— Убила? И кто такой этот бедный Мустафа? — удивленно спросила София.

— Он был первенцем Сулеймана, только от наложницы. Хотя его мать очень скоро потеряла милость султана из-за Куремы, Мустафа был более упрямым и настойчивым. Султанше пришлось приказать, чтобы его задушили.

— Задушили? — повторила София незнакомое слово. Хотя она не понимала многих слов в речи женщины и не страдала от этого, значение этого важного слова она должна была узнать.

— Да, задушили, — снова повторила Нур Бану — при помощи пропитанной маслом шелковой ленты. Это так всегда делается. Шелк используется для членов королевского дома. Удушение — это грех, который проливает королевскую кровь. Эта так всегда делается.

— Делается что? — переспросила София.

— Удушение! — Неожиданно Нур Бану встала и изобразила это жестокое действие, ее глаза светились злостью.

— Великая султанша Курем сделала так? — спросила София.

— О, нет! — сказала Нур Бану. — Женщины этим не занимаются, должна отдать ей должное. Просто старая женщина умеет управлять Сулейманом! Она наполнила его уши ложью, и он стал, как глина гончара, в ее руках.

— Султан убил своего собственного сына? — спросила София.

— Не своими руками, конечно. Он отрезал языки у троих своих людей, после того как они выполнили его задание, чтобы они не смогли никому ничего рассказать. Это случилось в шатре самого султана, когда он пригласил ничего не подозревающего Мустафу к себе на обед. Сам Сулейман сидел по другую сторону занавески в своем гареме и наблюдал за происходящим. Потом он сделал вид, что ничего не знает об убийстве, и вернулся в Стамбул. Здесь эту новость донесли до него, написанную на черной бумаге белыми чернилами, как требует обычай. Только после этого он присоединился к своим людям в скорби. Она та еще штучка, эта султанша Курем. — София закачала головой в знак согласия, удивляясь, как девушка-рабыня умудрилась пройти по голове сына одного из великих императоров мира на своем пути к могуществу.

— Что касается оставшихся двух сыновей, — продолжала Нур Бану, — моего господина и его брата, султан решил, что им следует покинуть Стамбул, где они могут стать жертвами подобных заговоров. Он дал каждому сандияк, Селиму — Магнезию, а Баязиду — Конию.

— Что такое сандияк? — спросила София.

— Поместье, провинция, где они могут править и собирать налоги, направляя доходы в столицу и оставляя себе немного денег на жизнь. Ты должна знать, что Магнезия — это по традиции сандияк наследника трона и, хотя она и пыталась, даже султанше Курем не удалось лишить моего господина Селима его места. О, как я люблю Магнезию! Возможно, я люблю ее так сильно, потому что мой сын был рожден там и мы были очень счастливы там вместе, пока он был маленьким и мог играть у моих ног в гареме. Из Магнезии мы могли часто путешествовать к морскому побережью, и это было так замечательно — о, но мы не должны плакать и сожалеть о том, что не является волей Аллаха.

Четыре года назад султанша Курем смертельно заболела. Сулейман сходил с ума от печали и решил исполнить ее последнюю просьбу. Она не попросила, чтобы ее любимчик Баязид был назначен в Магнезию, она попросила, чтобы Селима перевели в какое-нибудь другое место. Все остальное, предполагала она, последует за этим шагом, так как она страстно верила в его амбиции.

Но даже скорбь не могла заставить Сулеймана закрыть глаза на нужды империи. По совету умного визиря Рустема-паши он решил перевести моего господина сюда, в Кутахию, в городок, расположенный близко к Стамбулу. В крайнем случае, мой господин может приехать в Стамбул за пять дней быстрой езды. Баязид, в свою очередь, не был переведен в Магнезию, как желала султанша Курем, он был переведен в Амазию, в горы. Из-за большого расстояния и плохих дорог он и мечтать не может добраться до Стамбула меньше чем за две недели. В случае, если что-то произойдет с султаном, храни его Аллах, у Селима будет преимущество в нескольких днях. Этот факт не радует Баязида.

Мы не очень радовались переезду в Кутахию. В конце концов, это не была наша любимая Магнезия, и климат здесь просто ужасный. Но мы всегда спешим выполнить желания нашего правителя и, когда нам велели покинуть Магнезию, мы так и сделали. А вот Баязид отказался перебраться в Амазию. Почему отказался? Разве я не говорила? Я полагаю, потому, что Амазия была сандияком бедного Мустафы.

