— Леди Фальконер, встаньте и подойдите ко мне.

На негнущихся ногах она вышла вперед и встала перед внушающим страх епископским троном.

Епископ выглядел недовольным и утомленным. Мартина не могла понять, хорошо это или плохо. Он откашлялся, прочищая глотку, служка обмакнул перо в чернила.

— Рассмотрев обвинения в привороте и порче, повлекших смерть, и в убийстве путем отравления, суд счел, что представленные доказательства демонического воздействия недостаточны. Исходя из этого, я объявляю вас невиновной в ереси.

Мартина закрыла глаза и неслышным шепотом произнесла слова благодарственной молитвы.

Многие присутствующие в зале вздохнули с облегчением, их лица посветлели. Торн смотрел на нее с улыбкой, брат Мэтью радостно похлопал его по спине.

— Милорд епископ! — раздалось посреди ровного гула голосов.

Отец Саймон пронесся от дверей в середину зала, к возвышению перед епископским троном, его черная ряса развевалась, как крылья ворона.

Вслед за ним в дверях появился Бернард, который, напротив, шел не спеша. Он мельком глянул на Мартину и кивнул ей.

Холодок пополз у нее по спине.

— Милорд епископ, — проговорил отец Саймон, задыхаясь, — с вашего соизволения, мы хотим представить еще одного свидетеля.

— Вы опоздали, святой отец, — хмуро сказал епископ. — Я только что объявил леди невиновной по всем предъявленным обвинениям.

— У нас есть новое обвинение. Этот свидетель…

— Да это переходит все границы! — закричал Торн.

— Новое обвинение? — вмешался Мэтью, поднимаясь на ноги. — Но до сих пор и речи не было…

— Всем молчать! — гаркнул епископ. — Сядь, монах, и смотри, чтобы лорд Фальконер вел себя пристойно. Сэр Бернард и отец Саймон, изложите мне дело.

Несколько минут все трое раздраженно шептались. Наконец епископ взмахом руки отпустил их прочь от себя и объявил:

— Интересы Господа и церкви требуют, чтобы суд выслушал показания свидетеля.

Отец Саймон скрылся в дверях. Он вернулся в сопровождении троих мужчин, указал двоим из них место на передней скамье, а третьего провел в центр зала к епископскому трону. Этот третий был высокий и грузный мужлан. Его физиономию украшали нарывы, в слюнявом рту не хватало доброй половины зубов. Мартина мгновенно узнала его.

— Имя этого человека Джайрс, милорд епископ, — сказал отец Саймон. — Он шкипер торгового судна под названием «Дамская туфелька». На этом корабле под его командой в августе прошлого года леди Фальконер и ее брат проделали путь из Нормандии.

— Вы можете задавать ему вопросы, — кивнув, сказал епископ.

— К несчастью, милорд, он не способен отвечать и может только показать знаками «да» или «нет».

— Хорошо. Продолжайте.

Отец Саймон приступил к допросу:

— Ты не можешь говорить?

Утвердительный кивок.

— Ты немой от рождения?

Шкипер помотал головой, что означало «нет».

— Верно ли, что ты лишился речи после того, как прошлым летом перевозил леди Фальконер в Англию через пролив?

Новый кивок.

— Верно ли также, что во время путешествия леди наслала на тебя проклятие в ответ на твои слова о том, что она вызвала бурю, а также заявила, что своей властью заставит тебя замолчать?

Шкипер несколько раз поднял и опустил голову, подтверждая слова монаха.

Отец Саймон обратился к двум спутникам Джайрса. Когда они вышли вперед — один верзила, второй щуплый коротышка, — Мартина поняла, что это были те самые два матроса, которые оказались свидетелями ее злосчастной вспышки гнева на палубе «Дамской туфельки». Судья поочередно спросил у каждого из них:

— Вы оба присутствовали при том, как леди Фальконер поклялась заткнуть глотку этому человеку?

И тот и другой выглядели смущенными, но, поколебавшись, оба сказали, что слышали это.

Рослый моряк посмотрел в сторону Мартины, затем обменялся взглядом с товарищем и, видно, на что-то решился.

— Святой отец, — произнес он, — ежели вы дозволите…

— Это еще что? — рявкнул епископ. — Помолчите, вам разрешается отвечать только на вопросы суда!

— Да я вот…

— Я имею право наказать вас за неуважение к суду. Закрой свой рот, если не хочешь сам лишиться языка!

— Слушаю, милорд, — опустив голову, пробормотал моряк.

— Милорд епископ, я хотел бы также опросить этих людей, — заговорил брат Мэтью, поднимаясь со своего места и видя, как епископ Ламбертский жестом указывает страже на Джайрса и двух матросов, чтобы тех вывели из зала.

