Она отложила фартук в сторону, когда Джозеф сделал ей знак подойти поближе, чтобы познакомиться. Она была высокая, почти с него ростом, подумал Стефано, и стройная, как голая ветка зимой, ожидающая весны, чтобы покрыться новыми листьями. Груди были высокими, а ноги длинными — как у Марицы, не мог не сравнить он — достаточно длинные, чтобы обхватить мужчину и крепко прижаться к нему.

Однако не длинное восхитительное тело, которое он оценил, развеяло последнее сожаление о том, что он пришел в этот дом, а ее лицо. Перламутровая кожа, губы цвета розового кварца и глаза темные, серо-голубые, как океан, над которым нависали штормовые тучи, глаза, которые, казалось, излучали неизбывную печаль.

Кроме того, вокруг нее была какая-то хрупкая аура, подобно тонкому хрусталю, который мог разбиться от одной резкой ноты. Беттина Зееман была не просто хорошенькая, подумал Стефано. Она была изысканно красива. Так призрачна.

— Здравствуйте, синьор Д’Анджели, — сказала она с официальной торжественностью, когда они обменялись рукопожатием.

Ее голос звучал как музыка. В его руке ее ручка казалась крошечной и хрупкой. И совершенно бессильной под почти прозрачной кожей. Она не просто смотрела на него, она прилипла глазами к нему, разглядывая его черты одну за другой, изучая лицо так, будто оно на самом деле было зеркалом души.

И опять он вспомнил Марицу, ее глаза, пристально смотрящие в глубь его глаз, когда они лежали вместе в ту последнюю ночь…

В действительности эти две женщины совершенно не были похожи. У Марицы были каштановые волосы, глаза цвета шоколада, а кожа как отшлифованный янтарь. Она была само веселье и плоть, и вкус роскошного тосканского вина. Беттина Зееман — это жемчуг и голубой хрусталь, и свежая весенняя вода.

Однако Стефано распознал в этих женщинах скрытую силу — взрывную, видимую, в Марице, и бегущую, как подземный ручей, в этой голландской девушке. И это направило его мысли к выжженным вершинам Апеннин, вернуло к тем ночам, когда они лежали в ее кровати, к запаху свежего хлеба, наполняющего воздух.

Рука его дрожала, когда он высвободил ее от слабого рукопожатия Беттины. Она удивленно посмотрела на него.

— Я в восторге от знакомства с вами, мисс Зееман, — сказал он, стараясь голосом не выдать своего волнения.

Джозеф просиял.

— Дорогая, принеси нашему гостю кофе.

— Конечно, папа, но, может быть, мы ему сначала дадим возможность присесть? — Еле уловимый намек на улыбку появился в ее глазах, первый, который увидел Стефано. Она стерла печаль, преобразив ее. Когда она исчезла так же быстро, как и появилась, ему очень захотелось ее вернуть.

С опозданием он вспомнил о конфетах, которые держал в руках. Самые лучшие мятные лепешки в шоколаде Шрафта — и предложил ей изящную коробку, обтянутую атласом.

Лицо ее озарилось детским восторгом. Длинные пальцы разорвали целлофан и открыли крышку. Она ткнула нос в коробку, глубоко вздохнула и засмеялась радостным детским смехом. Затем засунула сразу две конфеты в рот. Пососала их, пока они не исчезли. Она уже собралась схватить еще, когда Джозеф протянул руку за коробкой. Беттина на мгновение нахмурилась, казалось, она не собиралась расставаться с ней.

— Дорогая, — твердо сказал он. — Er is genoeg. De koffie.

Она моментально отпустила коробку.

— Благодарю вас за конфеты, мистер Д’Анджели. Присаживайтесь. Я принесу кофе.

Она тотчас же вернулась с подносом и налила кофе из фаянсового кофейника в изящные чашечки с цветочным рисунком. На вкус кофе был так же хорош, как и его запах, возбуждающе крепкий, с насыщенным ароматом, как у прекрасного старого вина. Ничего общего не имеющий с бледно-коричневым подобием, которое в Америке именуется кофе. Стефано мгновение подержал во рту второй глоток кофе, закрыв глаза, чтобы лучше насладиться им.

— А, — выдохнул он.

— Да, — согласился Джозеф. — Они ничего не понимают в кофе, американцы. В настоящем, как делает моя Беттина. Вкус дома, да?

— Да, дома, — согласился Стефано.

Дом. В этом слове было нечто такое для этих людей, собравшихся в этой комнате, что никто другой, не потерявший всего в своей жизни, не мог их по-настоящему понять.

