— Теперь все будет хорошо. Недаром наша церковь цела осталась, — заявила сама себе София и была с собой согласна.


Остатки строения действительно быстро и аккуратно разобрали, чтобы никто не пострадал.

А у князя с княгиней состоялся первый серьезный разговор на равных.

Странная это была беседа — в опочивальне, откуда няньки поспешно унесли маленькую Елену и плотно прикрыли дверь. Иван Васильевич сидел, устало откинувшись на стену и вытянув ноги в темно-красных сафьяновых сапогах, вертел большой перстень на пальце.

В опочивальне богато, как и в остальных княжеских покоях, на полу большой, заглушающий шаги шемаханский ковер, всюду серебро и злато, лавки красным сукном покрыты. Софии очень не хватало зеркал, но в Москве их не делали, а с собой взять большое не догадалась, имела только поясное — в половину роста. Одежда тоже богатая — сплошь золотая вышивка и самоцветы. Иван Васильевич большой любитель и ценитель драгоценных камней, знал в них толк и собирал украшения.

Но сейчас он крутил перстень не глядя. София ждала, что скажет. Что-то должен сказать важное, она это сердцем чуяла. Но услышала вовсе не то, что ожидала.

Начала разговор она сама, поинтересовавшись:

— На Руси не строят большие здания из камня?

О Новгородской Софии и прочих постройках упоминать не стала, слишком хорошо известно, как ревниво относится к любой похвале соперников Иван Васильевич. Даже теперь он позвал посмотреть на останки собора не новгородцев, а псковичей. Те приехали, походили кругами, поцокали, головами покачали и… похвалили строителей за ровную кладку. Но для псковичей все, что ровней простой кучи кирпича, — уже ровно. А про раствор сказали, что слаб.

Сами же строители твердили, что в Москве в тот день трус невиданный был — земля тряслась. Это знал и сам великий князь, а потому никого наказывать не стал, только следовало найти строителей, которые возвели бы новые стены, не боявшиеся такого «труса». Никто не произносил вслух, но все понимали, что разрушение собора — Божья воля, как и чудесное спасение церкви внутри него. Да и без жертв даже при разборке обошлось, знать, Господь так решил, чтоб собору таковому не быть, а людям страдать ни к чему.

На вопрос жены Иван не фыркнул, как делал раньше, а серьезно ответил:

— Строили и не только в Новгороде. Во Владимире собор куда больше Софии. Да много где.

— А почему сейчас не строят?

— Разучились.

— Как так?

И снова князь спокойно объяснил, не отмахнулся:

— Чтобы чему-то научиться, нужны двое — ученик и учитель. А ордынцы у нас год за годом лучших умельцев или забирали, или убивали. Чаще второе, потому как умельцы на врагов работать не желали. В Новгороде остались, но они в стороне. А если некому учить, то скоро и учиться некому будет.

Он со вздохом снял сапоги, отбросил в сторону, снял кафтан, оставшись в одной рубахе, потом потянул через голову и ее. София старательно отводила глаза, но взгляд упорно возвращался к гладким мышцам сильного торса.

Князь не замечал (или делал вид, что не замечает?) взгляда жены. Сама она уже была в тонкой рубашке, сквозь ткань которой проступали темные круги сосков.

Иван снова сел, задумчиво глядя куда-то в стену. Что он там видел, этот до сих пор загадочный для Софии князь?

— Говорят, что русские князья сами виноваты в приходе Орды, мол, звали друг против друга. Потом, может, и звали. Но Орда сильней, всегда была сильней. У них народа тьмы и живут войной и грабежом. Все, кто под Ордой, не только строить, все делать разучились. Пока там, — он кивнул куда-то неопределенно, — в Риме учителя ученикам знания и мастерство передавали и вперед шли, мы по лесам прятались. Отстали очень.

София замерла. Впервые муж раскрывал ей свое видение мира, пусть только кое-что, но это уже начало.

— Ты меня спрашивала, почему в Москве только иконы, а таких портретов, как твой, не рисуют. На Руси только церкви выстояли, только иконы и сохранились. Ордынцы чужих богов боятся обижать, потому редко церкви трогали и даже грабили не всегда. А других мастеров, чтобы не иконы, а портреты писали, у нас нет. Людей толковых много, но учиться не у кого. А сами будем придумывать долго.

Что-то подсказывало Софии, что в этой фразе и кроется главное, о чем хочет поговорить муж.

Москва действительно отстала, и не только в строительстве, за стеной лесов она словно спала столько лет.

