Хорошо, хорошо, подумал я. Я явственно почувствовал, как стрелка весов качнулась в мою сторону — чуть заметно, но вполне ощутимо. Те из матросов, на чью поддержку я рассчитывал, похоже, как-то не задумывались об этом. Занавеска у меня за спиной слабо колыхнулась, но я приказал себе не думать об этом. Пока не время, сказал я себе.

— Или, может быть, — продолжал я, решив ковать железо, пока горячо, — они подыщут для них укромное местечко где-нибудь в подвале под донжоном? Там, куда они обычно сажали вас за ересь? Иначе говоря, только за то, что вы продолжали исповедовать ту веру, что завещали вам ваши предки? Тогда кто же они, ваши истинные мучители? Турки? Или Джустиниани?

Я вдруг почувствовал мощную волну поддержки, а глухой ропот, прокатившийся среди матросов, подтвердил мои догадки. Похоже, я был на верном пути.

— Думаете, Пиали-паша пригнал сюда эскадру из восьмидесяти кораблей только ради того, чтобы полюбопытствовать, как идут дела на Хиосе? Вы думаете, что Джустиниани со свойственным ему хитроумием уболтает его, убедив заключить выгодное для жителей острова соглашение? Или полагаете, что турок можно обмануть пустыми обещаниями? Вы сами знаете, чего они стоят, эти обещания! Вы ведь слышали их не раз. И вынуждены были принять — но только потому, что у вас не было другого выбора, вы же не настолько глупы, чтобы поверить им.

Но и турки тоже не дураки. Пиали-паша отлично понимает, что все это не больше чем пустые обещания, потому что звучат они из уст генуэзских менял! Неужто неверный сможет забыть позор, который ему довелось пережить у стен Мальты? Ни за что, уверяю вас. Или…

Судорожно сглотнув вставший в горле комок, я заставил себя продолжать:

— …или вы надеетесь держать все эти корабли с вооруженными до зубов янычарами на расстоянии вытянутой руки до тех пор, пока не подоспеет на подмогу генуэзский флот?

— Они придут! — рявкнул Джустиниани. Визгливые нотки в его голосе выдали его страх и неуверенность, и мое сердце затрепетало от радости.

— Видите? Так я и думал! Чем, вы думаете, занимался ваш капитан, когда бросил вас тут и помчался сломя голову на берег? Ему позарез было нужно послать корабль в Геную. А кто там, на этом корабле? Уж, конечно, не ваши жены. И не ваши дети, а жена и дети Джустиниани!

— Ложь! — взвизгнул он. — Грязная ложь! Моя жена и дети остались на Хиосе, чтобы разделить вместе со всеми их жителями судьбу, которая их ожидает!

— Готов поспорить на все что угодно, все важные шишки на острове успели уже позаботиться, чтобы у их близких было надежное убежище. У их близких — не у ваших.

— Вот увидите — корабли из Генуи придут…

— О да, придут, а то как же! Недельки через две, а то и позже, друзья мои. В прежние дни я сам был моряком и хорошо знаю, сколько времени займет такой путь. Две недели туда, две недели обратно, и это, если не будет задержки. Иными словами, целый месяц. А сколько раз ваших жен и дочерей смогут изнасиловать за этот самый месяц, а? Что скажете, друзья мои?

Я услышал, как глухой ропот недовольства, который я уже слышал раньше, словно морской прибой, становится громче с каждой минутой, и решил, что грех было бы не воспользоваться этим.

— Конечно, месяц — это в самом лучшем случае. Но генуэзцы всегда генуэзцы, что у себя дома, что везде. Привыкли лгать и изворачиваться, и так всегда. Если их так уж сильно волнует, что будет с Хиосом, почему же они тогда заранее не прислали достаточно денег, чтобы подкупить Блистательную Порту[16]? У них как-никак было в запасе целых три года, чтобы сделать это. Так что радуйтесь, что турки, в отличие от ваших хозяев-менял, никогда не были ростовщиками. Разве станут генуэзцы рисковать жизнью своих сыновей, если они трясутся от жадности, боясь поставить на кон даже жалкую горсть дукатов? Уж кому, как не мне, знать, как сильно генуэзцы любят свои деньги. Впрочем, и вы это знаете не хуже меня, верно?


