— Я хочу знать, почему ты предала меня.

— Что?

— Оба раза, когда мы с Алексеем отправлялись в лес, военным становилось известно об этом. Они посылали за нами спецгруппу, и нас бы поймали, если бы Чан не помешал. Во второй раз грузовик с учеными сопровождала дополнительная машина.

Елена сидела неподвижно.

— Ты ошибаешься.

— О наших планах было известно только ворам, Чану, Попкову и мне. И еще тебе.

— Любой из этих воров мог, не моргнув, сдать вас властям.

— Ты ошибаешься. Они делают только то, что приказывает им Максим. А он любит Алексея, как родного. Он бы не позволил им сделать ничего, что могло бы ему навредить. За остальных я могу поручиться жизнью. — Лида чуть подалась вперед. — Поэтому остаешься только ты.

— Нет.

— Не ври, Елена. — Слова девушки звучали отрывисто. — Мы обе знаем, что это была ты.

— А если бы я и сказала «да»? Какая разница? — пробормотала Елена.

— Разница есть. Для Льва.

Елена хмуро посмотрела на нее исподлобья.

,—Ты разве его мало мучила? Оставь его, наконец, в покое.

— Поэтому ты сделала это? Чтобы освободить от меня?

Елена вздохнула.

— Девочка, когда мы с тобой первый раз встретились, я думала, что мы можем стать друзьями. Но, в конце концов, я поняла, что Льву ты не принесешь ничего, кроме беды. Как ему жить своей жизнью, если он только то и делает, что тебя оберегает?

— Я не просила его об этом.

— Да. Но тебе и не надо. Это у него в крови. Его с детства учили принадлежать кому-нибудь, как при крепостном праве. Так же как и его отца. Он за тобой куда хочешь побежит, как Серуха за Эдиком. А захочешь его научить на задних лапках стоять, он только счастлив будет. — Елена медленно вздохнула, но в голосе ее послышались печальные нотки, когда она добавила: — Мне нужно было избавиться от тебя, Лида. Ради Льва.

Лида проглотила комок, подступивший к горлу.

— Ты могла просто попросить меня уйти, — спокойно произнесла она.

— Он бы не отпустил.

Лида кивнула. Чувство вины, гладкое и скользкое, точно маслом разлилось по ее горлу.

— Значит, ты предала меня ради казака. Он знает об этом?

Толстые щеки Елены заалели. Она пригладила обеими руками волосы.

— Нет, — пробормотала женщина. — Ты расскажешь ему?

— Нет.

Толстуха кивнула, пожала тяжелыми плечами, подошла к окну и стала смотреть во двор. Чуть погодя она добавила:

— Ты много сделала для своего отца.

Лида закрыла лицо руками.

— Но он все равно погиб. Я не смогла спасти его.

— Да. Но он узнал, что ты старалась.

— Мать я тоже не смогла спасти, — прошептала Лида, не отнимая от лица ладоней.

— Я знаю. Ты не лучше, чем я, спасаешь тех, кого любишь, — сказала Елена и добавила: — Иди сюда.

Лида осторожно поднялась с худосочного матраса и подошла к Елене. К ее удивлению, за окном шел снег. Несильный, маленькие снежные пушинки, медленно опускающиеся на землю, от которых мир казался спокойнее. Молча они смотрели на мужчин во дворе. Чан и Алексей неподвижно стояли к ним спиной и разговаривали. О чем они могли говорить? О пожаре? О погоде? Об очередной взорванной по приказу Сталина церкви? Может быть, о ней? Их лиц не было видно, но взгляд Лиды уловил излишнюю строгость в линии плеч Чана и определенную напряженность в его длинных конечностях. Молодая женщина, соседка по дому, сбивала лед с колонки и с улыбкой наблюдала за проделками Серухи.

Попков привязал к шее собаки кусок тонкой веревки и стал учить ее ходить рядом с Эдиком. Раньше Лида не замечала, как хорошо казак ладит с собаками. Но не замечала она и того, каким уставшим он выглядит. На девушку вдруг нахлынула необычайная нежность к этому здоровяку, благодаря которому ее отец был так близок к свободе, но погиб в шаге от нее. Ох, Лев, мой друг, прости, если я слишком многого от тебя требовала. Даже отсюда я вижу, чего это тебе стоило.

Стоявшая рядом с ней женщина медленно вздохнула. Ее дыхание затуманило стекло и размыло вид на мальчика и его собаку.