— Многих ли в Риме знаешь?

— Кого? — удивилась вопросу София.

— Тех, кто строить умеет, пушки лить, монету чеканить, рудознавцев, мосты чтоб строили… Али неведомы такие, ты все танцами да песнями занималась?

София сумела скрыть легкую обиду из-за прозвучавшей в голосе Ивана насмешки, взяла себя в руки и спокойно ответила:

— Знаю такого.

— Чем знаменит?

— Колокольню в Болонье передвинул. Другую выровнял в Венеции, но она потом упала не по его вине. Много что умеет. Зачем он тебе?

— На Русь поедет?

Тут уж княгиня не смогла сдержаться:

— Куда?!

Теперь Ивану понадобилось усилие, чтобы спокойно ответить:

— В Москву. Ты же приехала и жива, медведи да волки не съели, от мытья не померла, от еды тоже.

— Не знаю, — честно призналась София. — Он старый уже.

— Я его не самого кирпичи класть заставлю, а надзирать, чтобы больше вот такого, — кивнул в сторону окна, София поняла, что имеет в виду Успенский собор, — не случилось. Откуда этого мастера знаешь?

— Аристотель Фиораванти с моим наставником епископом Виссарионом дружен был. Он много куда ездил мосты строить, только мастера к своим городам привязаны, просто так уехать не могут.

— Почему?

София была рада что-то пояснить мужу, теперь она благодарила судьбу за то, что нередко оказывалась рядом с епископом Виссарионом, когда тот беседовал со знающими людьми. А на память и сообразительность византийская царевна никогда не жаловалась, это Андреаса вовсе не интересовало, что там писал Плифон или о чем беседуют Виссарион с Фиораванти, София слушала и запоминала.

— В Италии мастера не сами по себе, а в гильдиях состоят. Гильдия убеждается, что мастер может хорошо работать, и только после этого выдает разрешение. Но гильдия и отвечает, если что-то не так. И если мастер состоит в гильдии в Венеции, то едва ли ему разрешат строить где-то еще. А Фиораванти мастер известный…

— Мне не известность его нужна, а опыт и умения. Чем больше умеет, тем лучше. Можешь ли ему написать, пригласить, чтобы приехал?

— Ему?.. Может, лучше кардиналу Виссариону, он скорее решит?

— Это тому, что мне тебя сватал? — Иван весело хмыкнул: — Толковый малый.

Хорошо, что такой отзыв не слышал сам епископ… Но София весело кивнула:

— Он.

Муж притянул ее к себе:

— Если твой Фиораванти так же хорош, как ты сама, то его нужно скорей привезти в Москву!

— В чем хорош? — поддержала шутку София, очень надеясь, что продолжение будет соответствующим.

Князь опрокинул ее на перину:

— Потом договорим. Хватит твоему лону отдыхать, мне еще сын нужен!

Царевна полыхнула горячим пламенем, в котором смущения и желания было поровну, но признаваться, что сама желает родить сына не меньше, не стала.

Ночь получилась бурной, а утром, одеваясь, Иван Васильевич напомнил:

— Про письмо епископу своему подумай.

— Я напишу, сегодня же напишу. А кто повезет?

— Есть у меня дьяк толковый, все что надо сделает. Где твой мастер служит?

— Не помню, кажется, в Венеции.

— Тем лучше, я у них мастера на Тревизана выменяю! Взамен дурня умницу получу, коли все так выйдет, — с удовольствием хохотнул Иван. — А епископу напиши, что мастера не обидим и хорошо заплатим. Ежели что не понравится, так он к тебе жаловаться прибежит, ты ведь у нас защитница знатная.

Он снова был насмешлив, даже задирист, но теперь София знала, что за этой личиной скрывается совсем другой человек. И еще понимала, как сможет выполнить совет мудрой Анны Васильевны Рязанской о голове и шее. Да, такую голову не всякая шея выдержит, но и не всякая голова такой шее, как византийская царевна, годится. Великий князь Иван Васильевич годился. Со всех сторон очень годился его супруге Софии Фоминичне Палеолог.


В итальянские города поехал опытный и хитрый Семен Толбузин. Он должен был отвезти подарки великого князя венецианскому дожу и нанять хотя бы одного (лиха беда — начало) мастера, лучше чтобы все умел, еще лучше, если будет сам Фиораванти, о котором княгиня столько хвалебных слов сказала.

