Тьху ты! Улыбка сама собой потухла. И чего я, спрашивается, вообще ощерилась? Но уговор есть уговор, сама предложила. Да и понимать нужно: взрослый парень, я тоже не детский сад, чтобы мне на пальцах объяснять зачем надо.

— Хорошо, — согласилась. — Только недолго, Сокольский. На улице холодно! — заметила парню на всякий случай, а то вдруг он из своей машины не вылезает. Морозец за окном как раз крепчал, и мерзнуть под подъездом совсем не хотелось.

— Отлично. Долго и не понадобится, — успокоил Сокольский. — В начале десятого буду в квартире, минут двадцать накинь на прогулку, и можешь топать домой.

И отключился, а я представила, как томно и пылко ждет встречи с Соколом знающая себе цену Лерочка. Небось стоит с плойкой у зеркала, поплевывая на реснички, красотка разэтакая!

Рабочий день в «Маракане» прошел спокойно, посетителей было немного, и мы с Райкой даже успели посмеяться над новой порцией анекдотов, которыми как всегда щедро сыпал Сашка. Сегодня на бармене была черная футболка с черепом на груди, татуировка на предплечье выгодно подчеркивала тугие мускулы, и новая стрижка с наголо бритыми висками заставляла Райку просто исходить вздохами, и виснуть на моем плече, прожигая парня взглядом.

— Ой, Фанька, какой же он все-таки классный — Сашка! Так бы и съела! Третий год вместе работаем, а я, считай, ничего о нем не знаю. Один раз только поцеловались по пьянке, а потом он сделал вид, что ничего не помнит. Не знаешь почему?

Почему Сашка отморозился, я, конечно, точно не знала, но догадаться могла. Райка была девушка симпатичная, с округлыми формами, которые ни от кого не прятала, но обидчивая и жуткая собственница. Дай ей парень малейшую надежду на продолжение поцелуя — тут бы и закончились его спокойные дни в баре и холостяцкая жизнь. Так что Санчеса (как бармена называли его друзья), я понять могла. Но девушке посочувствовала — женская солидарность, знаете ли, это сила. Повздыхала заодно с Райкой, попускала на Сашку слюнки, и, сдав Тимуру свою кассу, без пяти минут девять потопала с копеечной зарплатой домой.

Морозец на улице не только окреп, он вздумал кусаться. Я пропыхтела паровозом мимо остановки, спрятав нос в шарф, с опаской оглядываясь по сторонам, пропыхтела мимо еще одной, прежде чем, наконец, села в автобус. Доехав до переулка Федосеева, сошла, и заскочила в супермаркет. На три копейки, что лежали в кошельке, не очень-то разгуляешься и, походив, побродив между торговыми прилавками, решила прикупить к позднему ужину пачку пельменей и шоколадку (ха! что еще надо человеку для счастья-то?). А прикупив, направилась к дому Сокольского. Села, выдохнув облачко пара, на скамейку у детской площадки, прижала покупки к груди и стала ждать.

Машина Сокола стояла у подъезда, в комнате было темно, но в окне кухни горел мягкий боковой свет. На силу воображения я никогда не жаловалась и тут же живо себе представила кухонный гарнитур, чашку, фикус на подоконнике, горячий чай с молоком, и тихо бубнящий спортивными новостями телевизор, развлекающий своих жильцов из комнаты…

Минута, две, десять… Я посмотрела на часы… Уже прошло на десять минут больше отведенного мне времени, парень не перезвонил, и я с чистой совестью потопала к подъезду. Холодно же сидеть на лавочке!

Проскочив мимо Мюллера, что торчала в окне, как постовой у Биг-Бена, юркнула к лифту и поднялась на нужный этаж. Подойдя к знакомой квартире, потопталась на коврике, и приложила ухо к двери. Как опытный врач стетоскопом поискала лучшую слышимость.

За дверью было тихо, и я не на шутку испугалась — заснули они там, что ли? Если так, то мне не позавидуешь. Мысль о ночлеге на улице вмиг прогнала смущение и страх, и я позвонила. Мы так не договаривались! Никто не ответил — точно уснули, и я уверенно нажала на кнопку звонка еще раз. Что я им тут индюк на морозе жир сгонять? Да я сейчас вообще как возьму и сама открою! Своими ключами! А лучше — ногой!

Но дверь открыл Сокольский — взъерошенный и злой.

— Ну что, успели? — шепотом спросила, прижимая сумку с пельменями к груди, постукивая озябшими в сапогах пятками друг о друга. — Уже полчаса прошло!

— Успели, — огрызнулся взлохмаченный Сокол.

— Вот и хорошо! — я занесла ногу над порогом.

— Успели бы, твою мать, если бы ты не пришла!