«Я не поеду, — сказал Баязид, — потому что это место навевает на меня тоску по моему бедному брату Мустафе, и как я могу править там с таким грузом на плечах».

В действительности он думал, что «если Магнезия — это место, где принцы приезжают, чтобы вырасти в султанов, то Амазия — это место, куда они приезжают умирать».

Но, все еще бубня это, Баязид в конце концов поехал. И он обнаружил, что в этой восточной земле курдов и турок человеку нужно только сказать имя «Мустафа», чтобы поднять армию, потому что они любили старшего сына Сулеймана безумно. В своем невежестве они начали верить, что Баязид был воскресшим удушенным Мустафой.

Скоро, окружив себя людьми и оружием, Баязид открыто выступил против своего отца. Возможно, его мать султанша Курем сподвигла его на это, сказав ему перед своей смертью, что его отец стар и слаб и что объявление войны с небольшой демонстрацией военных сил прикончит его. Все же Аллах был на стороне правых и не поддержал этого богохульства против человека, одаренного османским мечом. Мой господин присоединил свои армии к армиям своего отца и, чувствуя отвращение, потому что ему приходилось бороться против своего собственного брата, победил его на полях Конии.

Баязид бежал вначале в Амазию, а затем ко двору персидского шаха, где он и остается до настоящего времени. С тех пор как снега растаяли весной, там же находится и господин наш Селим, угрожая границам Персии и шаху. Шах в свою очередь поклялся, что пока он жив, он не выдаст ни Баязида, ни его четырех маленьких сыновей турецким еретикам. Вот так вот обстоят дела. Только Аллах знает, чем все это закончится, но я днем и ночью молюсь, чтобы он поддерживал моего господина и помог ему быстро одержать победу, — закончила Нур Бану свое повествование.

София кивнула головой в знак присоединения к молитвам и благодарности за такое доверие. Она много думала об этом рассказе Нур Бану в течение последующих дней. Более запоминающимися, чем слова, которые она могла понимать с трудом, были действия, за которыми она наблюдала. Хладнокровная, спокойная Нур Бану поднялась с ковров и душила что-то воображаемое в воздухе перед собой своими белоснежными, украшенными браслетами руками. В ней была сила и власть, и их в ней было больше, чем в этих глупых принцах и их армиях.


XXIX


Весна сменилась летом. Поля белели цветущим артишоком, и пыль, поднятая однажды, потом оседала весь полдень.

София учила турецкий язык и изучала также обычаи гарема. Она научилась приводить себя в порядок с помощью меньшего количества слуг, она узнала, какие ткани сочетаются по фактуре и цвету по турецким меркам. Она научилась танцевать, в том числе общему танцу, когда ряды женщин, держащих друг друга за пояса, двигаются маленькими шажками за лидером. Она выучила индивидуальные танцы, когда танцор делает множество движений от бедер до пупка, аккомпанируя себе ударами деревянных ложек. В этом последнем танце София, которую природа одарила длинными стройными ногами, имела огромный успех.

Она научилась петь, переделала несколько венецианских песен под вкус Нур Бану в то же самое время придавая им свое собственное экзотическое звучание, которое так нравилось слушателям. Она также научилась немного играть и аккомпанировать другим, когда они выступали, но на это у нее не хватало терпения и усердия. Притом она слишком любила сама быть в центре внимания.

Поэтому София горела желанием завести много друзей, и ей в этом везло. Очень скоро любое сборище в гареме не проходило без громких аплодисментов и выкрикивания ее имени. Ее окружение, начиная с маленькой поломойки, переменило ее имя из «Софии» в «Сафи», означающее «прекрасная». Это турецкое имя очень подходило дочери Баффо, и вскоре она забыла, что когда-то ее называли по-другому.

К середине лета в гарем пришла великая радость: их господин вернулся с победой, и рассказы о капитуляции шаха и позорной смерти Баязида смаковались в разных версиях по всему гарему.

Все же София — или Сафи — не радовалась этой новости, как остальные. Хотя она никогда не видела своего господина, возносимого сейчас всеми настоящего героя, но уже точно знала — это был мужчина с большим аппетитом. Кроме мальчиков, которых он любил, как доносили слухи, каждый вечер он посылал записку огромному белому евнуху. Тогда Нур Бану выбирала трех или четырех самых красивых девушек в гареме и посылала их в его апартаменты. Одну из них выбирал он, в противном случае звали фаворитку господина, которая удостаивалась чести провести с ним ночь.

