— И вот жители того города увидели, что у нас в войске происходит что-то необычное, — продолжал Ульв, а кравчий тем временем по знаку княгини Ингигерды подливал ему пива в чашу, чтобы у рассказчика не пересохло горло. — Они послали к нам разведчиков и узнали, что наш предводитель болен и силы его быстро убывают. Все войско пребывало в великой печали, воины сокрушались о том, что нашему славному вождю скоро предстоит умереть. А еще какое-то время спустя мы отправились к горожанам и стали просить их, чтобы они позволили нам погрести нашего вождя в городе. И все священники, все настоятели монастырей тут же захотели, чтобы он был погребен у них, потому что ждали, что от этого к ним будет поступать очень много пожертвований. И вот священники нарядились в свои самые лучшие одежды и вышли из города, взяв с собой драгоценные святыни. А мы уже приготовились к пышным похоронам, и гроб нашего вождя был накрыт самыми лучшими тканями, шитыми золотом.

Ульв рассказывал, а тот, чье якобы бездыханное тело лежало в том пышном гробу, улыбался, поглаживая ус и иногда отпивая из золоченой чаши.

— Конечно, почти все наше войско отправилось в город провожать к могиле тело вождя, — говорил Ульв с неприкрытым торжеством, и на лице его читалась уверенность, что вождь на самом-то деле бессмертен. — Гроб внесли в ворота, опустили и поставили посреди дороги. И тут наши люди затрубили в трубы и обнажили мечи. Все наше войско ворвалось в город! А монахи и священники, которые раньше спорили, кто получит гроб Харальда, и которые надеялись на этом обогатиться, теперь состязались между собой в беге, чтобы спастись от его меча! Так мы овладели городом и взяли огромную добычу!

Гости смеялись, одобряя хитрость, принесшую такие богатые плоды, и даже юные княжеские сыновья, с самого начала относившиеся к Харальду с настороженностью, теперь не могли не восхищаться его изобретательностью. И каждый решил, что, если на его пути когда-нибудь встретится упрямый город, непременно воспользоваться этим хитрым приемом.

— Но все-таки не очень благочестиво с твоей стороны, Харальд, обманывать священников! — заметил герцог Фридрих. — Особенно для того, кто состоит в близком родстве со святым Олавом конунгом.

— Но ведь я побывал потом в Йорсалаборге! — ответил Харальд, на лице коего ясно читалось: а кто их вас, благочестивых, побывал в священном городе? — Я занял всю страну, все города и крепости сдавались мне!

— И Харальд искупался в реке Иордан! — вставил другой спутник Харальда, исландец по имени Халльдор. — И принес богатые дары Святому Кресту и Гробу Господню! Это, конечно, поможет ему искупить грехи, даже если паре самых жирных монахов и не удалось тогда убежать от наших мечей!

Старшие осуждающе качали головами, но по скамьям младшей дружины пробежал смешок.

— А все-таки ты очень смелый человек, Харальд! — проговорила Предслава. Этот рассказ так занял княжну, что она слушала, поставив локти на стол и упершись в них подбородком, а на ее невозмутимом, добродушно-ленивом лице на сей раз было непривычно серьезное выражение. — Как же, наверное, страшно было живым ложиться в гроб! Это не очень-то хорошее предзнаменование! Я бы ни за что на такое не решилась!

— Говорят, что те, кого раньше времени хоронят, живут долго! — снисходительно ответил Харальд. — Так что, пожалуй, следующие мои похороны состоятся еще очень нескоро!

— Только не берись утверждать после этого, что ты благочестив и привержен Церкви! — Елисава бросила на него насмешливый взгляд. — Не сомневаюсь, что многие сказали, что ты просто посмеялся над обрядом, обманул самые благочестивые чувства тех сикилийцев, да еще и ограбил тамошние церкви!

— Да разве можно церкви сикилийцев равнять с настоящими! — ответил ей Халльдор и пренебрежительно хмыкнул.

— А в Миклагарде мы всегда ходили в церковь и слушали все службы! — подхватил Ульв сын Освивра.

— Это верно! — Харальд усмехнулся. — Я помню, как в соборе Святой Софии ты нацарапал на стене: «Здесь был Ульв». Так что Бог тебя не забудет!

— Да, там еще, я видел, кто-то по-гречески рядом нацарапал: «И был он дурак весьма»! — крикнул Скуле, телохранитель Харальда.

— Скажешь! — возразил Халльдор. — Так тебе и будут греки портить свой главный храм, чтобы покрыть позором какого-то Ульва! Даже если убеждены, что он дурак!

— А среди греков, по-твоему, дураков не встречается?

Все опять засмеялись.

