Чтобы что-то выручить, она продавала подарки, полученные по пути в Москву. Но в Европе больше дарили вино да сладости, серебро, что в Пскове и Новгороде дадено, давно кончилось, София не берегла, полагая, что недостатка в средствах уж у великой княгини не будет. Пришлось взяться за содержимое римского ларца. Остатки отдала Андреасу, когда тот признался, что в Риме даже дочь одевать не на что.

Вот и получалось, что грек ныне куда богаче самой государыни. Не считая московской казны, конечно, но казна ей не принадлежит.

С кем еще Олеус договорится, чтобы уничтожить или попросту бросить в зимнем лесу уже ее с детьми?

Тяжелые мысли одолевали до самого рассвета.


Утром мужчин собрали подле крыльца княжьей избы. Олеус стоял чуть в стороне, окидывая цепким взглядом остальных, София поняла, что он готов. Сделала знак, чтобы не беспокоился. Грек кивнул.

Призвав к вниманию, великая княгиня начала говорить. Сказала об опасности, нависшей над Русью, о том, что вынужденное сидение на Белом озере скоро закончится и они двинутся в путь. На вопрос куда усмехнулась:

— Домой, куда ж еще?

Заметила недоуменный взгляд Олеуса и коротко приказала:

— Взять их!

Грек и трое им названные не успели даже понять, что произошло, как были скручены дюжими молодцами дьяка Далматова.

— За что?! — возопил Олеус.

— За предательство, за то, что сам предал и государыне предлагал, — гневно бросила София. — В кандалы их!

Грек кричал, что не по своей воле предлагал, а по приказу, но его быстро заставили замолчать. Связанный и избитый, Олеус валялся на снегу, выплевывая вместе с кровью зубы.


Оставался вопрос: что делать теперь? Не в Новгород с казной, не к Студеному морю, так куда податься?

Все решилось быстро, уже к обеду Василий Третьяк сообщил Софие, что один из подручных Олеуса признался в убийстве гонца, которого перехватили на подходе. Гонец вез прекрасное известие: хана Ахмата отбили и Москва спасена.

— А государь?!

— Государь жив-здоров, чего и тебе желает. Потерь мало, ордынцев даже через Угру не пустили, Ахмат без чести обратно в степь ушел!

Княгиня снова собрала людей, теперь уже всех без разбора, прибежали и белозерские. Стояла на крыльце, откуда совсем недавно приказывала схватить предателей и обещала двинуться домой, плакала счастливыми слезами, быстро отирая их платком, чтоб к щекам не примерзли, и вещала:

— Государь победу над Ордой одержал! Хан Ахмат с позором ушел, Москве ничего не угрожает. Мы возвращаемся домой!

После каждого предложения приходилось пережидать крики восторга. Немало людей в тот день простудились и голоса посрывали, вопя и бросая шапки в воздух. Пришлось разбиться на части, часть людей осталась, чтобы отправиться позже, кто-то и вовсе решил остаться, несмотря на снега и морозы, понравилось Белое озеро.

Половину запасов взяли с собой, чтобы снова не отнимать хлеб у местных, остальное раздали. Сено также поделили. Меха Олеуса София забрала себе, никто не противился. Теперь у нее была своя казна, отличная от московской, в которой все больше книги. Эту казну продать можно и много серебра выручить.

Сам предатель лежал связанным на подводе. Его сообщники тоже.

Но не успели добраться до Углича, как дьяк Далматов сообщил, что грек и его люди бежали!

— Как так?!

Василий смущенно пожал плечами:

— Охрана помогла. И его отпустили, и сами сбежали. А того, что нам про гонца рассказал, прирезали.

Снова стало тревожно.

Мало того, Далматов подсел в карету к Софии и еще более смущенно сообщил:

— Не врал грек-то, не по своей воле казну украсть предлагал.

— А по чьей?

— В Москве велели. Тебя проверяли, государыня.

Небо померкло, горло перехватило спазмом, а голова снова раскалывалась. Скорее прохрипела, чем спросила:

— Государь?!

— Нет, не он.

Большего Василий Третьяк не сказал, отговорился незнанием, но София видела, что лжет. Назвал Олеус того, кто такую проверку княгине устроил. И не сбежал он, а был прирезан, это княгиня по следам крови на санях, в которых связанный Олеус лежал, поняла. Сразу приметила, но, что к чему только теперь догадалась. Длинный язык не только до Киева, но и до ножа у горла довести может.

Ее проверяли, чтобы обвинить в случае согласия. Кто проверял: митрополит или свекровь? Дьяк догадывался или знал наверняка, но не говорил.

Знал ли о проверке великий князь? Если знал, то дело совсем плохо. Она испытание выдержала, обманула грека, сделала вид, что согласна, а сама назвала Далматову Олеуса и его людей. Но не был ли сам Василий Третьяк с ними? Может, тоже проверял? Нет, тогда к чему ей признаваться?

Предательство, недоверие, нелюбовь вокруг, а рядом дети, которых надо от всего этого уберечь, научить жить с таким, да не просто жить, а защищаться. Нельзя, чтобы единственной их защитой была мать, тогда одного глотка отравленного вина будет достаточно и для их погибели.

По дороге в Димитров, София размышляла о том, почему ее с детьми не любят и как жить в ссылке. Теперь она думала о другом: как помочь своим сыновьям стать настолько сильными, чтобы никому не пришло в голову устраивать проверки или не считаться с ними? Хватит сиднем сидеть в своих покоях! Это ни к чему хорошему не приводит, теперь она будет биться за своих детей, как волчица за волчат, и вырывать для них лучшие куски, даже если изо рта у других!