— Он звал меня ехать с ним на Украину.

Лида быстро перевела взгляд на Елену.

— На Украину?

— Куда-то под Киев. Он там детство провел.

— Лев когда-то был ребенком?

По лицу Елены скользнула улыбка.

— Трудно такое представить, да?

— И ты поедешь?

Елена не сводила глаз с Попкова, смотрела, как он наклоняется к крошечному щенку и ласково с ним разговаривает.

— Он о тебе беспокоится.

— Ему незачем.

— Я знаю.

— Ты любишь его?

— Ха! Когда ты поживешь с мое и узнаешь столько мужчин, сколько знаю я, для тебя любовь уже не будет тем, чем она тебе сейчас кажется, Лида.

— Но ты любишь его? — настойчиво повторила Лида.

Женщина ответила не сразу. Лида вытерла стекло ладонью. Украина. Ох, Лев, это же чуть ли не на краю белого света.

— Да, — наконец призналась Елена. — Наверное, я люблю этого болвана неотесанного.

Они обе улыбнулись.

— Тогда езжай на Украину. Я ему и слова не скажу о… — Она не договорила.

— А ты? Куда поедешь ты?

От этого вопроса горло Лиды сжалось так сильно, что она закашлялась, и во рту у нее появился привкус дыма.

— Швы разойдутся. Давай-ка ты ложись, девочка.

Елена довела ее до кровати, но Лида, взявшись за толстую руку, которая помогла ей лечь, не отпустила ее. Она потянула женщину к себе.

— Елена. — С напором произнесла она. — Если когда-нибудь ты сделаешь ему что-то плохое, я приеду, найду тебя и вырву у тебя сердце.

Их взгляды встретились. Светло-карие глаза впились в бесцветные, и Елена кивнула. Па — >тот раз она не улыбнулась.

— Я согласна. — Сказала она.

Лида разжала пальцы, но, заметив что-то необычное в лице женщины, какую-то скрытую тревогу, спросила:

— Что, Елена?

Ответа не последовало. Сердце Лиды забилось быстрее. Широкое лицо сделалось непроницаемым, точно на нем закрылись ставни.

— Скажи мне, Елена.

— О, черт, и зачем я тебе это говорю? Тебе нельзя здесь оставаться. Девочка. Больная ты или здоровая, ты должна уйти.

— Почему?

— Потому что сегодня они придут за тобой.

— Кто придет?

Но и без ответа ей все стало понятно. Она уже сбросила с себя одеяло и опустила ноги па пол. Мозг ее лихорадочно заработал, сердце бешено заколотилось.

— Кто придет? — эхом повторила Елена. — Эти сволочи из ОГПУ, естественно.

56

Склонив голову на плечо Чану, Лида сосредоточилась на том, чтобы не дать ногам подкоситься. Чан, крепко поддерживая ее за талию, долго петлял по городу, чтобы быть полностью уверенным, что за ними не следуют скрытые пеленой снега бдительные тени.

Когда, наконец, он привел ее в их тайное убежище, Лида, с трудом переступив порог, оторвалась от Чана в первый раз. Медленно и глубоко вздохнув, чтобы унять боль в боку, она стянула шапку, но, когда впервые после пожара посмотрела на себя в висевшее на стене зеркало, она покраснела как рак. Выглядела она ужасно. Часть ее волос сгорела полностью, остальные скукожились и потемнели. С ожогами на лбу она напоминала огородное пугало.

— Обрежь.

— Сначала отдохни. — Чан подтолкнул ее к кровати. — Ты совсем без сил.

— Прошу тебя, обрежь. Коротко, как у мальчика. Избавь меня от этих… повреждений.

Его черные глаза задержались на ее отражении не дольше секунды, но за этот мизерный отрезок времени она успела понять, что он увидел все ее «повреждения» до самого сердца. Он увидел пустоту, вину и страх, и ей стало стыдно. Он легко поцеловал кончики ее опаленных волос, достал из сапога острый нож и отрезал первую прядь.

— Ну как? Лучше?

Она кивнула.

— Это же всего лишь волосы. Не руки, не ноги.

Но когда он продолжил и волосы прядь за прядью полетели на пол, как сухие листья, губы Чана скорбно искривились. Он наклонился и подобрал обгоревшие медно-красные локоны, как огненные дары своим богам. Воспоминание о том, как мать обрезала тупыми кухонными ножницами свою длинную темную гриву, неожиданно всплыло в голове Лиды, и она, наконец, поняла. Поняла страстную потребность наказать себя. Поняла то чувство облегчения, которое это приносит, чувство, которое она видела в лице Антонины, когда повстречала ее впервые в туалете гостиницы.