— Дорогая, принеси Стиву свое печенье. — Он повернулся к гостю. — Настоящее голландское печенье с орехами и специями. Беттина превосходно готовит. Она вообще замечательная хозяйка. Она прекрасно заботится обо мне.

Джозеф — любящий отец, подумал Стефано, и очень приличный друг. Но его нельзя назвать тактичным человеком.


Стефано Д’Анджели и Беттина Зееман прогуливались по Пятой авеню, бодрящий мартовский воздух разрумянил их щеки. Беттина привлекала взгляды всех проходящих мимо мужчин. Это было их первое настоящее свидание. Стефано в тот воскресный вечер спросил ее, не согласится ли она в следующее воскресенье сходить с ним в кино.

Несомненно, Джозеф не поскупился, чтобы его дочь хорошо выглядела. Ее элегантный сине-белый клетчатый костюм, точная копия «New Look» с длинной юбкой, который недавно пересек Атлантику с подиума модного парижского модельера, Кристиана Диора, вызвав волнение среди американских женщин, негодующих по поводу идеи вернуться опять к корсетам и множеству нижних юбок, как того требовал стиль. Стройная фигура Беттины, легкая, словно лебяжий пух, могла демонстрировать гений мистера Диора. При ходьбе широкая юбка играла с воздухом; широкий синий пояс подчеркивал ее тонкую талию. Она носила костюм как манекенщица на подиуме.

Лицо обрамляла белая шляпка, отделанная синей лентой. Стефано подумал, что она похожа на цветок и пахнет весной.

Они были поразительной парой. Он — все еще красивый мужчина. Война, унесшая его юношеский идеализм, придала его чертам новые свойства, и он по-прежнему умел хорошо одеваться — серый, в тонкую полоску, костюм, крахмальная белая рубашка и хорошо вычищенная фетровая шляпа. У него было ощущение, словно он вновь оказался в юности — он, молодой энергичный человек, разглядывающий всех хорошеньких девушек в Милане, вводя их своим взглядом в краску.

— Надеюсь, что тебе понравится «Радио Сити», — сказал он по дороге.

— Я там никогда не была, — ответила она своим мягким музыкальным голосом.

— Тогда тебя ждет удовольствие. Я побывал там в первую же неделю после приезда в Нью-Йорк. Это было самым американским поступком, который, как мне казалось, я мог совершить.

— Не статуя Свободы? — спросила она, весело его поддразнивая.

— Она для иммигрантов. А я хотел немедленно стать американцем. Поэтому я отправился в самый большой кинотеатр, который смог найти. Они называют его «кинодворец» — как будто фильмы в нем короли. Я, когда пришел в него в первый раз, даже не понимал английских слов, но он мне все равно понравился. Тебе тоже понравится.

— Постараюсь, — сказала она с такой торжественностью, что он едва не заподозрил ее в какой-то издевке.

— Попытаюсь, чтобы тебе понравилось.

Она улыбнулась одной из своих редких улыбок, которые ее полностью преображали, наполняя радостью сам воздух вокруг нее, так что Стефано поставил себе целью добиться побольше улыбок на ее печальном лице.

В «Радио Сити» он купил воздушную кукурузу, и она ела ее, как голодный ребенок, набивая рот, пока щеки не раздувались, облизывая масло с пальцев. В этом был определенный шарм, думал он, однако его поразило странное несоответствие поведения и выдержанного внешнего вида воспитанной леди.

Шел фильм «Френсис», глупая чепуха. Гримасы Дональда О’Коннора и говорящий армейский осел вызывали у нее громкий смех, чистый, звонкий, почти что беззаботный. Но еще больше ее привело в восторг эстрадное шоу — огни, оркестр, костюмы, вспыхивающие блестками. Ее широко раскрытые глаза метались с одного конца огромной сцены на другой. Когда Рокетс начали танцевать и публика разразилась аплодисментами, она сжала его руку.

Выйдя из кинотеатра, Стефано ощущал себя человеком, успешно справившимся с важной миссией.

Они шли по Пятой авеню. Беттина радостно смотрела на витрины дорогих магазинов, которые привлекали к себе жаждущих покупателей со всего света.

— Это норка, — сказала она, когда они стояли перед магазином «Best & Company». — А рядом с ней белая лиса. Лиса очень теплая, но не такая, как соболь.

— Я не разбираюсь в мехах, — признался Стефано.

— Итальянцы никогда не разбираются, — сказала она и рассмеялась.

