А ведь было чем.

Она много молилась не только перед домашними образами и в княжеской церкви, несколько раз отправлялась на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, там и дышалось, и чувствовалось иначе. Дух Сергия витал над обителью.

Игумен Паисий, почувствовав ее духовную нужду, принимал хорошо. У Софии даже исповедник в обители появился. В монастыре она успокаивалась, куда-то отступали страхи, уходила суета, душа отдыхала.

Но возвращалась в Москву и снова обступали неприязнь и недоверие.

Бывали минуты, когда хотелось постричься в монастырь по примеру князя Константина. Но были маленькими дети, а главное — был Иван Васильевич. София любила мужа и понимала, что не сможет жить без него, не сможет в монастыре, зная, что тот совсем рядом. София не могла жить без своего царственного супруга не потому, что тот правитель, а потому, что любила этого мужчину всем сердцем.

А Иван Васильевич?

Это был очень сложный человек, таким князя сделала трудная жизнь. Став очень рано взрослым, он еще в детстве утратил все иллюзии и доверие к людям. Это тяжело — к десяти годам понять, что большинство вокруг лжет, что верить нельзя никому. Он и не верил. В том числе не верил и Софие.

Согласившись на такой брак, Иван Васильевич не сразу осознал сложность будущих отношений, а когда понял, было уже поздно, князья от своего слова не отказываются.

В Москву приехала наследница императоров, царевна, у которой десяток царских колен за спиной. А он всего лишь князь, пусть великий, но один из многих. И великими князьями московские стали не так давно, и данниками Орды до сих пор считались. Это унизительно — каждую весну ждать набега, а к зиме облегченно креститься: пронесло!

Она была выше по крови, положению, пусть и не имела уже родственников на троне (не считать же никчемных братьев) и приданого. И Иван Васильевич поспешил в тот же день обвенчаться с незнакомкой, чтобы поставить ее на шаг позади себя.

На всю жизнь это осталось неразрешимым: София безумно волновала Ивана Васильевича как женщина, он признавал ум и практическую смекалку жены, ее образованность и способность легко постигать новое, но постоянно доказывал, что она ниже, слабее, никчемней. Иван Васильевич не мог без Софьи жить, но не желал не только ставить наравне с собой, но и признавать равенство.

Софие всю жизнь приходилось доказывать мужу, что она чего-то стоит, и одновременно убеждать его, что ни на что не претендует. Она любила Ивана, желала его не меньше, чем он ее, рожала детей и доказывала, доказывала, доказывала… Всем. Ивану — что не пытается встать впереди, Москве — что достойна быть великой княгиней, врагам — что может с ними справиться, и самой себе — что способна все это выдержать.


София не знала об истинных чувствах и причинах странного отношения к себе со стороны мужа, считая, что все из-за отсутствия сыновей. Она была готова рожать каждый год, но сыновей, сыновей, сыновей! Не скрывала этого и от духовника, тот вздыхал и обещал молиться за нее.

Что-то помогло…

В очередной раз идя часть пути к Троицкому монастырю (это считала обязательным даже когда была уже тяжела), София вдруг увидела старца. Тот вел себя странно — не говоря ни слова, вдруг бросил ей спеленатое дитя, которое держал на руках. Ахнув от ужаса, София ребенка поймала, почему-то поняла, что это мальчик, но в тот же миг и старец, и дитя исчезли, как не бывало.

Не сон, значит — видение?

Сказала об этом в обители, игумен ахнул:

— То был сам Сергий, княгиня! О сыне возвестил.

Она рассказала о знаке свекрови, но та только поморщилась. Сколько раз уже невестке обещали сына, лучше бы молчала о своих надеждах! Есть женщины, которым суждено рожать дочерей, как другим одних сыновей, так бывает. У Ивана Васильевича есть наследник, да еще какой! Рождение сыновей нелюбимой москвичами Римлянкой означало соперничество. Нелепое соперничество, потому как Иван Молодой уже взрослый, и великим князем назван, и соправитель отца, но все равно найдутся те, кто встанет горой за младших княжичей, если такие родятся.

А любое противостояние между наследниками всегда оборачивается для Москвы бедой, это великая княгиня Мария Ярославна по себе знала. Ее собственные сыновья все чаще головы поднимали против старшего брата.

Это беда Марии Ярославны.