— Похоже, тебя, Харальд, многие не забудут в Миклагарде, — согласилась княгиня Ингигерда. На лице ее было немного странное выражение, и даже Харальд почему-то не решился принять эти слова как похвалу.

— Хотел бы я, чтобы меня никогда не забывали в Гардах! — сказал он, с некоторой нерешительностью поглядывая то на княгиню, то на Елисаву. — Хотелось бы верить, что меня помнили здесь в мое отсутствие, пока я воевал за морями.

Похоже, даже до Харальда наконец дошло, что женщина, на которую он здесь так властно предъявляет свои права, на самом деле живой человек, а не плод его воображения. Все эти годы он помнил, что в Киеве живет княжья дочь, почти обещанная ему в жены; иногда он забывал о ней на несколько лет, но потом снова вспоминал. И все же теперь ему требовалось время, чтобы привыкнуть к тому, что она, Елисава дочь Ярослава, действительно существует и что она такая, какая есть. Что у нее есть своя воля и свои желания, с которыми ему придется считаться.

— А ты разве помнил нас, совершая подвиги за морями? — Елисава посмотрела на него, гордясь в душе, что наконец-то ей удалось выдержать прямой взгляд его светло-голубых блестящих глаз и не смутиться. — Люди говорили, будто ты там увлекался многими другими женщинами. Я слышала, что сама императрица хотела стать твоей женой!

— Но я вовсе не хотел быть ее мужем! Она даже бросила меня в темницу, однако я никогда не позволю, чтобы мной распоряжалась женщина!

— Да, а потом другая женщина выпустила тебя из темницы!

— Той женщине явился святой Олав конунг и приказал помочь Харальду! — выкрикнул Халльдор.

— Скажешь, ты раньше ее не знал? Допустим, ей действительно явился святой Олав… или она так сказала. А Мария? Уж ей-то никто не являлся! Ей явился ты сам и силой увел ее на свой корабль!

— Я хотел только показать, что всегда добиваюсь того, чего захочу! — жестко ответил Харальд, и в его глазах, устремленных на Елисаву, читалось нечто похожее на предостережение, даже угрозу. — Но я никогда не забывал о том, что ждет меня здесь. И у меня есть доказательство.

— Какое же?

— Я предъявлю тебе его… позже. Когда ты соизволишь принять мои свадебные дары.

— Если я не получу доказательств раньше, то свои свадебные дары можешь поднести Марии из Миклагарда.

Елисава тоже могла проявить упрямство. Харальд был слишком уверен в своей власти над ней, а что у него есть, в конце-то концов, кроме высокого роста и неизмеримого нахальства! Сикилийские города, подумать только! Будто она, Елисава, мало дружинных баек слышала в своей жизни! Да на любом пиру подвыпившие норманны такое рассказывают, что только держись!

— О, ты ревнуешь! — Харальд довольно улыбнулся. — Честно говоря, я рад, но это лишнее. Я и так предпочитаю тебя всем женщинам на свете. И если понадобится, то ради того, чтобы заполучить тебя, я снова притворюсь мертвым и лягу в гроб.

— Обещаю, что, когда ты ляжешь в гроб, я приду тебя оплакивать, — обнадежила его Елисава. — Но сначала удостоверюсь, что ты из него больше не встанешь.

Княгиня Ингигерда поджала губы, стараясь подавить печальную улыбку. По лицам своей старшей дочери и ее злополучного жениха она видела, что эти двое произвели большое впечатление друг на друга, но понимала, что их путь к счастью будет нелегким. Если оно вообще возможно, это счастье. Уж слишком много к нему препятствий, и главные — внутри них самих.

А она принимала это даже ближе к сердцу, чем всякая мать принимает судьбу дочери. Ведь Харальд был младшим братом того человека, которого любила в молодости она сама. Даже сейчас, когда Олав конунг давно мертв, замирает сердце при мысли о нем — у нее, повелительницы другой страны, матери девяти детей и уже бабушки! Разлученная с Олавом, Ингигерда не могла не перенести часть своего чувства на его брата, и еще тогда, в первый свой приезд на Русь, будучи юнцом, Харальд благодаря своему тонкому чутью уловил это. Он беззастенчиво пользовался этой слабостью княгини, но давняя привязанность сегодня, похоже, была единственным средством хоть как-то смирить его гордость, самолюбие и упрямство.