Вся витрина у «Peck and Peck» была уставлена обувью, и Беттина все смотрела и смотрела, переводя нежный взор с одной пары туфель на другую — бальные туфельки и босоножки, ботинки и башмаки, и туфли на «платформе». Ей показалось чудом, что в мире столько обуви.

— Те подойдут к новым весенним костюмам, — сказала она об одной паре. — А те не выдержат длительной ходьбы, но они прелестны. Ботинки довольно безвкусны, ты согласен со мной? А босоножки превосходны, на самом деле превосходны.

— Вот уж никогда не знал, что можно так много сказать о туфлях, — заметил он.

Она застенчиво улыбнулась ему.

— Извини, я тебя утомила. Но эти вещи так долго…

— Я понимаю.

— Когда-нибудь у меня будут туфли к каждому платью. И ботинки на сырую погоду, и меховые ботинки на зиму, и красивые домашние тапочки.

Внезапно Стефано схватил ее за тонкое запястье и потащил от витрины.

— Что ты делаешь? — запротестовала она.

— Когда мечты такие скромные, зачем долго ждать их осуществления?

Он протолкнул ее в магазин через вращающуюся дверь. Через несколько минут они были в обувном отделе. Он заставил ее примерить пару зимних ботинок на кроличьем меху, к счастью, на сезонной распродаже, и пару тапочек из овчины.

Она примеряла их почти что с благоговением, потом повернулась и прошлась, и опять повернулась, осматривая их со всех сторон в угловом напольном зеркале.

— Мы берем обе пары, — объявил Стефано продавцу.

— Очень хорошо, сэр, — ответил тот и начал упаковывать их в коробки, выложенные папиросной бумагой.

— О, нет, ты не должен. Я не могу…

— Пожалуйста, позволь мне.

Она поискала глазами его глаза, словно пытаясь найти скрытые мотивы. Но буквально через секунду улыбка озарила ее лицо.

— Спасибо.

Он наблюдал, как комиссионные за неделю юркнули в пневматическую трубу к кассиру наверху. Но это была небольшая цена за улыбку, которая не сходила с ее лица во время их возвращения домой на троллейбусе. Она крепко прижимала к груди сверток.

Позднее Стефано размышлял, был ли разумен его жест. Что для него было не чем иным, как щедрым капризом, Джозефу, со своими стойкими обычаями Старого Света, несомненно, увидится в этом настоящий подарок к помолвке, первый взнос в приданое!

И все же всю дорогу домой в свою собственную серую комнату и на следующий день ему было приятно думать об улыбке, которую он заслужил от прекрасного, такого печального лица.

Глава 3

Я определенно не подхожу ей. Каждый раз, когда Стефано видел Беттину Зееман, он, возвращаясь домой, повторял одно и то же. Ей нужен кто-то более терпеливый и необремененный грузом дурных воспоминаний. Она заслуживает человека, который будет любить ее, как никогда не смог бы я.

Он давал себе обещание мягко объяснить ей, почему она не должна рассчитывать, что он осуществит какие-то ее мечты, большие, чем пара тапочек. Когда он заглядывал в мастерскую Джозефа, и двое мужчин говорили о Беттине, Стефано всегда объяснял, что никогда не сможет стать ей подходящим мужем.

— У тебя есть кто-то еще? — всегда спрашивал Джозеф.

Когда Стефано подтверждал, что нет, старик убеждал его предоставить времени делать свою работу.

— Восхитительно, когда любовь приходит как удар, как гром среди ясного неба. Но молния ярко вспыхнет и через мгновение ее уже нет. Любовь, которая приходит медленно, может жить дольше. Не отворачивайся от нее, Стив, с тобой у нее есть шанс быть счастливой. У тебя есть шанс…

Каждый раз Стефано уходил, тронутый призывом старика. Он не остался равнодушен к ее призрачной красоте. Несмотря на сумерки ее души, когда свет пробивался сквозь них, это походило на радугу, внезапно осветившую голый, заброшенный пейзаж. Поэт в нем еще не окончательно умер, чтобы он мог устоять против радуги.

Поэтому, когда наступал уик-энд, он вновь назначал ей свидание. Как туристы они осматривали достопримечательности города. Они ездили на пароме к статуе Свободы, тяжело дыша, забирались наверх к факелу. Ходили в музеи, любовались видом с Эмпайр-Стейт-Билдинг. Часто вместе ели. Беттина любила «Автомат», где за никелевый пятицентовик из металлической пасти льва лилось кофе, а за несколько монет, опущенных в щель, можно было купить какую-нибудь еду, выставленную за многочисленными стеклянными витринами.