Чего? Это что же, прозвучал намек типа топать гулять дальше?!

— В смысле? — что-то я в последнее время совсем несообразительная стала, особенно в разговоре с важными птицами. — Тебе что, пару секунд не хватило, что ли? — спросила участливо, поправляя сползшую на глаза шапку. — Времени же было вагон!

— Я тебе что, Чиж, машина, чтобы в семь секунд разогнаться? — возмутился Сокол. Говорили мы с ним шепотом. — Мне настроиться нужно, ясно?

Вот это признание. Даже смешно стало.

— Ой, не смеши, — я заулыбалась от уха до уха. Захихикала, глядя на хмурого парня, отстукивая зубами чечетку от холода. — Тоже мне пианист! Еще скажи, гы-гы, нотную партию разучить! А может ты этот, как его — виолончелист? И забыл струны канифолью смазать? Чему там настраиваться-то, Сокольский? У тебя же все на одно лицо. Чпок-чпок и готово! Ай!

Меня тут же схватили за капюшон и вздернули. Неласково. Ну, все, доигралась, Фанька! Сейчас убьет! А если не убьет, так выгонит к чертям собачьим и куда я пойду на ночь глядя?

— Ой, Артем, извини! Там просто холодно, и я замерзла, — проканючила. Даже шапку поправлять не стала, что сползла на глаза. — Ты что, раньше не мог со своей Анисимовой встретиться? Так не честно!

— Чпок-чпок?! — Сокол притянул меня ближе. Встряхнул слегка, сдернув шапку на затылок. — Я тебе что, Чиж, штопор для винных бутылок? Совсем страх потеряла?!

— Так ты же сам сказал… — промямлила.

— Ты тоже сказала — соображай, помнишь? Соображай, Чиж, когда надо! Нам с тобой еще жить вместе!

— Не вместе, а у тебя, — нагло возразила, встречаясь взглядом с серыми глазами. — Видишь, я запомнила.

— Что там? — неожиданно задал вопрос Сокольский, показывая подбородком на сумку, но я поняла.

— Пельмени. Если честно — первый сорт.

Сокол скривил губы, а я возмутилась. Развела руками, чуть не выронив сумку:

— Ну, извини, на высший не хватило! Я же большую пачку покупала, для крокодила! И вообще, я тебе что, йог в десять вечера готовить? Лопай молча и спасибо скажи!

И надула губы, чтобы знал, что я свое время тоже весьма ценю и уважаю.

— Чиж-ж…

Ой, дурищще! Тут же втянула голову в плечи и зажмурилась, чувствуя что пережала. Сейчас точно спустит с лестницы как вшивого кота, которого добрые люди приютили, а он — наглая морда — всю сметану сожрал, еще и угол пометил!

Не спустил. Распахнул дверь шире и втащил за капюшон в квартиру. Шепнул в ухо, прижав к себе:

— Брысь на кухню! И чтобы тихо сидела, как мышь! Дай мне две минуты…

Я никогда не была жадиной и две минуты дала. Дала бы и больше, тихонько прокравшись на кухню, раздевшись и поставив кастрюльку на огонь, но больше не потребовалось. Только услышала удивленный девчоночий писк из прихожей, а следом за ним и рык Сокола. Короткий и равнодушный.

Вот же чурбан! Даже как-то обидно стало за Анисимову.

— Что же ты за парень такой, Сокольский, что свою девушку до дома не проводил? — не сдержала замечания, когда Сокол, захлопнув за гостьей дверь, вошел на кухню. — Тоже мне джентльмен! Уж лучше бы я еще погуляла, чем так. Как она теперь до дома-то доберется одна ночью?

Парень и бровью не повел. Расселся на стуле, расставив ноги. Взглянул на меня остро. Разжал нехотя твердо сжатый рот.

— Во-первых, Лера на машине. Доедет, не в первый раз. Во-вторых, Пыжик, я не джентльмен, что за странные мысли в твоей голове? В-третьих, она не моя девушка. Иногда спим, иногда нет. Не больше.

Иногда… чего?

— Ого! — не смогла сдержать удивления, открыв рот. Вот это признание. — Я и не знала, что у вас так серьезно!

— Чиж, не пори чушь! — вспылил Сокол. — Какое нахрен серьезно? Ты о чем? Бредней романтических перечитала?

— Но как же… Ты ведь ей улыбался, я сама видела.

— И что такого? — удивился парень. — Как, так? — чуть прикрыв глаза, скривил улыбку.

— Ну, да, — я растерянно высыпала пельмени в кипящую воду.

— Это я показывал, что внимательно слушаю и заинтересован. На этом все.

— То есть, она тебе что, даже не нравится?!

— Почему? — Сокол встал, взял ложку, и запустил в кастрюлю, помешивая. — Нравится, — признался.