Все повторялось. Непрожитая жизнь Ингигерды возродилась в судьбе ее дочери и брата Олава. Харальд был преисполнен решимости не допустить, чтобы его обманули, как обманули Олава. Он готов был снести горы и расплескать моря, но добиться своего. И княгиня против воли сочувствовала ему. Казалось, в ней проснулась собственная молодость и подавала ей весть. То, что не сложилось у нее, может сложиться у дочери. Ведь говорили же древние, что люди рождаются вновь…

Женщины ушли с пира довольно рано, пока мужчины не перепились и не начали буянить, но празднество продолжалось почти до рассвета. Веселились и в следующие дни — то в гриднице на Бабином Торжке, то на княжьем Дворе, — и Харальд неизменно был среди тех, кто отправлялся спать последним. А Елисава в эти вечера подолгу не могла заснуть, лежала, ворочаясь и невольно прислушиваясь к крикам, доносившимся из гридницы. Ей казалось, что она различает голос Харальда, громкий и ясный, как звук боевого рога, провозглашавший все новые и новые здравицы. Варяги рассказывали о своих подвигах, вспоминали погибших, а под конец допились до того, что стали, следуя древнейшему обычаю, поднимать кубки в честь богов: кубок Одина, кубок Фрейра, кубок Браги. К счастью, ни священников, ни самого князя Ярослава при этом уже не было. А Харальд, похоже, был заговорен не только от гибели в морских волнах, но и в волнах пива. В конце концов он помирился даже с Иваром, и два соперника бражничали вместе, распевая боевые песни, сложенные каким-то безымянным дружинным скальдом — о сражениях, битвах и добыче. И о том, что в конце славного пути каждый отважный воин получает в вечное владение семь стоп чужой земли, а конунг — восемь. Елисава и раньше слышала эту песнь, но теперь, растревоженная появлением Харальда и всем дальнейшим, чуть не заплакала. Она была женщиной, христианкой, дочерью русского князя и будущей королевой, но в ее крови, унаследованной как с отцовской, так и с материнской стороны, жила память о многих поколениях северных людей, искавших славы и добычи за морями. Сколько ее дедов и прадедов приводили в ужас население чужих земель и упокоились там навеки? Харальд был одним из тех, кто тоже в силу происхождения и воспитания не мыслил себе другой жизни, и его судьба вдруг вызвала в сердце Елисавы такой живой отклик, что она даже испугалась. Харальд был королем по рождению и одновременно викингом, со всем хорошим и всем плохим, что о них можно сказать. Ведущий род от богов, но не имеющий, где голову приклонить. Вызывающий восхищение у тех, кто его никогда не видел, и ненавидимый ближайшей родней. Покоряющий целые страны, но живущий на утлой деревянной посудине, носимой по всем морям. Один из тех, чья мать дома пряла стебли крапивы, чтобы соткать дерюгу и сшить для него штаны, в которых он доберется до Византии и там раздобудет себе новые одежды, но уже из драгоценного золотистого шелка. Король среди викингов и викинг среди королей… Где он в конце концов найдет себе место? Где для него выделят восемь стоп земли?

Елисава ворочалась, не в силах заснуть, сердилась и гнала прочь эти ненужные мысли, сама удивлялась, как далеко ее занесло, но ничего не могла поделать. Временами она погружалась в какое-то мелкое, непрочное забытье, потом снова просыпалась, и опять перед ней вставал Харальд. Она всей душой жаждала освободиться от этой навязанной власти, сбросить наваждение, шептала молитвы и древние обереги, хотела даже разбудить няньку, чтобы та побрызгала ее с уголька, но сама понимала, что старое бабкино средство вряд ли окажется действенным против чар воина и колдуна из рода конунгов. Невидимо он был сейчас с ней, но Елисава сопротивлялась, не желая признавать над собой власть чужого человека. Она чувствовала себя пленницей Кощея, но знала, что никто не придет освободить ее. Равного ему по силе просто не было. Не герцог же Фридрих его одолеет, с его смешным разноцветным нарядом и круглым гладким лицом! В облике Харальда воплотились все герои, все боги древнего Севера, и с ним в жизнь Елисавы вошла сила, с которой она не в состоянии была бороться.

Глава 7

На другой день после достопамятного пира от Харальда принесли подарки для всех родичей князя: женщинам — византийские ткани и украшения, мужчинам — оружие и вино. Были среди подарков несколько греческих икон, и Елисава усмехнулась, вспоминая тех несчастных монахов, которые сначала состязались за право похоронить у себя Харальда, а потом наперегонки убегали от него, когда он вдруг оказался живым. Похоже, что эти иконы, серебряные и золотые сосуды, три греческие и одна латинская книги в дорогих переплетах с окладами, поднесенные самому князю Ярославу, достались Харальду при грабеже церквей. Но Ярослав не задавал лишних вопросов. Подарки для Елисавы были лучше всех. Отрезы византийских и восточных тканей, затканных золотыми нитями: аксамиты — прядеными, алтабасы — волочеными, объярь — тонким ленточным серебром.