Ненависть к тому, другому генуэзцу, Салах эд-Дину, которого я встретил в маленьком домишке в Пера, придала моему голосу особую силу. Однако он был мертв, и уже давно. «Вспомни, ты сам, своими руками обмывал его изувеченное тело!» — напомнил я себе. — «Так что можешь быть доволен!» Мне вдруг подумалось, что та слепая ярость, которая сейчас ударила мне в голову, должно быть, сделала меня похожим на сумасшедшего. Вняв голосу рассудка, я попытался взять себя в руки, вспомнив, что добрая половина из тех, кто сейчас меня слушает, тоже генуэзцы. Решив, что нужно хоть как-то исправить положение, я заговорил снова, но на этот раз постарался, чтобы в голосе моем не было столько горечи:

— Но генуэзцы любят своих сыновей. Даже они не столь бесчеловечны, чтобы выкинуть из сердца тех, кого породили на свет.

Все это время, пока я говорил, Джустиниани только возмущенно фыркал на каждое слово, непроизвольно делая шаг в мою сторону всякий раз, когда мой удар попадал в цель. И всякий раз при этом я невольно вздрагивал, поскольку вид у него был такой, будто он собирался меня ударить. Наконец Джустиниани не выдержал:

— Хватайте его, ребята. Да заткните ему рот. Довольно он пел хвалу своим ненаглядным туркам.

Убедившись, что никто из матросов не спешит выполнить его приказ, я приободрился и продолжал говорить. Я говорил и говорил, я походил на пловца, который, попав в бурный поток, знает, что должен бороться с течением, иначе он погиб.

К этому времени Джустиниани уже сообразил, что не может молчать и дальше. Он и так уже совершил большую ошибку, позволив мне заговорить. И вот теперь выбора у него не было: он должен был либо как-то опровергнуть мои слова, либо ему конец. Угрожающее выражение, написанное на лицах окруживших нас матросов, ясно говорило само за себя.

— Не слушайте грязного ренегата! — брызгая слюной, яростно взорвался Джустиниани. — Вы же все знаете, что сказал вчера Пиали-паша нашим послам. Он пришел сюда только для того, чтобы полюбоваться Кампосом. Своими глазами увидеть наш прекрасный остров.

Теперь уже я скептически хмыкнул в ответ на его слова:

— И вы в это верите?!

— Еще бы! Ведь Турок сам так сказал?

— И вы доверяете свою судьбу людям, которые верят в подобные небылицы? Да еще когда они звучат из уст самих турок! Уму непостижимо!

— Да, я ему верю, — откликнулся один из матросов с ноткой отчаяния в голосе. — Да и почему бы мне не верить? Иначе с чего бы им вздумалось торчать весь день на рейде, если это неправда? Все мы были готовы приветствовать их на берегу, как положено — с цветами и флагами. Вы, ребята, тоже это видели. Но нет! Турки решительно отказались сойти на берег. «Не хотим прерывать ваш праздник: у вас сейчас Пасха», — так они сказали.

— Пасха? Да, верно. Но какая Пасха? Римско-католическая! А как же насчет православной Пасхи? Заметьте, о ней не было сказано ни слова. А вам не пришло в голову поинтересоваться, где турки будут через две недели? Нет? Тогда я вам скажу: не пройдет и двух недель, как все ваши церкви превратятся в мечети, а ваши жены и юные дочери попадут в гарем!

Мои слова произвели на этих людей такой же эффект, как если бы над их головами выстрелили из пушки. Хотя, должен признаться честно, сам я, мысленно взвесив свои слова в уме, не находил в них особой логики. Но остановись я сейчас, и Джустиниани моментально воспользуется этим, чтобы перетянуть матросов на свою сторону.

— Но он поклялся своей честью!

— Честь у турка? Не смешите меня!

— «Но наши празднества уже кончились, — сказали мы Пиали-паше. — Мы просим вас сойти на берег и быть нашим гостем». Но он отказался и сдержал свое слово. «Завтра у нас будет довольно времени, чтобы полюбоваться вашими зелеными садами и прекрасными городскими фонтанами», — сказал он.

— Это чистая правда, — добавил чей-то голос из темноты. — Мы сами в этом убедились. Правда, ребята? Мы все видели собственными глазами: турки встали на якорь по ту строну пролива. И что это значит, по-вашему?

Я уцепился за его слова с таким отчаянием, как утопающий хватается за соломинку.

— Возможно, они рассчитывают высадиться на берег ночью. Чтобы застать вас врасплох.

Некоторое время все потрясенно молчали. А может, просто искали подходящие доводы, чтобы опровергнуть мои слова. Все со страхом вслушивались в наступившую тишину. Но то, что мы услышали, к нашему величайшему облегчению, оказалось всего лишь плодом нашего воображения. После шумной перепалки тишина звоном отозвалась у нас в ушах.

Еще один из матросов, выступив вперед, решился поддержать Джустиниани.

