Что ж, он был прав! Во всяком случае, Мария, которая ночь за ночью, повинуясь таинственному и меланхолическому влечению, являлась к постели своего недужного супруга, а потом скрывалась за ширмами, изо всех сил старалась выдержать взятую на себя роль.

* * *

Итак, интрига развивалась как и было задумано. Мария могла жалеть лишь об одном: Корф поправлялся слишком быстро (Сильвестр сыграл свою роль отменно, удар его оказался безопасным), а значит, все меньше ночей остается ей, чтобы видеть мужа без помех, мечтая о том, что она может в любой миг коснуться его руки – по праву призрака! Мария старательно гнала от себя мечту о том, чтобы Корф однажды схватил привидение в объятия и попытался дознаться, какие причины заставляют Белую Даму маячить у постели недужного… может быть, он пожелал бы иметь ее в этой самой постели? Против сего она никак не стала бы возражать!

И вот настала последняя ночь. Как всегда, едва стемнело, Мария украдкой выскользнула из дому. На соседней улице ее уже поджидал заранее нанятый Глашенькой экипаж, и через малое время он остановился возле укромной, скрытой в жасминовых зарослях калитки, ведущей в посольский парк. У Марии (разумеется, попечением добрейшего Ивана Матвеевича!) был ключ. Она отперла замок, прошелестела подолом по траве, отворила еще одну потайную дверку (ее петли были заботливо смазаны) и по узкой лестнице поднялась к последней на этом пути двери, за которой находился Корф.

Еще из-за двери она услышала какое-то движение в комнате, но, верно, почудилось: когда вошла, увидела Анну-Полину, по своему обыкновению дремавшую в креслах, и Корфа, простертого на постели.

Первая ширма стояла у самого входа. Здесь Мария обыкновенно сбрасывала глухой черный плащ, делавший ее незримою во тьме, и делала первый шаг в роли призрака. Так происходило и нынче. Она опустила на лицо вуаль, вытащила неизменный платочек и поплыла к кровати Корфа, не сомневаясь, что сейчас встретит его горячечный взор, однако ничуть не бывало: глаза Корфа были закрыты – он спал.

Мария была разочарована, возмущена: как так, она пришла на свидание, а возлюбленный ее проспал?..

Однако она тотчас же смекнула, какое преимущество предоставляет ей новая ситуация. Если подумать, что все пять лет она мечтала повторить их единственный мимолетный поцелуй, – кто осудит Марию за то, что она проворно откинула вуаль, наклонилась и сперва едва-едва коснулась губ спящего барона, а потом, воспламенившись, впилась в них со всей своей неутоленной страстью, пусть даже мало приличной призраку? Впрочем, Мария тотчас сообразила, что вышла из образа, и в испуге отпрянула, уверенная, что Корф сейчас подхватится с постели и схватит ее, но ничуть не бывало: он даже не ответил на поцелуй, он даже не шелохнулся! Мария безотчетно потрясла его за плечо, взъерошила волосы – напрасно: он спал как убитый!

Странное подозрение пронзило ее… Она обернулась, намереваясь разбудить сиделку, поднять тревогу, да так и замерла с открытым ртом: кресло, где только что спала Анна-Полина, было пусто, монашенка стояла вплотную к Марии… мелькнула мысль, что Анна-Полина, бывшая гораздо ниже ростом, чем «привидение», как-то внезапно подросла. В следующее мгновение та вскинула голову, сорвала чепец – и успела зажать Марии рот за мгновение до того, как она выкрикнула:

– Вайян!..

Ибо это был он – на сей раз в женской монашеской одежде, но снова он, он!

* * *

Мария билась всем телом, пытаясь укусить его твердую ладонь, позвать на помощь, но ничего у нее не получалось. Наконец, утомившись, притихла. Переводила исполненный ужаса взгляд с неподвижного Корфа на монашеский чепец, брошенный на пол. Вайян понял ее недоумение и прошептал:

– С ней все в порядке. Она сидит вон за той ширмой. Крепко связанная, и рот заткнут, но вполне невредимая. С мужем твоим тоже все в порядке: я ему дал кое-что понюхать, он будет спать так крепко еще полчаса, не дольше, успокойся. Ну что? Не будешь больше кричать? Умоляю, не шуми. Я нарочно пробрался сюда, чтобы кое-что тебе сказать, а будешь буянить – уйду!