Началось все после смерти Юрия Васильевича. Иван с Юрием были дружны более других, Юрий словно жил для старшего брата и не женился, чтобы не плодить соперников племяннику, и почти все завещал великому князю. Но все равно после его внезапной смерти в 1472 году остался выморочный удел, который Иван Васильевич не пожелал делить с братьями, забрав все себе.

Все понимали почему — Иван крепил Москву, но обида от этого меньше не стала. С тех пор недовольство Андрея Большого и Бориса Васильевича росло. Самый младший Андрей Меньшой не противился, ему хватало Вологды и любви матери и брата. Мария Ярославна знала, что Андрей Меньшой даже Софию Фоминичну поддерживает, даря ей не украшения, которых и без того вдоволь, а серебро. Своей семьи у вологодского князя не было, он и потакал племянницам и их матери.

Зато двое других братьев были готовы сговориться против старшего не только меж собой, но и с его противниками — новгородскими боярами и даже Казимиром. Вот и болело сердце матери: с одной стороны, старший Иван Васильевич, который уже государь крепкий, с другой — любимец Андрей с Борисом, старшим братом, обиженные. За кого из них встать, если обе стороны правы?

У Андрея с Борисом по сыну. Понимала Мария Ярославна, что не только между братьями, но и после них между двоюродными тоже борьба за престол развернется. А любая борьба — это потеря силы Москвой, ее ослабление, добыча врагам.

Понимать-то понимала, но поделать с собой ничего не могла, лежало ее сердце более к Андрею Большому, и к этой невестушке — Елене княжне Мезецкой — тоже более других лежало. Сердцу не прикажешь, оно не слушало разумных доводов и не желало любить Римлянку с ее дочерьми. Сама себе Мария Ярославна твердила, что будь у Софии сыновья, ценила и любила бы ее больше, но понимала, что это не так. Терпела, и только.

Правда, в последние годы стала относиться мягче, жалея неудачницу Софию, к тому же сама великая княгиня София Фоминична заметно изменилась. В первый год вон как нос задирала, все себя правительницей мнила, цареградской наследницей, пыталась свои правила в Кремле заводить. Да ее быстро на место поставили, Царьград давно под турками, никакого наследства не было, а что родилась племянницей последнего императора, так всего-то в том проку, что орла двуглавого привезла и трон костяной. Но не сам трон важен, а тот, кто на нем сидит!

Но потом с Римлянкой словно что случилось, стала держаться в тени, из своих покоев почти не выходила, но не как в первую зиму — из-за мороза, а просто не появлялась на людях. Мария Ярославна была довольна, теперь все внимание сына доставалось ей и Ивану Молодому. А София рожала девчонку за девчонкой… Пусть себе, девки не соперницы братьям, даже двоюродным, нет на Руси такого правила — дочерям в наследство престол оставлять. Конечно, бывали женщины, которые и мужчин разумней, мать Василия Темного Софья Витовтовна вон какая была, такая не только княжеством — королевством управлять могла бы. О самой себе Мария Ярославна скромно не думала, но вот младшая дочь Анна Васильевна тоже бой-баба, по-мужски умна и решительна, по-женски хитра.

Но то Анна Васильевна, дочь самой Марии Ярославны, — а то София Фоминична, которую в какой-то Морее родила какая-то Катарина Заккария!

Мария Ярославна понимала, что Софья тоже умна и толкова, что она более родовита, чем княжны московские и сама Мария Ярославна, но отказывала невестке в праве быть с великим князем и с собой на равных. Ее место в опочивальне, тем более пока сына не родит. Потому свекровь и радовалась рождению у Софии дочерей: пока нет сына, та словно на ступеньку ниже стоит и права подняться не имеет.

Понимала это и сама София, потому послушала совет мужа, отошла в тень в ожидании.

А ждать лучшего и готовиться к этому ей привычно. Столько лет в Риме ждала, столько лет уже в Москве! Ей очень понравилась русская поговорка о воде, которая и камень точит. Капля за каплей, капля за каплей разрушает крепкую стену, чтобы потом прорвать и потечь вольно и бурно, сметая все на своем пути. София верила, что так будет и в ее жизни.

И в знак, данный святым Сергием, она тоже верила: будет сын!

Только Иван Васильевич прав — об этом и многом другом следовало молчать.