— А…

— Пельмени мне тоже нравятся, особенно с голодухи, — заметил с ухмылкой. — Но люблю я мясо на костре. Улавливаешь разницу, Чиж? Ел бы его и ел каждый день всю жизнь. Только так не бывает, вот и приходится довольствоваться первым сортом.

— А-а, — с пониманием вздохнула.

— То-то же. Давай уже есть твои пельмени, что ли! А то заморишь меня голодом!

Морить Сокола голодом не входило в мои планы, и я щедро поделилась с ним шоколадкой. Когда вкусно поели, рассмеялась, заметив на шее парня яркую цепочку засосов.

— Ой, ну вы даете! — не подумав, ткнула пальцем. — Что это у тебя? Не знаю, Сокольский, как насчет разницы, но вот Анисимовой ты, похоже, как то мясо на костре. Очень вкусный! Хорошо, что я вовремя домой пришла, не то бы быть тебе заживо слопанным!

Но судя по горящему взгляду Сокола, перспектива быть обглоданным Анисимовой, не показалась ему такой уж непривлекательной.

— Знаешь, у меня когда-то с бывшим тоже вот так получилось, — призналась. — Ох, и ругалась же мама, когда увидела! Думала ремень в руки возьмет, чуть не отшлепала! Заставила неделю дома в шарфе ходить и кашлять при папе для конспирации, чтобы ничего не заметил. Мы же с бывшим соседи, живем дверь в дверь, запросто оба и получить могли… Слушай, Артем, — спохватилась, — а твоя мама где? Такое впечатление, что ты давно живешь один.

— Так и есть, — сухо ответил парень.

— Неужели умерла? — испугалась догадке, глядя в серые острые глаза Сокола.

— Не знаю.

— То есть? — я даже рот раскрыла от удивления, услышав ответ. — Как это не знаешь? Вообще ничего не знаешь о маме?!

Как вообще такое может быть?

— Да. Давай не будем, Чиж…

— Подожди! Как это не будем? — я поднялась с места и застыла, разволновавшись. Задышала с трудом от духоты. — Ты серьезно, Сокольский? Но ведь так нельзя! Надо обязательно узнать что с ней! А вдруг она жива, и ты…

Но Сокол уже дернул меня за руку, усаживая на стул. Сказал сердито, отпустив запястье:

— Сядь Чиж и успокойся! — Посмотрел хмуро, словно раздумывая признаться или нет. — Жива она, просто я о ней знать не хочу, вот и все. Теперь понятно?

— А…

— Потому что нет!

— Но…

— Пятнадцать лет назад сбежала от отца на юг по большой любви. Надеюсь, сейчас счастлива.

— А как же…

— Я был непослушным ребенком, а муж на тот момент — недостаточно известен и богат.

— А где…

— Возвращалась двумя годами позже, но прощенья не просила. И давай на этом считать твой вопрос закрытым!

Точка!

— Ну, ладно. Если ты так считаешь… — мне ничего не оставалось, как растерянно пожать плечами и согласиться.

Я как-то разом сникла и загрустила, сообразив, что своим любопытством невольно затронула больное место Артема. От неловкости заозиралась по сторонам. Вздохнула тяжко: посуду помыть, что ли? А то как-то уж очень совестно сидеть под прямым взглядом Сокола. Мало того, что свидание парню испортила, так еще и на старый мозоль каблуком наступила.

— Чего ерзаешь, Чиж? — хмуро спросил Сокольский, когда я встала и заглянула в пустую кастрюльку на плите, где одиноко лежал один пельмень. — Не наелась?

— Почему? — обернулась, удивившись. Перебросила косу на плечо. — Наелась.

— А вот я — нет.

И глазюками под темными бровями — клип, клип! Мышцами под тонкой футболкой заиграл на нерве. Красавчик, конечно, чего уж там. Руки красивые, мужские. Губы тоже. И не хотела, а засмотрелась. Бедная Анисимова, понятно почему в прихожей протестующее пищала. Такую девушку прокатить со свиданием не каждый сможет.

И снова не сразу поняла, о чем он. А сообразив, смутившись, виновато развела руками.

— Ну, извини, Сокольский. Я же не специально, ты сам сказал. Если хочешь, я завтра вообще ночевать не приду. Поищу что-нибудь на ночь. Может, Ульянка к себе пустит, правда там Лешка, сам знаешь… — и посмотрела на засосы.

Сокольский медленно отер шею рукой. Вот хоть убей — не могу чувствовать себя виноватой. Сразу хочется сделать для обиженного человека что-нибудь хорошее. Но мысль не успела сформироваться. Звонки вызова на наших телефонах раздались практически одновременно. Мы, не сговариваясь, нажали сброс.