У Толбузина были письма к дожу и к епископу Виссариону. София не знала, что ее наставника уже почти год нет на свете, епископ умер в тот же день, когда София венчалась с Иваном, став великой княгиней. Епископ словно выполнил свое обещание морейскому деспоту Фоме Палеологу выдать замуж его дочь и покинул этот мир.

Через несколько дней после отъезда Семена Толбузина приехал посол Андреаса и Мануила Дмитрий Грек, который и рассказал о епископе Виссарионе. Софья поплакала, все же епископ много сделал для нее и был заботлив, хотя излишне строг и скуп. Но именно это помогло ей в Москве жить под тяжелой дланью мужа, который тоже был очень строг и не менее скуп.

Да, великий князь, любивший драгоценности и знавший в них толк, окружавший себя и свою семью роскошью, при этом был необычайно скуп, София никогда не имела достаточно денег даже для раздачи милостыни и подарков московской знати, что совсем не добавляло ей популярности. Приязнь нередко просто покупается.

Привезенные от братьев подарки София поспешно забрала себе, зная, что если они попадут в руки Ивана Васильевича, то окажутся в казне, откуда все можно брать на время, а потом возвращать. Сам князь поступал так же. Но у великой княгини Марии Ярославны были свои города и земли, приносившие ей доход, в котором она не отчитывалась, доходы были и у Ивана Молодого, не говоря уж о братьях-князьях, а у Софии Фоминичны не было. Нет, князь не обделял ее ничем, он верно говорил сестре: всего у Софии Фоминичны было вдоволь — и еды, питья, нарядов, драгоценностей, но все данное мужем, чем распоряжаться нельзя. Позже она научилась обещать:

— Князь заплатит.

Верили, но мало кто осмеливался требовать платы у великого князя, чаще все поставленное великой княгине так и оставалось неоплаченным. Это не добавляло приязни к ней со стороны купцов. Только ли их? Не любили Софию в Москве, и ничего с этим поделать не удавалось. Она пока не придумала, как завоевать расположение москвичей, вернее, знала — родить сыновей, но пока не получалось.


Иван Васильевич был скуп не только по отношению к Софии, он и послов отправлял за их счет. Мог передать дары для правителей, но дорогу и прочее посол оплачивал сам. Потому бояре ужами вертелись, отлынивая от таких поручений.

Семен Толбузин был послом от бога, умел договариваться даже с теми, с кем договориться невозможно, и деньги добыть там, где их быть не могло.

В письме к венецианскому дожу великий князь сообщал, что простил незадачливого Тревизано и даже отправил его к хану Ахмату в Орду, дав немыслимую для Руси сумму — семь сотен рублей серебром для расходов и подарков. Откуда дожу знать, что в действительности дано было семь десятков рублей? Кому из этих двоих — великому князю или его послу — пришло в голову увеличить сумму в десять раз? А, может, вдвоем и придумали?

Дело в том, что деньги Иван Васильевич просил отдать Толбузину, а тому поручил на эти средства нанять мастера, не скупясь (чего жалеть чужие деньги-то?).

Семен Толбузин справился, хотя и не сразу.

Узнав о смерти епископа Виссариона, к которому адресовано письмо великой княгини, он расспросил о Фиораванти, услышал много самых разных отзывов, но понял главное: это дорогой мастер. То, что Венеция, заплатившая такие огромные деньги просто из-за глупости Тревизано, держала Фиораванти на службе и не желала отпускать, значило, что ему платят много. А кто же, получая много в благословенной Венеции, поедет в неведомую итальянцам Москву?

Сначала, отчаявшись заинтересовать мастера, Толбузин слегка приуныл, но потом сообразил разузнать, чего тот боится. И тут посла ждал подарок.

Фиораванти в своей жизни занимался много чем, как и большинство мастеров Возрождения, но чаще он исправлял чужие недочеты — выпрямлял грозившие рухнуть крепостные стены, перетаскивал башни и колокольни, наводил мосты или укреплял существующие, устраивал или чинил водопроводы и прочее… То ли мастеру надоело что-то достраивать, передвигать или перестраивать, то ли просто захотелось богатства, а может и не было ничего, но зимой предыдущего года он был обвинен в чеканке и распространении фальшивых монет, побывал не просто в тюрьме, но и в руках инквизиции, правда, пыткам не подвергался, но страха натерпелся сполна, был освобожден, вероятно благодаря заступничеству высоких покровителей, но потерял свое место архитектора в Болонье, приносившее неплохой постоянный доход. К его услугам старались не прибегать, опасаясь быть обвиненными в пособничестве.