Мария слабо кивнула, и Вайян отнял ладонь от ее рта, однако Мария даже не шевельнулась, а так и стояла, уронив голову на его плечо. Ее страх разом прошел: как можно было забыть, что этому человеку она дважды обязана жизнью? Если бы не его появление в ломбарде… если бы не его пернак… Между ними существовала какая-то особенная близость, и Мария вдруг всем существом своим ощутила, что Вайян не сможет причинить ей вреда.

– Вот жизнь, а? – шепнул он едва слышно, и его теплое дыхание защекотало висок Марии. – Всегда про себя знал: когда я обнимаю прекрасную даму, то думаю только о чудесных бриллиантах в ее серьгах. А нас с тобою что-то так переплело, так связало… – Чудилось, он читал ее мысли. – Подумать только: если бы этой твари Eudoxy не понадобилось твое состояние, я никогда не узнал бы даже твоего имени. А сейчас мне кажется, что я знал и любил тебя всю жизнь, и даже прежде, чем появился на свет.

Мария вздрогнула, напряглась в его объятиях, Вайян тихонько вздохнул:

– Не тревожься. Знаю: я – ничто для тебя. Ты никогда не сможешь простить, что я вынужден служить твоему врагу, но знай: я пришел сегодня ради тебя. Оказывается, твоих денег, твоего состояния мало. Теперь нужны еще деньги твоего мужа! Через две недели вы получите приглашение на бал. Там он будет похищен, а после того, как напишет завещание в твою пользу, сразу же и убит.

– Как это – в мою пользу?.. – пробормотала Мария. – Я ведь его жена, значит, я и так наследую…

Вайян вздохнул.

– Жена-то жена, а ведь не знаешь ты, что он завещание свое переменил как раз перед тем, как на него напали на улице Карусели. Тебе определен самый жалкий пенсион, как бы в угоду приличиям, а все отходит в казну: у твоего барона нет никакой родни. Уж не знаю, почему он так поступил. Если ты его прогневила… если я в том виновен, то прости. Прости! Мне совесть больная покоя не дает! Потому я и решил тебя предупредить. Когда вынудят его новым завещанием отменить старое, этим он себе приговор сразу и подпишет. Через две недели ты станешь богатой вдовой, моя милая! Однако, боюсь, порадоваться тебе удастся недолго: следующая очередь твоя настанет, так что берегись!

– Я не буду беречься, – все так же, в его плечо, пробормотала Мария. – Если он умрет – и я умру.

– Вот как? – глухо проговорил Вайян. – Я не знал… Тогда береги его! Предупредить тебя – вот все, что я могу!

И, отстранившись, он скинул с плеч монашеский балахон и шагнул к двери, но обернулся, метнул последний, исполненный тоски взгляд – и канул во тьму, оставив Марию утихомиривать свое переполошенное сердце, развязывать и освобождать от кляпа во рту насмерть перепуганную Анну-Полину, потом ждать, когда Корф очнется от своего забытья и мутным взором обведет комнату в поисках призрака…

Однако он успел увидеть лишь край белого платья, растворившегося во тьме: Марии сейчас было не до игры.

* * *

Ей непременно хотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться, решить, что делать теперь. Однако не Ивана же Матвеевича с постели среди ночи поднимать, обрушивая на него новую страшную новость! Только и оставалось, что воротиться к себе, на улицу Старых Августинцев, и сесть у окна спальни, напряженно размышляя.

Мало вероятия, что Корф поверит ее предупреждению. Симолин – тот, пожалуй, поверит, но что ему делать? В карман кафтана спрятать своего дипломатического агента, этого homme sans peur et sans reproche[91], чтобы избавить его от всех многочисленных опасностей, которые ему приготовила гораздая умом Евдокия Головкина? Предположим, Корф не поедет на этот бал. Но алчная дама придумает что-то другое. А на балу ему предстоит остерегаться – кого? Ох, ну почему, почему Мария так медленно соображает, почему только сейчас до нее дошло, что надо было вцепиться в Вайяна мертвой хваткой и выспросить, наконец, у него, кто такая эта Евдокия Головкина? А если бы он не стал отвечать, то поднять шум и крик, чтобы сбежались люди, охрана – чтобы схватили Вайяна! Нет, Мария только столбом стояла и предавалась сентиментальным размышлениям об их с этим разбойником особенных, сердечных отношениях. Потом до Марии вдруг дошло, что Вайян не обязательно должен знать, под какой маской является Евдокия Головкина в обществе, и она перестала корить себя за нерасторопность.

Легла, но, несмотря на усталость, сон бежал прочь: его отгоняла смутная обида. Вот она бьется, бьется, выдумывает бог весть что, дабы избавить барона от опасностей, а он р-раз! – и единственным росчерком пера предал жену публичному позору! Даже не дождался ответа от Комаровского, охотно поверил, что Мария – новая madame де Бренвилье, а в том бокале и впрямь был «порошок наследства».

