— Пускай их обольют кипящей смолой, пускай им…

— Сэр, — прервал Годфри Торн, указывая кивком головы на Мартину. — Возможно, леди предпочла бы другую тему для разговора…

— Французы весьма изобретательны по части пыток, — продолжал Годфри, не обращая внимания на замечания Торна. — Отец Саймон как-то путешествовал по Франции два года назад. Вчера вечером он подробно описывал мне некоторые чертовски изощренные способы пыток. Саймон, расскажи-ка всем нам о том, что ты видел в Отане; как они там мастерски используют ремни из сыромятной кожи и расплавленное олово.

Монах поджал губы.

— Сэр, то, что мне довелось наблюдать в Тулузе, безусловно, намного интереснее.

Годфри наморщил лоб.

— Это ты о тех двух еретиках, которых привязали к столбу и подожгли под ними костер? А помнишь Арнольда из Брешии? Четыре года назад я собственными глазами видел, как его сожгли…

— Живьем? — вскрикнула Эструда.

Отец Саймон пожал плечами.

— Они были виновны в ереси. Их и в преисподней будет вечно жечь неугасимый огонь.

Барон взмахнул рукой, расплескивая эль из кубка на стол.

— Все это так, но все-таки сожжение на костре считается не пыткой, а разновидностью казни, а мы говорим о пытках.

— С этим можно не согласиться, — пробормотал Райнульф.

— Райнульф! — воскликнул Годфри. — Ты ведь только что из Парижа. Поведай нам о каких-нибудь новых методах… э-э… вытягивания признаний из осужденных преступников.

Райнульф неторопливо отхлебнул глоток вина.

— Милорд, боюсь, что мой интерес к таким вещам ограничивается только изысканием аргументов для их отмены. Я полностью согласен с точкой зрения папы Николая I, — не обращая внимания на скривившегося в ухмылке отца Саймона, продолжал он, — который считал, что признание лишь тогда может считаться таковым, когда оно сделано добровольно, а не под пытками палача.

— Отец Райнульф — весьма ученый и образованный человек, — вмешался в разговор Саймон, — его имя хорошо знают в Париже, Туре и Лионе, где он распространяет свои знания богословия и логики. Сидеть за одним столом с таким достойным мужем — большая честь. — Он отвесил легкий поклон в сторону Райнульфа. — И наверное, ему хорошо известно то, что еще за триста лет до того, как папа Николай I написал эти слова, церковь уже одобряла и широко применяла такие богоугодные пытки к отступникам веры?

— Пути церкви не всегда совпадают с желаниями Господа, — возразил Райнульф, потянувшись за кубком.

Отец Саймон так и взвился:

— Похоже, что университетское образование открывает его обладателю непосредственное знание о том, что угодно Господу.

— Нет, оно всего лишь делает его обладателя менее подверженным темным человеческим инстинктам, например, таким, как желание причинять боль себе подобным.

Не найдясь что ответить, Саймон зевнул, и Торн увидел, что Мартина с улыбкой смотрит на брата. В конце концов лицо у нее не такое уж некрасивое, решил он. Когда она улыбалась, ее несколько неправильные черты лица приобретали неотразимое обаяние. Ей, кажется, доставило удовольствие это выступление брата на теософскую тему. Должно быть, она частенько слышала подобные ученые споры в Париже.

Райнульф был последователем нового метода обучения, называемого disputatio и построенного на оживленном споре между учителем и учеником, в отличие от традиционного и сухого чтения лекций. Из его писем Торн узнал, что Райнульф обучал Мартину с помощью этого метода, — как когда-то учил и его самого, — и Торн пришел к выводу, что характер Мартины сформировался под влиянием уроков брата.

Вообще-то ему нравились люди, умеющие отстаивать свою точку зрения, возражать, а не принимать вещи такими, какие они есть, считая это признаком ума. Кроме того, вспыльчивость и готовность к спорам были противоположностью кротости и мягкости нрава, а эти черты он презирал как у мужчин, так и у женщин, считая их признаками рабской покорности.

Глядя на улыбающуюся Мартину, Торн вспомнил, как она застенчиво улыбалась ему сегодня утром, стоя на палубе «Дамской туфельки». Но потом почему-то ее поведение резко изменилось. Непонятно. Может, она просто дразнила его или ее что-то возмутило в его обращении? Перебирая в памяти сказанные им слова, он не мог обнаружить в них абсолютно ничего оскорбительного, но кто знает, дамы ее круга обычно такие легкоранимые.