— Не сомневаюсь, брат Мэтью, но суд окончен. — И, не обращая больше внимания на Мэтью, епископ Ламберт продолжил: — Итак, суд установил, что человек по имени Джайрс был лишен дара речи посредством колдовства, что леди Фальконер виновна в этом колдовстве и что такое колдовство следует признать видом ереси. Мужчина или женщина, которые общаются с духами или занимаются чародейством, должны быть преданы смерти, равно как и смерть через сожжение подобает еретикам, коим уготовано гореть вечно, и посему приговариваю казнить ее на костре завтра на рассвете, четвертого июня…

Кровь ударила в голову Мартине, у нее зазвенело в ушах. Как сквозь сон, она слышала раздавшиеся в зале крики ужаса и возмущения. Все сорвались с мест и толпой стали тесниться к осужденной. Стража окружила ее, преграждая им путь. Руки стражников повернули Мартину по направлению к выходу. Точно окаменевшая, она сделала шаг, не чувствуя под ногами пол, не ощущая жесткие толчки в спину. Двое солдат перед ней расталкивали людей, прокладывая дорогу конвою. Мэтью, вскочив на скамью, кричал:

— Так нельзя! Это противозаконно! У нее есть право обратиться к папе Александру!

Мартина услышала свое имя. Торн! Двое или трое воинов наседали на него, выдворяя из зала в двери с противоположной стороны. Отбиваясь от них, он простирал к ней огромные руки и, задыхаясь, снова прокричал: «Мартина! Мартина!»

Кто-то тронул ее за плечо. Обернувшись, Мартина оказалась лицом к лицу с Бернардом, который один стоял спокойно среди этой сутолоки.

— Знаешь, твой костер уже сложен за городом, перед пустошью? Наш милый отец Саймон позаботился о том, чтобы в него положили побольше зеленых веток. — Бернард широко улыбнулся, обратив к ней мертвенно-пустые глаза. — Зелень плохо горит, очень медленно. Возможно, ты будешь умирать до полудня. Подумай об этом сегодня ночью.

С какой-то из неведомых ей раньше глубин души возникшей силой Мартина вскинула голову и, заглянув прямо в глаза Бернарду, проговорила:

— Даже если пытка будет длиться несколько часов, то потом я умру, и боли придет конец. Ты тоже умрешь однажды, но для тебя пытка тогда только и начнется, потому что ты будешь гореть вечно. Подумай и ты об этом сегодня ночью.

Бернард отшатнулся, увидев улыбку на ее губах.


Она уже не улыбалась, когда преклонила колени на соломе в своем углу, изо всех сил обращая мысли к молитве в ожидании священника, которого ей должны были прислать в темницу.

— Вы желаете какого-то особого исповедника? — спросил ее стражник.

— Кого угодно, кроме отца Саймона.

Она была довольна разыгранной перед Бернардом сценой — что ни говори, это все-таки заставило мерзавца лишиться дара речи. Конечно, все было лишь пустой бравадой. В ней не было ни спокойствия, ни отваги. Напротив, с каждым часом все больший ужас охватывал ее. Единственным способом можно было попытаться сохранить рассудок: не думать о своем положении, не представлять, что ее ожидало, как того хотел Бернард, а вспоминать о других вещах… О возлюбленном брате Райнульфе, который в тысяче миль отсюда скитался в поисках веры среди неверных. «Господи, облегчи его страдания, когда он узнает, что стало со мной. Дай ему силы. Пошли ему утешение».

Мартина стала думать и о своем доме, о доме, который первый раз в жизни могла назвать своим. Она полюбила его, но никогда больше не сможет увидеть. И она подумала о Торне, чьи руки никогда уже не соприкоснутся с ее руками, чьих ушей уже никогда не достигнут слова, которые она должна была сказать ему раньше, очень давно, и теперь уже никогда не скажет.

Наконец она услышала, как повернулся ключ в замке, и дверь распахнулась. В камере горела лишь одна масляная лампа и было намного темней, чем в освещенном факелами коридоре. В их колеблющемся свете Мартина различила приземистый силуэт своего стражника и рядом с ним высокого человека в монашеском плаще, с закрывающим лицо капюшоном. Но странно, монах достал и развязал кошель, стражник протянул руку. В его ладони блеснуло золото. Мартина замерла. Неужели судьба сжалилась над ней?

— Я могу вам дать не больше часа, и это все, — прошептал стражник, пряча монеты.