— Чан Аньло, — прошептала она, развернувшись к нему лицом. — Скажи, что у тебя болит?

Когда он задумался, зрачки его расширились, отчего в глазах появились фиолетовые пятнышки.

— Плечи.

Она имела в виду совсем другое, и он понимал это.

— Покажи.

Он осторожно положил пригоршню волос на стул и снял куртку. Она была вся в дырах с коричневыми обгоревшими краями, и блуза его была не в лучшем состоянии. Стянув ее через голову, он повернулся к Лиде спиной.

— Красиво, — только и сказала она.

Рука ее накрыла рот, чтобы не выпустить звуки, которые рвались наружу.

— Ты умеешь накладывать мазь?

— Я настоящий специалист. У меня пальцы легкие, как пушинки, разве ты не помнишь?

Он повернулся.

— Помню. Разве такое забудешь?

— В садовом домике в Цзюньчоу, когда ты был ранен и…

Он подхватил ее обеими руками и уложил на постель.

— Тише, любовь моя, не нужно прятаться в прошлом.

Очень нежно он снял с нее всю одежду, оставив только повязку на талии, там, где пуля попала ей в бок. Несмотря на то, что рана была зашита, белый бинт был весь в красных, коричневых и оранжевых пятнах. Он поцеловал гладкую кожу на животе и укрыл девушку одеялом.

— Поговори со мной. Посиди рядом, — пробормотала она.

— Сначала выспись, а потом поговорим. — Из потертого старого кожаного ранца, который когда-то давно, еще в Китае, она подарила ему. Чан достал маленькую бутылочку с мутной жидкостью и капнул ей на язык. — Теперь спи.

Но Лида с трудом поднялась с подушки и села.

— Сначала смазать ожоги, — сказала она и выставила руку.

Он не стал спорить. Из ранца появился глиняный горшочек. Лида усадила Чана на кровать, сама села у него за спиной на колени и размазала густое вещество по пальцам. Как и было обещано, легкими, как пушинки, прикосновениями она втерла мазь в жуткие ожоги у него на плечах. Лида не стала спрашивать, что было их причиной. Упавшая горящая балка? Огненный взрыв? Теперь это не имело значения. Мазь издавала странный запах, запах незнакомых ей растений, от которого щипало в глазах и тяжелели веки. Лида поцеловала чистую здоровую кожу посредине спины, но, прежде чем она успела открыть рот, чтобы сказать Чану, что он — самый терпеливый мужчина на всем белом свете, прежде чем какие-то слова собрались у нее на языке, она уснула.

Когда она проснулась, было темно. Ночное небо пялилось в окно и гремело стеклами, пытаясь проникнуть внутрь. Лида ощущала вокруг себя тепло Чана, но сразу поняла, что он не спит. Отдохнув, она почувствовала, что набралась сил, поэтому приказала легким дышать неглубоко и ритмично, чтобы казалось, будто она все еще спит. Она не была готова к тому, что ждало ее впереди. Потеря отца согнула что-то внутри Лиды, и она горевала по нему и по мечте, которая погибла вместе с ним. Лида вдруг почувствовала, что у нее мокрые щеки, и это ошеломило ее. Она что, плакала во сне? Долго она лежала так, свернувшись и прижимаясь к Чану спиной (час, может дольше), не желая торопить миг расставания. Она впитывала в себя каждую секунду, запоминала в точности, каково это — чувствовать его руку у себя на бедре, ощущать его дыхание на шее и как это дыхание заставляет тончайшие нервные окончания на спине трепетать от удовольствия.

— Когда ты уезжаешь? — наконец произнесла она в темноту.

Он не ответил, лишь крепче прижал руку.

— Когда? — снова спросила она.

Чан сел и зажег свечу, стоявшую на столике рядом с кроватью. Тени, черные и исковерканные, такие же уродливые, как ее страхи, заплясали по комнате. Он прислонился затылком к грязной стене и устремил взгляд на дверь. Не на нее.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал Чан. — Тебя ищут, и ты должна уехать.

— Я знаю. Хотя теперь мне кажется, — улыбнулась она, глядя на его профиль, — что со своей короткой стрижкой я могу стать такой же уличной крысой, как Эдик, и работать на воров. Воровать я хорошо умею.