И этот шафранно-желтый платок на ее голове тоже дополнял общее впечатление таинственности. Незамужние женщины если и носили такие платки, то, как правило, потому, что скрывали под ними какие-нибудь изъяны. Возможно, у нее что-то с волосами, может быть, они сальные или ломкие. Скорее всего она перенесла в детстве одну из разновидностей сифилиса, и на ее лбу остались характерные следы. Это заболевание было широко распространено. Когда Торн в первый раз раздевал женщину, такие отметки его не пугали; важно было только, сколько их и где именно.

Да. Это наверняка сифилис. Обидно, что такое лицо не пощадила болезнь. Эдмонд может даже посчитать этот изъян отталкивающим и, возможно, пожелает расторгнуть помолвку. Мысль о таком исходе дела почему-то доставила Торну удовольствие, но он тут же одернул себя. Какого черта? Ведь в таком случае все его планы пойдут прахом.

Леди Эструда, сидящая слева от него, очевидно, заметила, как он нахмурился. Пока отец Саймон углубился в описание казни еретиков, она наклонилась к Торну.

— О чем грустите, сэр Торн? — слышным только ему шепотом спросила она.

Торн понял, что Эструда следила за ним, когда он, погруженный в свои мысли, смотрел на Мартину. Он потянулся к тарелке, отломил кусок хлеба и, обмакнув его в пиво, сказал:

— Неужели я произвожу такое впечатление, миледи?

— Да. Или скорее впечатление человека, находящегося под какими-то чарами. — Она пригубила вино, быстро взглянула на Мартину и опять повернулась к Торну. — Я угадала? Так и есть? Вы, похоже, очарованы? — Она усмехнулась. — Однако смешно. Мне всегда казалось, что вы предпочитаете маленьких саксонских простушек или гастингских шлюшек.

«Несносная баба!» — подумал Торн, невозмутимо очищая свою тарелку.

— Мне кажется, вам стоит быть поосторожнее, — промурлыкала она. Краем глаза Торн увидел, как ее тонкие размалеванные губы скривились в ехидной улыбке. — Этот персик предназначен для Эдмонда. Ему может не понравиться, если вы откусите кусочек этого сочного плода раньше него.

Торн непроизвольно поднял глаза на сидящую через стол Мартину и увидел направленный прямо на него взгляд. Встретившись с ним глазами, она смутилась и резко отвернулась. Два розовых пятнышка расцвели на ее щеках.

Смущение Мартины не ускользнуло от Эструды, и она понимающе ухмыльнулась.

— Похоже, и миледи тоже находится под воздействием чьих-то чар. Правда, поразительно. Вам не кажется, сэр Торн? — склонившись еще ближе к Торну, прошептала она.

Она угадала его мысли. Не подавая виду, он безразлично принялся накладывать мясо в тарелку. Один из спаниелей подскочил к нему и, виляя хвостом, забегал вокруг, прося подачки. Собаки, конечно, глупые животные, но что такое хлыст Эструды, они, похоже, отлично усвоили. И все же спаниелю так хотелось угощения, что он все-таки втиснулся на скамью между ними, поскуливая и молотя хвостом по Эструде. Она занесла руку с палкой, но прежде чем успела ударить, Торн схватил пса за шкирку и отшвырнул от стола.

Эструда была разочарована. Спаниель тоже. Торн коротко свистнул сквозь зубы, собака навострила уши и открыла пасть, готовясь поймать на лету кусок брошенного ей мяса.

Эструда покосилась на него.

— Вот уж не знала, что вы проявляете заботу о псах Бернарда. Или это один из ваших спаниелей?

— Мои сидят в конурах, как им и положено, — ответил Торн. — А собак Бернарда я с удовольствием скормил бы ястребам, но с еще большим удовольствием я сжег бы эту вашу плетку.

Эструда отодвинула свою тарелку и, перегнувшись через стол, обратилась к Мартине:

— Миледи, не могу удержаться, чтобы не спросить, откуда у вас эта кошка?

Мартина не выказала ни малейших признаков недовольства этим явно поддразнивающим вопросом Эструды. Ее лицо сохраняло отрешенное и даже несколько надменное выражение. Торн был восхищен ее самообладанием.

— В монастыре, где я воспитывалась. Там запрещалось иметь домашних животных, за исключением кошек.

— Ах, да, — сказала Эструда. — Я и забыла, что вы прошли монастырскую школу. В монастыре Святой Терезы, так кажется?

Мартина кивнула.

— Я никогда не ходила в школу. — Эструда кивнула в сторону своей служанки в розовом платье. — Как и Клэр сейчас, я провела несколько лет в доме соседа-барона, прислуживая хозяйке. Мои мудрые родители полагали, что именно такая школа пригодится мне больше всего, когда я сама стану баронессой.

