернантка ошиблась. Эмма вместе с Джейн уехала в пансион, и обе они выросли настоящими леди – хотя Джейн, безусловно, представляла собой более достойный образец, чем Эмма.

А сейчас она отбросила все надежды и притворство когда-нибудь снова стать леди. Более того, сейчас она не испытывала обжигающего прежде желания быть истинной леди – дни, когда она желала угодить обществу, канули в прошлое вместе с богатством отца. Теперь она хотела только одного – заботиться о семье и оправдать себя в глазах отца и сестры.

И все-таки прошлой ночью лорд Лукас Хокинз назвал ее ангелом.

«Впрочем, одно тут не поддается сомнению, – уныло подумала она. – Этот человек был вчера мертвецки пьян».

Однако ей понравилось засыпать в его объятиях.

Нет, «понравилось» – не совсем верное слово. Она пришла в восторг и одновременно в ужас и терзалась этим. Она долго лежала без сна, после того как его дыхание стало глубже, означая, что он заснул. Тело ее словно оцепенело и при этом пульсировало энергией. Она чувствовала себя напряженной и возбужденной. Даже во сне его руки обнимали ее крепко, решительно, по-мужски. От него пахло мылом и мягким солодом.

Возбуждение разливалось по ее телу, как медленно разгорающийся огонь. Глубоко в душе она отчаянно желала, чтобы он забыл об их договоренности и попытался позволить себе с ней вольности. Оттолкнула бы она его?

Сознание – эта гордая, настороженная штука у нее внутри – кричало «да», но тело отвечало решительным «нет».

Она не понимает Люка и толком его не знает, не сомневается, что он обладает некоторыми наименее приятными привычками Генри. Но она хотела Люка. Телу потребовалось не меньше часа, чтобы остыть, а ей – чтобы расслабиться в кольце его тяжелых рук.

В конце концов ей это удалось, она уснула, и ей снились его голубые глаза и поцелуи, затем обнимающие ее руки превратились в оковы. Как она ни старалась, ей не удавалось шевельнуться. Он улыбался с этим порочным блеском в глазах и говорил хриплым голосом: «Тебе нравится это, Эмма? Нравится, когда тебя связывают?» А затем он лег на нее, тело его было тяжелым, теплым и сильным, и посреди ночи она со стоном проснулась, содрогаясь от сотрясавшего тело удовольствия.

Потом она долго лежала, боясь, что он тоже проснулся, но он даже не шелохнулся. Наконец ей удалось успокоиться, но пришлось силой расслаблять напряженные мускулы. Она приткнулась к нему под бок и, наконец-то согревшись, чувствуя себя уютно и удобно, погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Похоже, она еще глупее, чем думала раньше. Можно простить себя за то, что один раз оказалась соблазненной безнравственным распутником. Но дважды? Нет. Только законченная ветреница совершит такую ошибку дважды.

Очевидно, Люк проснулся намного раньше и ушел из комнаты, не став ее будить. Странно, поскольку вообще-то это она жаворонок, а он за ужин выпил, наверное, целый бочонок эля.

Тем не менее следует признать, что этой ночью она спала спокойно, чего не случалось очень-очень давно. Ничего удивительного, что она проснулась так поздно.

Эмма закрутила волосы в пучок и как раз закалывала шпильками, когда в замке заскрежетал ключ, дверь отворилась и в комнату вошел Люк с большим свертком в руках.

Одной рукой придерживая волосы, Эмма повернулась к нему:

– Что это?

– И вам доброго утра, – кротко ответил он.

– Доброго, – охотно согласилась она и добавила: – Я рада, что вы чувствуете себя лучше.

Он посмотрел на нее, весело сверкнув глазами, и положил сверток на кровать.

– А когда я чувствовал себя плохо?

– Ночью.

– А-а, вы про это. – Он выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза. – Я не чувствовал себя плохо, просто замерз. А вы превосходно меня согрели.

Эмма резко воткнула шпильку в волосы, не зная толком, что ответить. Значит, он помнит. Значит, напился не настолько, чтобы забыть о событиях прошлой ночи. Это хорошо. «Вы тоже превосходно меня согрели, милорд. Я просто пылала огнем. Собственно, вы меня так распалили, что во сне я достигла пика наслаждения», – подумала она.

Снова повернувшись к зеркалу, она деланно рассмеялась.

Люк подошел к ней, положил руку на плечо. Прикосновение обожгло, и Эмма застыла, глядя на его отражение в зеркале.

– Я вас ночью напугал?

Эмма подумала немного и ответила, как могла, честно:

– Да. Но вероятно, не в том смысле, что вам представляется.

Он глубоко вздохнул, пальцы его крепче впились в ее плечо.

– Знайте – что бы ни произошло, что бы я ни сказал, я никогда вас пальцем не трону, Эмма. Ну, – он снова взглянул на нее с этой своей беспечной усмешкой, – разве что вы меня сами попросите.

А что он сделает, если она попросит?… О Господи! Всепожирающий огонь прошлой ночи снова начал разгораться.

Он встретил ее взгляд в зеркале. Глаза его пылали жаром, но через долгую минуту он отвернулся, подошел к кровати и начал развязывать бечевку на коричневой бумаге.

– Держите. Я хочу, чтобы вы это примерили.

Воткнув в волосы последнюю шпильку, Эмма заинтригованно повернулась к нему:

– А что это?

Он отбросил в сторону бечевку, разорвал бумагу, и из свертка выплеснулись бесконечные, как ей показалось, ярды черного шелка с мехом.

Люк поднял плащ с капюшоном из черного шелка, подбитый шерстью и отороченный мягчайшим на вид мехом. «Горностай, – подумала Эмма, – белый мех с черными пятнами! И меховая муфта в тон».