Сафи внимательно наблюдала за происходящим и откровенно восхищалась той властью, которой обладала Нур Бану. Сам господин, хотя он жаждал женщин больше, чем угощения и лакомства, знал очень мало о том, как идут дела в его гареме. Он даже точно не знал, сколько женщин живет здесь. «Двадцать или тридцать», — ответил бы он, если у кого-то хватило наглости спросить его об этом.

А вот Нур Бану могла сказать в любое время (хотя число наложниц постоянно изменялось), сколько точно девушек было в гареме, и это число равнялось приблизительно пятидесяти. В этих вопросах, касающихся его досуга и хозяйства, Селим целиком полагался на Нур Бану. И хотя она сама больше никогда не делила с ним постель, она точно знала, кто это сделает.

Если какая-то девушка была у нее в немилости, Нур Бану говорила следующие слова: «Выберите другую, мой господин, потому что эта девушка ждет ребенка». Когда девушка вновь обретала ее милость, она так же легко могла сказать: «О, мой господин, эта девушка только что потеряла ребенка и очень расстроена, поэтому желательно, чтобы вы ее утешили».

И Селиму, который точно и не знал, откуда берутся дети, из-за своего невежества, приходилось верить ей.

Сафи очень быстро поняла, что если она хочет добиться своего, то должна действовать через эти каналы. Она может быть самой прекрасной и любимой в гареме, но это ничего не значило, если у нее не было связей с миром мужчин. Только если прекрасная девушка смогла бы завоевать милость одного из евнухов за спиной госпожи, у нее был шанс связи с внешним миром без участия Нур Бану. Именно поэтому госпожа очень строго следила за всеми евнухами своего гарема.

Сафи наблюдала, как другие девушки, возвратившись утром, показывали или хвалились маленькими подарками от господина, если они ему особенно понравились. Гораздо реже происходило более важное событие: когда какая-то девушка беременела. По воле Аллаха это мог быть сын, и тогда ее власть во внешнем мире возрастала и ограничивалась только властью этого сына и той преданностью, которую она в нем воспитала. К счастью Нур Бану, рождалось больше дочерей, и ее Мурат имел только четырех соперников из всего наследия Селима.

Сафи была хорошей ученицей этой системы, ее триумфов и зависти. Каждый вечер, когда евнух шепотом поверял желания господина Нур Бану, она была готова к желанной развязке. Когда Нур Бану медленно поворачивалась и рассматривала девушек, Сафи пыталась сидеть прямо, поддерживала осанку, прикрывала глаза, грациозно клала свои руки на колени — делала все, чтобы выглядеть привлекательной.

Но ни разу за многие месяцы ее имя не было произнесено Нур Бану, когда та принимала решение. Никогда Сафи не оказывалась среди девушек, которые мгновенно вскакивали и бежали принимать ванну, делать макияж, чтобы приготовить себя к визиту к господину.

Вначале Сафи думала, что ее не выбирают из-за незнания турецкого языка или местных манер. Это подвигало ее на более усердное обучение. Но скоро она начала подозревать, что ничто из перечисленного не было причиной этого. Иногда, когда она играла с другими девушками, она ловила на себе взгляд Нур Бану.

«Она наблюдает за мной, как мой отец, бывало, наблюдал за шаловливыми жеребятами на полях весной, — думала Сафи. — Удовлетворенно, гордо, как будто она сама создала меня. Я не вижу в ней разочарования во мне. Я ее любимица, это ясно. Когда она не желает обедать с остальными, она всегда зовет меня составить ей компанию в ее комнате. Она часто разговаривает со мной на сокровенные темы и всегда с удовольствием смеется над тем, что я говорю. Она дала мне первой выбрать наряды на прошлой неделе — даже прежде, чем она выбрала голубой шелк для себя. И все же она не выбирает меня для господина! Почему? О, почему?»

Подобные мысли посещали Сафи с каждым днем все чаще и чаще, пока она не узнала, что никакие секреты в гареме не обсуждаются прямо, здесь обо всем надо догадываться. Впервые с тех пор, как она покинула Венецию, Сафи начала чувствовать себя рабыней. Но хуже всего было то, что она стала тосковать по родине.