К марту София ходила уточкой, тяжело переваливаясь, старалась не показываться на люди, боясь сглаза.

Иначе ходила, чем первые разы, как-то спокойней, уверенней. О приметах не спрашивала, даже пресекала такие речи, если заводили. И от себя мысли о будущем ребенке гнала. Почувствовав схватки, не стала скрываться, позвала повитуху, пошла в мыльню, кричала, когда было очень больно.

Великий князь старательно скрывал свой интерес к происходящему в покоях жены. Столько раз рождались девочки либо роды были неудачными, что сглазить боялись все, а Иван Васильевич даже мысленно. Потому, когда оттуда прибежали с известием, что началось, постарался заняться делами, чтобы только не думать.

Он сделал все, чтобы оградить жену от чужого недоброго глаза. София почти не появлялась на людях, изредка, только в самые большие праздники выходила в собор, всегда и везде держалась не просто позади мужа и свекрови, но старалась в глаза не бросаться. После того памятного разговора все, в том числе и Иван Молодой, решили, что великий князь и вовсе не ценит жену, ее место в опочивальне и рядом с детьми.

София правильно поняла заботу мужа, правильно себя повела. Пусть Москва и пасынок с его сторонниками думают что хотят, у нее свои заботы. Вот родит сыновей одного за другим и покажет себя во всей красе!

И вот 25 марта, на день Гавриила и Василия, исполнилась страстная мечта Софии — она родила сына!

Княгиня не слышала, как свекровь сказала своей ближней боярыне:

— И-и-и… что ни родится на Гавриила, все уродливо и неспоро.

Та угодливо закивала:

— Да, государыня-матушка, чего хорошего от такого дня ждать?

София этой приметы не знала, для нее первый сын был самым красивым и ладным. Дочери дочерьми, но сын!..

Примета не сбылась, княжич Василий Иванович родился крепким и красивым, таковым оставался всю жизнь. Не во всем счастливую, трудную и к концу осуждаемую подданными, но долгую жизнь.

В памяти людской он навсегда останется словно между двух Иванов Васильевичей Грозных — своих отца и сына. Запомнится москвичам тем, что после двадцати лет счастливого, хотя и бездетного брака отправит свою жену Соломонию Сабурову в монастырь, чтобы жениться на литовинке Елене Глинской, которая родит ему сына Ивана, будущего Ивана IV Васильевича Грозного.

Но тогда до этого было еще очень далеко, в колыбели лежал крепкий младенец, кормили которого две мамки, одна не справлялась. Великий князь радовался:

— Наконец-то! Прав был старый грек, советовавший «потерпеть».

Крестили младенца в Троице-Сергиевом монастыре, имя дали двойное — крестильное Гавриил и для остальных назвали Василием. София и сама не могла объяснить, почему упорно звала сына первым именем, когда все вокруг называли вторым. Это было ее право, она желала хоть чем-то отличаться. Василий Иванович воспринимал свое крестильное имя, как данное матерью, их тайну, это особенно роднила мать даже через много лет со взрослым уже сыном.


А через полгода София Фоминична снова сообщила мужу, что в тяжести…


Щедро одарил жену Иван Васильевич, но не деньгами или земельными владениями, как стоило бы, а украшениями. София вздыхала:

— Ларец полон, а денег даже на милостыню нет. Была в Риме нищей — и в Москве такой осталась. Живу словно из милости у собственного мужа.

Это была горькая правда, все княгини и даже княжны вокруг Софии имели земельные владения — деревни, села и даже города, приносившие им какой-то доход, у Марии Ярославны вон целый Ростов, а у великой княгини, кроме собственной опочивальни, в которой и ковер постелен с ведома мужа, ничего!

Иван Васильевич считал, что так и должно быть, ни к чему жене при живом муже заниматься хозяйством и свои деньги иметь. А о том, каково это — вечно ждать подачек и не подавать вида, что нуждаешься, не думал.

Понимала ли это Мария Ярославна? Конечно, понимала. Умная женщина, всегда имевшая собственные средства и щедро их раздаривавшая, не могла не знать о трудностях невестки, но это было еще одним средством давления на Софию, упускать которое княгиня-мать не желала. Она и внушала сыну, даже теперь находившемуся под сильным материнским влиянием, что женке достаточно мужниной любви и подарков, какие он сочтет нужным подарить. О себе почему-то не упоминала.