— Ты и есть всё, что я вижу, — произношу я. — Под тобой я грешна.

Он поднимает глаза на мою киску, а его руки всё ещё поглаживают покраснение.

— Это неправильно. Это зависимость.

— Это то, о чём я просила, — напоминаю я ему.

— Нет. Ты просила о ролевых играх. Произошедшее не было игрой. Всё было на самом деле. Меня заводило видеть тебя сломленной. Это я, и… Я не знаю, как быть другим. Это то, чего ты хочешь?

— Я лишь хочу тебя таким, какой ты есть. Я люблю, когда ты нежен, но хочу все кусочки тебя.

— Нежен, — произносит он с презрением.

— Да. В тебе — в одном человеке — так много всего.

— Я разочарую тебя. Наврежу тебе. Если бы я мог быть другим, был бы. Но не думаю, что смогу.

Я усаживаюсь и обхватываю его щёки ладонями. Я целую, целую и целую его, пока не покрываю поцелуями всё лицо Кельвина.

— Я сказала тебе однажды: сломай меня. Навреди мне. Только не оставляй, — я крепко сцепила руки на его шее. — Обещай мне, что не оставишь меня. Ты меня пугаешь.

Кельвин вздыхает:

— Тебе придётся прогонять меня ломом.

Я улыбаюсь:

— Я люблю то, что сегодня ты как следует меня пометил, но теперь мне можно пойти принять душ?

Его грудь вибрирует от смеха.

— Ага, если ты не против поделиться, — он встаёт, помогая мне подняться. Разворачивает меня, чтобы расстегнуть молнию на платье, и сбрасывает его к ногам, потом обнимает меня сзади и целует в щеку. — Давай иди первая. Я приду через минуту.

Я радуюсь, потому что это даёт мне время воспользоваться ванной. Прежде чем перейти к непосредственному купанию и встать под тёплые струи воды, я вытираюсь, насколько это возможно. Вскоре приходит полностью раздетый Кельвин. Его глаза ни на секунду не оставляют мои, и, войдя в кабинку, он опускается на колени.

— Я никогда не хотел одновременно ненавидеть и боготворить, как хочу ненавидеть и боготворить тебя, — произносит он, целуя мой живот. Его подбородок упирается в меня, когда он поднимает взгляд вверх: — Только сейчас я могу видеть, насколько ты красива и сексуальна.

Я не чувствую себя красивой. Скорее, мокрой псиной. Но на моём лице появляется улыбка, и я зарываюсь пальцами в его волосы.

— В моих глазах ты всегда была лишь девочкой.

— Я больше не та девочка, — произношу я, и невольно мой голос звучит сипло.

Кельвин снова целует меня, и его губы скользят вниз.

— Я знаю. Поверь мне, знаю.

— Куда мы двинемся дальше, Кэл?

Он встаёт на ноги:

— Бэнкс-стрит, — я вздёргиваю головой на его быстрый, но обыденно звучащий ответ. — Я нашёл нам жильё.

— На Бэнкс-стрит?

— Этот район безопасней и так же близок к галерее.

— Он дорогой.

— Я об этом позабочусь.

— Я не позволю тебе платить мою долю аренды.

Он смотрит на меня, будто я капризный ребёнок.

— А я и не плачу. Я покупаю нам квартиру. Хорошее высококлассное место в районе, где нам не нужно будет беспокоиться о безопасности. А это место — дыра.

— Эй, — протестую я, пихая его плечом. — Я прожила здесь больше двух лет и люблю его.

Он осматривает ванную:

— Я не смогу так жить. Это место размером с мою гардеробную. У меня даже ноги свисают с твоей кровати.

Я прикусываю нижнюю губу.

— Она уютная и удобная, а район своеобразный. Бэнкс-стрит, с другой стороны, мрачная улица. Она для семей и старых белых богачей.

Я пытаюсь отодвинуться, но Кельвин и его сильные руки придерживаются другого мнения.

— Я белый богач, а ты моя семья, — говорит он.

— Ты забыл про «старый».

— Я не старый.

— Для меня старый, — я целую его в грудь. — Мой старый, богатый, белый парень. А вообще, сколько тебе лет?

— Тридцать шесть.

Я хохочу:

— Ага. Ты почти у цели.

— Разве старый может сделать вот так? — спрашивает он и поднимает меня на руки, перебрасывая через плечо.

— Кельвин! — кричу я. Он выходит из душа, выключает воду и покидает ванную. — Я даже не начала купаться.

— Очень плохо, — Кельвин бросает меня на кровать и карабкается за мной, накрывая нас одеялом. Его тело прижимается к моему, он упирается носом в мою шею и втягивает мой запах. — Ты и твоя маленькая постель, — произносит он над ухом. — Ты не обедала. Голодна?