Он захлопнул дверь за спиной священника и закрыл замок. Монах сбросил на плечи капюшон, и она увидела лицо мужа. Расширенные глаза его сверкали в сумраке. Ее губы шевельнулись, чтобы произнести его имя, но с них слетел только слабый изумленный крик радости. Руки, сложенные для молитвы, распахнулись и сами собой упали ему на плечи, когда он бросился на колени и схватил ее в объятия.

— Торн! Торн! — повторяла Мартина, уткнувшись лицом в его плечо. Он прижимал ее к себе, целовал ее волосы, шепотом повторял ее имя. — Торн… слава Богу, ты пришел. Господи, благодарю тебя, теперь я успею сказать… мне надо сказать тебе…

— Не надо. Твое сердце открыто мне. Ничего не надо говорить…

— Но я так хочу. — Откинув голову, она посмотрела ему в глаза. — Другого случая не будет, и я должна была сказать это раньше, но я… я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю и любила всегда, но была слишком глупа. Прости меня.

— Это я должен молить о прощении. Ведь я оставил тебя. Если бы я не сделал этого, они не получили бы тебя.

— Но я же сама вынудила тебя. Я была бесчувственной, я… довела тебя до того, что ты оказался… в том месте…

Он усмехнулся.

— Ту ночь я провел в обнимку с кувшином бренди. Ни с одной женщиной я не был близок, после того как узнал тебя. Ни одной, кроме тебя, я с тех пор не желал. И никогда этого не будет.

Торн наклонился и поцеловал ее. Его губы с жадностью впились в ее рот, и Мартина ответила ему таким же страстным поцелуем. Ее руки сами поднялись к волосам Торна, чтобы еще ближе склонить его голову. Они оторвались друг от друга, лишь когда у обоих перехватило дыхание.

— Что ж, теперь я могу умереть, — прошептала она. — Я вынесу это, раз я успела сказать…

— Ты не умрешь, — возразил Торн. — Я не допущу этого. Теперь я тебя уже не отдам. Я так люблю тебя, что не могу потерять.

Надежда заставила сильнее забиться ее сердце.

— Можно как-то выйти отсюда? Ты поможешь мне выйти?

Он печально покачал головой.

— Везде полно стражи. Во всех коридорах, и все с оружием. Бернард рассказал им, как тебе удалось бежать из замка Харфорд, так что они приняли все меры, чтобы ты не могла вырваться отсюда.

— Значит, надежды нет. — Она помолчала. — Передай мою благодарность брату Мэтью за то, что он защищал меня. Если бы он успел допросить тех двух матросов…

— Они свидетельствовали без особой охоты.

— Мало сказать, без охоты! Они ведь хотели что-то сказать, но епископ им не позволил. Они что-то знают, что доказывает мою невиновность. Я совершенно уверена.

— Я согласен, — сказал Торн задумчиво, — но и епископ, к несчастью, это понял. Ты же слышала — он им пообещал отрезать язык, если они скажут хоть слово.

— Из-за того, что они промолчали, меня завтра сожгут.

— Нет! — воскликнул он, стискивая своими ручищами ее плечи. — Не думай об этом. Я спасу тебя. На рассвете они выведут тебя из аббатства, чтобы везти…

— На костер, — докончила она.

Торн опустил глову.

— Да. Но в городе, на улицах будет проще.

— Но что ты можешь сделать?

— Еще не знаю, там будет видно, какой дорогой повезут, сколько человек охраны…

— Нет, милый. Ты и сам знаешь, что я буду окружена воинами. Тебе не удастся спасти меня, Торн. Не рискуй своей жизнью ради бесполезной попытки. Уезжай из Англии, этой ночью, сейчас, пока они не схватили тебя..

— Бежать ночью, как вор, и оставить тебя!

— Отправляйся в гавань. Взойди на корабль. Мне уже ничто не поможет. Но ты спасешься. Пожалуйста, Торн…

Он прервал ее бессвязную речь, прильнув к ее губам, страстным поцелуем.

— Нет! — сказал Торн, выпуская ее из объятий. — Мягким движением он приложил пальцы к ее губам, останавливая готовый сорваться с них упрек. — Нет, любимая. Я не оставлю тебя и больше не говори об этом. — Он поцеловал ее в лоб.

— Тогда сделай кое-что для меня, — тихо попросила Мартина. — Завтра, когда меня привяжут к столбу…

Он попытался прервать ее.

— О Торн! Дай мне сказать! Я боюсь. — Она взглянула на него. — Я боюсь, милый. Я не хочу… так умереть, на костре.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Она знала, что Торн в этот момент подумал о Луизе, его обожаемой маленькой сестре, погибшей в огне.