Наследство!.. Завещание!.. Уже два года, как вокруг этого вертится вся ее жизнь…

Мария выбралась из постели, набросила пеньюар и, не заботясь, разбудит ли кого-то из слуг шлепанье туфель, отправилась в библиотеку. Наверняка там найдется какой ни есть кодекс, римское право или как там еще называются эти книги, в коих собраны все законы, определяющие отношения людей?

Такие книги и впрямь нашлись, и Мария, начав читать еще при свечах, засиделась до того, что уже высокое солнце заглянуло в окна библиотеки и коснулось шершавых, пожелтевших страниц, на которых подробнейшим образом объяснялся весь порядок наследования. Мария даже нашла путь, по коему и она, и Корф могли остаться в живых, несмотря на то, что их распоряжения как бы уже обрекали обоих на смерть. Ведь по русскому праву духовные завещания должны быть составлены в здравом уме и твердой памяти… точно, точно, эту фразу писала Мария в ломбарде под диктовку Вайяна – писала пером, запачканным в крови Мердесака! На этом основании недействительны были завещания безумных, сумасшедших и умалишенных, когда они составлены ими во время помешательства. Значит, по этому пункту завещание Марии вполне действительно. Была другая зацепка: как явствовало из Сенатского указа 1766 года, самоубийство, совершенное не в безумии или беспамятстве, считалось преступлением, и завещание самоубийцы, как и преступника, признавалось недействительным… А впрочем, о чем волноваться? Такая расчетливая и предусмотрительная особа, как Евдокия Головкина, наверняка же обставит гибель своих жертв самым подобающим образом – в виде трагической случайности, так что самоубийство не будет даже заподозрено, а стало быть, оснований признать завещание недействительным не окажется.

Конечно, если Корф все-таки неожиданно, при подозрительных обстоятельствах, погибнет, а в смерти его будет обвинена Мария – например, на основании показаний беспокойного доктора, – а потом предана суду и лишена всех прав состояния, то ее завещание тоже будет признано недействительным, даже если оно и составлялось прежде вынесения приговора.

И вот еще что: «Не могут быть завещателями постриженные в монашество, как отрекшиеся от мира и от собственности». Что ж, дело хорошее! А не присоединиться ли Марии к своей молоденькой подружке Анне-Полине в монастыре Сент-Женевьев? Ой, нет. Придется искать другой выход, какой ни есть; в монастырь она всяко не пойдет, хоть на аркане ее тащи!

Взгляд скользил по строчкам – Мария силилась вникнуть в сложный текст. Русское право ограничивало завещательные распоряжения только родом имущества… что такое род имущества? А, вот пояснение: каждый может распорядиться свободно тем, что сам приобрел, но унаследованное недвижимое имущество, оставшееся после смерти, должно непременно поступить в пользу законных наследников: родовые имения не подлежат завещанию.

Мария вздохнула с облегчением: родовые имения не подлежат завещанию! Не получит чертова Eudoxy ни Любавина, ни малороссийских угодий!.. Но тут же в глаза бросилась другая строка: «Владелец, не имеющий потомства, может предоставить свое родовое имение, не нарушая прав супруга (супруги), одному из своих родственников или родственниц (хотя бы и помимо ближайших) из того же рода, от которого имение досталось завещателю».


Мария невидящими глазами уставилась в стену, пытаясь проникнуть в смысл сего речевого оборота.

«…одному из своих родственников или родственниц из того же рода, от которого имение досталось завещателю».

Из того же рода… Из того же рода…

Так, кажется, что-то проясняется. У нее нет – и, очевидно, не будет! – детей. И прямых, стало быть, наследников. Брат Алешка по закону получить Любавино не может: он не Строилов, он Измайлов! И буде у него родятся дети – то же произойдет. Матушка, отчим – тоже Измайловы. Тетушка Елизавета Михайловна, ее сын Мишка и муж ее князь Павел – эти Рязановы. А из Строиловых кто? Одна лишь Евлалия Никандровна. Она вроде как сестра деда Марии по отцу Валерьяну Строилову. Но и ее начисто лишает наследства завещание в пользу Евдокии Головкиной. И это значит… это значит…

Мария собрала книги в стопу, подошла к полкам и осторожно, аккуратно установила один к одному тяжелые тома, обтянутые коленкором, выровняла черные кожаные корешки с золотым тиснением.