Я удовлетворённо вздыхаю:

— Нет. А ты?

— Я поел.

Я ёрзаю в его хватке.

— Без меня?

Он смеётся, и поток тёплого воздуха ударяется о мою кожу.

— Нет. Ты при этом присутствовала.

Я ударяю его по руке, которой он обвил мою талию.

— Кельвин.

— Ты была чертовски вкусной.

Моё лицо горит, когда я краснею. Ныряю под его тело, и он отвечает мне крепкими объятиями.

— Расскажи мне о последней паре лет, — прошу я.

— Что ты хочешь знать?

— Тебе было тяжело, когда люди узнали, что ты опасней, чем был обычно? — я произношу это тихо, поглаживая его руку.

— Единственной проблемой было сдержать обещание и не присматривать за тобой. Особенно в начале и после того, как умер Норман.

— Почему ты не пришёл раньше? — выдыхаю я. — Я была уверена, что больше никогда тебя не увижу.

— Не хотел, чтобы ты меня любила, потому что боялась или потому что я заставлял тебя. Я хотел быть настоящим.

— Это по-настоящему. Ох, Кельвин, настолько по-настоящему.

— Я хочу, чтобы всё было по-настоящему, но каким бы ублюдком я ни был, приму это в любом виде. Если это будет означать, что ты останешься, — он легонько трясёт меня. — Просто здесь.

— У тебя были другие женщины?

— Прошли годы, воробушек, — я киваю, проглатывая острый укол боли в горле. — Но открою тебе секрет. Ни одна из них не была настоящей.

Я знаю это чувство. Иногда между мной и Грантом была будто пропасть, преодолеть которую у меня не получалось. Я занималась ним сексом лишь для галочки, желая, чтобы он был кем-то другим, и мне было интересно, насколько сильно я должна была быть сломленной, если мечтала о Кельвине на его месте.

— Мы на одной стороне, — шепчу я.

Кельвин убирает волосы с моего лица:

— Что?

— Между нами нет пропасти. Для меня быть вдали от тебя означало быть вдали от самой себя. Внутри меня что-то разделилось. Или, может, я никогда не была цельной настолько, чтобы работали все составляющие моего тела. Ты знаешь меня до глубины души и показываешь мне то, что я сама о себе не знала.

— Что ты такой же законченный извращенец, как и я? — я нежно пихаю его локтем, и он задыхается. — Я серьёзно.

Пытаюсь подавить улыбку и говорю:

— Может быть.

— Может быть, что? Я бы хотел услышать, как ты это скажешь.

— Может быть, я законченный извращенец.

Доносится глубокий смешок, но потом я слышу нежные слова:

— Ранее ты говорила, что хочешь все части меня. Но не сказала, что тебе понравилось то, что я сделал сегодня вечером.

А понравилось ли мне? Могла ли я признаться в этом, если мне на самом деле понравилось? Я не смею сравнивать Кельвина с Грантом, но он мой единственный другой любовник в плане секса. С ним я всего лишь несколько раз достигала оргазма, и наш секс был для меня скорее формальностью. У нас с ним было разное понимание, и это заставляло меня задуматься о том, что нормальные люди так и занимаются сексом. Грант был хорош, внимателен, но я никогда не чувствовала… Поглощения.

Я боюсь признать, что мне это понравилось из-за возможного влияния моего признания на нас. Мне и отрицать это страшно. Я продолжаю молчать и радоваться защищающим объятиям Кельвина.

Ныряю в сон и затем просыпаюсь. Мне снилось, как я снимаю фото и вешаю их в новой спальне над нашей кроватью. Где-то в середине ночи я начинаю ёрзать. Кельвин всё ещё прижимается ко мне, но его руки на моей талии уже нет. Я выскальзываю из-под одеяла и ухожу на кухню. Сажусь за стол, подтягиваю колени к своей голой груди и закуриваю косяк. Панно с цветущей вишней, подаренное Грантом, лежит на расстоянии руки, поэтому я тянусь к нему и принимаюсь изучать. Второй рукой бездумно щёлкаю зажигалкой, при этом пристально пялясь на рисунок и рассматривая мазки краски. Я переворачиваю его и вижу слова, которые не видела ранее.

Оторванный от ветви нежно-розовый листок

Летит один, затем второй, но он спокоен в глубине

И падает к моим ногам, не так давно за жизнь боровшись,

Но проиграл, упавши наземь и посеревши в тишине.

Один — он чувственный и нежный,

Но много их — цвет не обуздать.