Когда-то в Москву приехала слегка заносчивая византийская царевна, которую быстро научили, что жена должна знать свое место в опочивальне, рожать детей и их воспитывать. Теперь от Белого озера возвращалась совсем иная София Фоминична. Она знала чего хочет — власти своим сыновьям! И знала, как этого добиться. А еще была готова идти по головам и трупам, не щадя никого.

На Руси есть пословица: как аукнется, так и откликнется. Согнутая ветка может поломаться, но если она гибкая, то распрямится и удар будет хлестким.

София Фоминична оказалась очень крепкой и гибкой веткой. Ее не сломил Рим, не сломила и Москва. Княгиня возвращалась с твердым решением добиться наследования трона Василием, хоть тот и много младше Ивана Молодого.

Для этого требовалось согнуться еще ниже, но она была готова жертвовать многим ради детей. Мать победила в Софии царевну. Теперь она будет биться не за свое положение, не за себя, а за своих детей, их признание!

Государыня

Великая княгиня заявила дьяку Василию Третьяку Далматову:

— На Крещение дома хочу быть! Потому вперед с княжичами уеду. А вы догоните.

София понимала, что огромный обоз будет тянуться слишком долго, потому разделила его: сама с сыновьями, дочерьми и малым числом слуг двинулась вперед, а остальных поручила заботам Плещеева, небось доберутся. Но и дьяк Далматов с ней двинулся, чтобы не тащиться с казной еле-еле. После убийства Олеуса они не разговаривали, Василий Третьяк, видно, понимал, что княгиня догадалась о том, что произошло в действительности, объясняться не хотелось. Был рад, что не спрашивает.

В Угличе встретили второго гонца — государь беспокоился, не получив весточки. София усмехнулась: за что беспокоился — за детей или все же казну?

Они успели к Крещению.

Москва стояла праздничная, но государыню никто не встречал — ни сам Иван Васильевич, ни бояре, ни великая княгиня Мария Ярославна. Стало не по себе, неужто гонцы подложные?! Но Москва не разорена, не сожжена, ордынцев не видно, значит, все хорошо?

Их обоз наконец заметили, грянул один колокол, за ним второй, третий… и покатилось: государыня с княжичами едет!


София снова въезжала в Кремль, как восемь лет назад, но теперь была совсем иной. Не надменной византийской царевной, хотя об этом не забыла, даже не правительницей, а просто мудрой женщиной, которой пришлось многое понять и бороться за жизнь своих детей и своих подданных.

Теперь она знала цену себе и своей жизни, но это была совсем иная цена, не из-за императорской крови в жилах, а из-за способности выжить и выбрать правильный путь.

Не спутать ценность золота с ценностью доверия и понимания.

И эта новая София не стала прятаться за занавеской кареты, наоборот, она вышла посреди площади перед возводимым Успенским собором и опустилась прямо на снег, отбивая поклоны. Увидевший ее митрополит Геронтий поморщился: все у этой Римлянки не так, крестится на неосвященный собор! Ему невдомек, что не куполам собора кланялась княгиня, а самой матушке Москве, всем ее церквам и соборам, всем жителям, даже тем, кто ее по-прежнему ненавидел.

Что-то дрогнуло в толпе, отозвался первый женский голос:

— Матушка-государыня вернулась!

Следом понеслось:

— Государыня с княжичами вернулась!

— Великая княгиня приехала!

А к ним от княжьего двора уже спешил Иван Васильевич. Помог подняться Софии с колен, она поясно поклонилась:

— Я сберегла детей, государь. — И тихо добавила: — И казну уберегли.

— Господь с ней, с казной, дети как?

Иван Васильевич поспешил к выбравшимся из кибитки дочерям, подхватил, расцеловал в обе щеки, они смущались, вцепились в его шубу, прижимались, кося взглядами на мать. Вася отца не узнал, дичился, но как только князь подбросил его в воздух, опомнился и закричал, как учила мать:

— Отче!

А вот Георгий разревелся, и успокоить его не удалось, так и унесли в княжий терем плачущего.

Эта сцена единения государя с его семьей никого не оставила равнодушной, женщины вытирали слезы с глаз, мужчины смущенно шморгали носами.

Но нашлись и те, кто зубами скрипел: не сгинула в снегах Римлянка, вернулась и щенков своих привезла! А что Москве поклонилась, так хитра она не в меру, да на всякую хитрость своя хитрость найдется.

Хмурился и Иван Молодой, за полгода просто забывший о существовании великой княгини Софии. Как же хорошо без нее было! И к чему отцу снова эту заносчивую бабу в Москву возвращать?

Потетешкав детей, особенно маленького Георгия, который успокоился и принялся таскать отца за бороду, великий князь отдал их нянькам и поспешил к жене.

Они оба не скрывали, что соскучились…

Через девять месяцев великая княгиня София Фоминична родила еще одного сына, названного Дмитрием.

Казалось, теперь установится мир на долгие времена, но не тут-то было…


Никто не знал, что главное противостояние и главные жертвы еще впереди. И жертвы эти вовсе не из-за нападений ордынцев или соседей литовцев и поляков, они будут из-за вражды внутри семьи государя.

Человек предполагает, а судьба располагает.

Никто не знает, как сложилась бы судьба самой Московии, а за ней и России, не будь этого предстоящего Великого противостояния в семье государя Московии Ивана III Васильевича. Никто не знает, какой она была бы, но что иной, несомненно.

Но об этом смертельном противостоянии двух княгинь следующий рассказ…