— Я думаю, что, когда тесть леди Эструды окончит свой земной путь и она действительно станет баронессой, она сумеет опробовать эту теорию на практике.

Мартина улыбнулась, услышав этот тонкий намек, и Торну это было приятно.

— Мой господин лорд Годфри преисполнен сил и здоровья. Пройдет еще много лет, прежде чем Господь захочет призвать его к себе.

Торн покосился на Эструду. Она угрюмо взглянула на барона Годфри, уткнувшегося лицом в скатерть и громко храпящего с открытым ртом.

— Сколько времени вы провели в монастыре? — вновь повернувшись к Мартине, спросила Эструда.

Мартина слегка заколебалась.

— Семь лет, миледи. С десятилетнего возраста и до прошлого года, когда я приехала в Париж к брату.

— Вы часто виделись со своей семьей в течение этого срока?

Мартина обеспокоенно посмотрела на брата. Что происходит? Ее расспрашивают о семье? Что отвечать?

— Нет, миледи, она не приезжала. Этот монастырь довольно далеко от Парижа, — ответил Райнульф, почувствовав себя не в своей тарелке.

Эструда широко раскрыла глаза, Мартина изумленно обвела их взглядом.

— Вы хотите сказать, что Мартина целых семь лет не виделась со своими родителями? Неужели она не скучала по ним?

Райнульф наконец нашелся и дипломатично заметил:

— Конечно, скучала, впрочем, так же как, я полагаю, и вы, миледи. Ведь вы скучаете по своим близким, оставшимся во Фландрии. Сколько времени прошло с тех пор, как вы прибыли в Англию, моя госпожа? Десять лет или пятнадцать? Должно быть, вы тяжело переносите разлуку с ними, не так ли?

Торн вздохнул. Неудивительно, что Мартина во всем полагалась на брата. Он был ее защитником, ее спасителем. Но почему он решил, что ее надо выручать, спасая от в общем-то невинных и закономерных вопросов Эструды? А может быть, его загадочная сестра скрывает нечто большее, чем оспинки на лице?

Он терпеть не мог сюрпризов, а теперь, когда на карту поставлено так много, неожиданности тем более нежелательны. Ведь при удачном браке леди Мартины и Эдмонда его ставка действительно очень высока — этот брак должен принести ему собственную землю. Так что, если у дамочки есть секреты, то надо все разнюхать, и поскорее. Надо выведать ее тайны раньше других и до обручальной церемонии, пока не поздно. Торн подумал, что, может, завтра ему удастся застать ее одну. Если рядом с ней не будет Райнульфа, всегда готового прийти на помощь, то он сумеет вытянуть из нее то, что она прячет за своим холодным фасадом.

Он поднялся и прошел во главу стола.

— Я помогу его светлости лечь в постель, — сказал Торн, помогая барону подняться. И, взвалив грузную тушу на плечи, потащил к выходу из зала.

Эструда тоже вскочила.

— Я пойду с вами.

Только этого ему не хватало.

— Не стоит утруждаться, миледи. Я сам вполне способен справиться…

— Я и не собираюсь помогать вам укладывать барона в кровать. Я всего лишь хотела осветить вам дорогу.

Она взяла со стола канделябр и вплотную подошла к Торну. Очень тихо, чтобы не услышали остальные, она прошептала, полуприкрыв глаза:

— Я была бы счастлива посветить вам на лестнице, сэр Торн. Прошу вас, позвольте мне.

В дрожащем свете свечей ее лицо было неестественно бледным, а губы — красными, как спелые вишни. Большие карие глаза призывно поблескивали сквозь полуопущенные, густо накрашенные ресницы. Уж не ради ли него она так намазалась сегодня? Но даже сквозь толстый слой белил на скулах и подбородке он мог различить синяки — следы последней вспышки ярости ее мужа.

Может, она решила пофлиртовать с ним, чтобы позлить Бернарда? Торн прекрасно почувствовал резкую перемену в ее отношении к нему после стольких лет взаимной неприязни. Она вдруг стала проявлять к нему назойливый интерес. Что бы ни было, ему на нее наплевать. Он и знать не желает, что она затевает. Пусть опутывает своими интригами кого-нибудь другого, поглупее.

— Если бы я захотел, чтобы мне посветили, — прошептал он ей в ухо, — то я скорее выбрал бы для этой цели маленькую саксонскую простушку или гастингскую шлюшку, как вы считаете?

Настала ее очередь покраснеть. Розовые пятна окрасили ее шею и подбородок и исчезли под толстым слоем краски на лице. Чтобы подчеркнуть свой отказ, он скользнул взглядом по ее мальчишеской фигуре снизу вверх, прежде чем посмотреть прямо в ее сузившиеся от унижения и ярости глаза.