Твой поцелуй как призрак мимолётный,

Блаженство — рай с тобой.

Страдает тот, кто упускает красоту из рук,

Разрушен одиночеством, он гибели сдаётся.

Ты затопила мою жизнь, наполнив её смыслом,

Теперь всплеск розового — всё, что остаётся.

Я читаю их снова и снова, пытаясь вложить смысл в каждое слово, понять значение. Я склоняюсь ближе, чтобы рассмотреть блеклые надписи. Видел ли их Грант, когда покупал панно? Это то, что напомнило ему обо мне?

Кельвин в трусах, шаркая ногами, заходит на кухню, волосы восхитительно спутанные, а глаза едва открыты после сна.

— Что стряслось, красавица?

Я не могу не улыбнуться на его новую нежность. Откладываю рисунок и поднимаю косяк.

— Не могу уснуть.

Он потирает мышцы на животе и зевает.

— Что мне сделать, чтобы ты это бросила?

— Я сильно уменьшила дозу, — отвечаю я, — с тех пор, как ты появился.

— Ты вернёшься в постель? Позволишь держать тебя, пока не встанет солнце и тебе не придётся уходить?

Мне нравится сонный и романтичный Кельвин, особенно его заспанный голос, который даже глубже и хриплее, чем обычно. Будто сегодня все его части собраны в единое целое. Я беру его протянутую ладонь и позволяю вытянуть меня из кресла. Следую за ним в кровать, и через минуту мы оба проваливаемся в сон.

 

Глава 7.

Кельвин.

Красный цвет был создан для Кейтлин. Её длинные каштановые волосы рассыпаны на красном покрывале для пикника, глаза закрыты, а руки покоятся на груди. Иногда я не вижу ничего, кроме неё, и не имеет значения, сколько раз я отворачиваюсь. Она выглядит бледной на солнце, почти как призрак в своей совершенной неподвижности. В её позе правда, моя измученная девочка.

— Природа меня умиротворяет, — говорит она.

— Я это вижу.

— А что умиротворяет тебя?

— Немногое, — признаю я. — На кону всегда что-то есть.

— Может, тебе стоит кое-что вычеркнуть, чтобы понять, что важнее. Тогда ты сможешь это оценить.

— Я уже оценил. Я вычеркнул тебя.

— Это не то, что я имею в виду, — отвечает она, открывая глаза. — Я ушла по своей воле.

— Но не тогда, когда Картер увёз тебя.

— Они не забирали меня от тебя. Ты уже отпустил меня, когда я попала к ним. Я была всего лишь пешкой в игре.

Я не понимаю враждебности в её голосе. Лишь начинаю осознавать то, что её скрытые чувства выходят необычным путём. Если она хочет наказать меня, у неё получается.

— Для меня ты никогда не была пешкой. Я забрал тебя, чтобы защитить.

— Ты не получал удовольствия, контролирую жизнь кого-нибудь другого? Знаю, что получал. В этом смысле я была пешкой.

Мне не нравятся такие невыразительные моменты, когда её тон становится резким. Я будто чувствую, как она отдаляется. Из-за моей реакции моя хватка крепнет.

— Может, тебе нравится быть пешкой, — говорю я ей. — Всю твою жизнь люди помыкали тобой, принимая решения за тебя.

— Это неправда. Я два года была сама по себе до того, как встретился Гранта. Думаешь, я построила свой бизнес, позволяя другим людям принимать решения за меня?

— Когда ты в последний раз была счастлива?

— Сейчас.

— До того, как я появился в галерее, — она прикрывает глаза рукой и пялится на меня. — Я не пытаюсь доказать тебе что-то, — объясняю ей. — Если я делаю тебя счастливой, лишь это для меня важно.

Её губы сжимаются в тонкую полоску, и она отворачивается, фокусируясь на чём-то вдалеке.

— Я счастлива. Я никогда не была счастлива до этого, и это ужасно.

Я мог бы сказать то же самое. Беру её руку в свою, и она снова смотрит на меня с улыбкой. Господи, женщины такие непостоянные.

— Ты останешься сегодня на ночь? — спрашивает она.

— Вообще говоря, та пара собирается прийти сегодня для осмотра дом. Мне нужно быть там.

— Ах, какая неувязка без дворецкого.

Из меня вырывается смех.

— Ага. Останься со мной.

— Не могу. Мне на работу рано утром. Я отстаю.

Я моргаю:

— Это почему?

— В последнее время другие вещи стали более… Актуальными.

Я смещаюсь и ложусь рядом с ней.

— Актуальные вещи? — спрашиваю я, прижимаясь к ней бёдрами. — Типа вздремнуть по-кошачьи?