— Вспомните: Пиали-паша не решился нарушить наши празднества. Он ведет себя как цивилизованный человек.

— Что-что? Цивилизованный, говорите? Только потому, что не спустил на берег свору своих янычар, чтобы они насиловали ваших девственниц прямо во время Святой Пасхи? Да ему плевать, во что вырядились ваши женщины на праздник! Вы и глазом моргнуть не успеете, как его псы сорвут с них одежду, когда он науськает их! Он… Господи помилуй, да как вы не понимаете, что весь его коварный план и состоит в том, чтобы не допустить резни на Пасху — ведь тогда ваши души прямиком направятся в рай! А этого ему хочется меньше всего. Вот он и решил дать вам отсрочку на одну ночь в расчете, что вы успеете взять на душу достаточно новых грехов, чтобы даже не мечтать о вечном блаженстве. Что же до греков, то они, естественно, отправятся к праотцам без отпущения грехов. Надеюсь, ребята, всем вам хватит времени причаститься и исповедоваться.

Беда была в том, что я и сам толком не мог понять, почему, собственно говоря, медлит турецкий адмирал. Одно я знал совершенно точно: объяснение, данное Джустиниани — Пиали-паша прибыл, чтобы полюбоваться островом, — полная чушь и бред!

— Да вы сами подумайте! — презрительно фыркнул я в ответ, когда Джустиниани снова привел тот же самый довод. — Только представьте себе эту картину: Пиали-паша и его янычары, вооруженные до зубов, гуляют среди апельсиновых деревьев и мирно нюхают цветочки, перебрасываясь шутками с местными девушками! Вам самим-то не смешно? Опомнись, Джустиниани! У Турка самые серьезные намерения — я готов прозакладывать собственную жизнь, что так оно и есть! И в доказательство позвольте мне рассказать вам кое-что из моего собственного опыта. Держу пари, что генуэзцы и знать об этом не знают.

Не успела эта мысль прийти мне в голову, как сердце у меня в груди заколотилось часто-часто, как у загнанной лошади. Стараясь не упустить подходящий момент, я снова обратился к матросам:

— Вам придется иметь дело не с одним только Пиали-пашой, но и с моим господином Соколли-пашой тоже. Именно для этого я и прибыл на ваш остров — вручить мою госпожу мужу. Именно для этого он и сидел в Босдаге с половиной турецкой армии: ждал, когда падет остров Хиос.

Чем больше я говорил, тем сильнее верил в это. Во всяком случае, если у меня и есть шанс убедить их, то только так. Иного пути я не видел.

Я заговорил, повысив голос, чтобы меня могли слышать все.

— Хиос должен пасть до того, как Соколли-паше придет время двинуться на север, чтобы присоединиться к войску султана в Венгрии. И мне как-то не слишком верится, что султан будет в восторге, если половина его армии будет торчать здесь, пока сам он с войсками начнет пересекать Дануб. Вот увидите, Пиали-паша долго ждать не станет. Эх вы! С вашей-то сообразительностью клюнуть на такую жалкую уловку! Да ведь при том, сколько у вас шпионов, неужели вы можете сомневаться в том, каковы его истинные намерения? Нет, он не островом прибыл сюда любоваться. Подкрепление, которое он ждет, куда ближе, чем вы думаете, друзья мои. Я бы нисколько не удивился, узнав, что Соколли-паша уже в Измире, а то и в Чесме. Мой господин и его орда просто дожидаются момента, когда первые турецкие корабли высадят людей и пушки на берег вашего острова, а потом вернутся за ними. И вот тогда на ваш Хиос хлынут толпы озверевших янычар. Словно саранча, они пройдут по вашему городу, не щадя никого. И будут убивать, пока мостовые Хиоса не покраснеют от крови.

А когда турки ворвутся в город — а я даю вам слово, что это случится завтра утром, самое позднее, на закате, — неужели вы думаете, что их хоть на минуту остановит мысль о моей госпоже? Что-то я сильно в этом сомневаюсь. Уж я-то хорошо знаю, как турки обращаются со своими женщинами. Думаю, и вам это известно не хуже, чем мне. Они настолько не доверяют своим женам, что всю жизнь держат их под замком — и под охраной таких, как я. — У меня перехватило горло. — Турки считают, что лучше перерезать женщине горло, чем допустить, чтобы кто-то шептался у тебя за спиной. Ну, а теперь решайте сами. Поступайте с моей госпожой, как вы задумали. Но не забудьте мои слова. И подумайте хорошенько о том, что десять тысяч янычар сделают завтра с вашими матерями, дочерьми, женами.