«Бэнхейк ти мэй хэр им и Йеси нафти, амен…»

Промчавшись над толпой, огненный змей стал описывать круги возле церковных главок. Повалил дым, из церкви толпой кинулись служители, что-то кричал епископ, вскинув свой посох и призывая Господа защитить народ от адского порождения.

К счастью, кое-где занявшееся пламя тут же было погашено дождем. Град прекратился, огненный змей исчез, но по-прежнему шел сильный дождь. Вся земля была покрыта сплошным ковром крупных белых градин. Скользя по лужам, насквозь мокрые, побитые, грязные, в синяках от ударов ледяных орехов, княжьи домочадцы кое-как добрались до родного крова. Терема и клети сверху донизу были полны стонами и причитаниями. Всем сразу требовалось переодеться, обсушиться и обогреться. Что там, в церкви, удалось ли епископам довести дело до конца, никто не знал. Но огненного змея видели все, и все дрожали от ужаса. Одни говорили, что богопротивный замысел крестить мертвые кости разгневал Господа и он навел на город такую казнь; другие твердили, что, наоборот, замысел угоден Богу и потому дьявол попытался ему помешать.

— Уж чего только он, проклятый, не придумает, чтобы добрым людям навредить! — приговаривала боярыня Невея. — Того и гляди, все хоромы в городе подпалит!

— Конец света, видно, уже скоро! — вторила ей Завиша Яснополковна.

— Боги на нас гневаются! — бормотала нянька Будениха, полотенцем вытирая Предславе влажные пряди распущенной косы. — Ох, страхи, какие, цветики вы мои лазоревые!

— Говорили же, нечего мертвецов тревожить! — не успокаивалась Невея. — Лежали бы себе! А теперь вон за ними огненный змей прилетел!

— Мне кажется, что ты прогнал его, Харальд, — сказала Елисава. — Но хотелось бы знать, каким образом? Я слышала, ты не то творил заклинание, не то читал молитву… Что это было?

— Этой молитве меня научил мой брат, святой Олав конунг, когда однажды явился мне во сне, — с довольным видом ответил Харальд. — Тогда же он пообещал мне свою помощь и поддержку, и ты сама сегодня убедилась, что это правда. А еще у меня есть редкая трава демоногон! — Харальд показал ей маленький кожаный мешочек на ремешке, висевший на шее. — Я привез его из Норвегии. Еще Олав конунг учил меня, что этой травой можно изгонять всяких нечистых духов. Здесь начертана могучая руна «Олав», в которой заключена сила моего родича святого Олава. — Он показал непонятный знак, вышитый на мешочке. — Она отгоняет злых духов земли, чародеев, демонов и всяких, кто вздумает на тебя покуситься.

Женщины заволновались.

— Дай-ка я посмотрю! — Княгиня Ингигерда протянула руку.

— Только из моих рук, княгиня. Не пойми это как недоверие, но амулет может утратить силу от прикосновения чужих рук.

Княгиня вгляделась: сложная, непривычного вида руна была явно составной, то есть, образована из нескольких рун, наложенных одна на другую. Угадывалась руна «Ансу», руна Одина, а вот других она не смогла разобрать.

— У нас дома от злых духов использовались другие знаки, — после паузы сказала Ингигерда.

— Возможно. — Харальд пожал плечами. — Существует немало защитных знаков, но не все они одинаково сильны. Огненного дракона прогнало заклинание Олава конунга, ибо его защитная руна помогает лучше всякой другой. И знаешь, Эллисив, — он посмотрел на Елисаву, — если хочешь, я подарю тебе этот амулет.

— Уж не хочешь ли ты ее приворожить? — с подозрением спросил Ярослав.

— Зачем мне стараться, она ведь и так моя невеста! — Харальд усмехнулся и вновь пожал плечами.

— Это и есть тот таинственный дар, который должен мне доказать, что ты думал обо мне все эти годы? — Елисава подняла бровь.

— Н-нет, — помедлив, ответил Харальд, и Елисава с удивлением и даже радостью отметила, что он смущен. — Я имел в виду нечто другое.

— И это «нечто другое» тоже обладает колдовской силой?

— О да! — Харальд снова повеселел. — Ты даже не представляешь, насколько эта сила велика!

Елисава только повела плечом и больше ничего не спросила. Конечно, ей было любопытно, что еще припас для нее непредсказуемый Харальд сын Сигурда, но показывать ему этого она не собиралась.

До самого вечера терем так и не успокоился, и обе младшие княжны запросились ночевать к матери. Елисава была бы не против присоединиться к ним, но в горнице княгини уже не осталось места, да и сама княжна стыдилась признаться, что ей почти так же страшно, как скулящей Прямиславе. С ней в горнице легли Будениха и горничная девка Куница, но заснуть было трудно. Только когда совсем стемнело, Елисава, наконец, согрелась под извлеченной ради такого случая зимней периной, уняла дрожь и постепенно погрузилась в зыбкий сон.

Очнулась она от смутного ощущения какого-то движения рядом. Пытаясь понять, то ли она проснулась, то ли продолжает видеть сон, Елисава схватилась за крест на груди и с трудом разлепила тяжелые веки. Горел огонек в светильнике литой бронзы, оставленный, чтобы подбодрить княжну после всех ужасов прошедшего дня. Нянька сопела на своем месте, Куницы почему-то не было, а рядом с лежанкой обнаружилась фигура мужчины, как раз сейчас присевшего на край.

Елисава вскрикнула от неожиданности, и ночной гость поспешно зажал ей рот. Княжна узнала Харальда и, резко дернувшись, с негодованием оторвала его жесткую руку от своего лица. Одновременно она почувствовала запах — смесь пота с какими-то византийскими благовониями, которыми насквозь пропахли все его вещи. Этот смешанный запах казался ей приятным и будоражащим. Но сейчас она совсем не обрадовалась — именно запах убедил ее, что все происходит наяву. Сны не пахнут.

— Что ты здесь делаешь? — шепотом спросила Елисава, не желая будить няньку и вообще привлекать чье-либо внимание к нежданной встрече. Пуще всего она боялась, что кто-нибудь увидит здесь Харальда — ночью, возле ее лежанки! — Ты как сюда попал?

— Хотел бы сказать, что прилетел соколом через окно. Но буду честен: по лестнице пришел, — шепнул Харальд.

— Что тебе надо?

— Я принес тебе мой обещанный дар.

— Какой еще дар?

— Тот, который докажет тебе мою любовь. Помнишь, ты сегодня снова о нем спрашивала?

— Докажет мне твою наглость и бесстыдство, ты хотел сказать! Но они в доказательствах не нуждаются и ясны как день! И ни о чем я не спрашивала! Это ты направо и налево хвалишься своими подвигами, своей знаменитой родней и даже колдовскими чарами. Я многое пропустила, если в Нордлёнде мужчины стали похваляться колдовством! Моя мать рассказывала, что во времена ее молодости это считалось женским занятием!

— Успокойся, Эллисив! — миролюбиво произнес Харальд и взял ее за руку. Елисава попыталась выдернуть ее, но он не отпустил, и она сдалась, не желая шумом борьбы разбудить няньку. К тому же от жесткой руки Харальда исходили тепло, сила и надежность, что было даже приятно. — Если бы я оставил чары женщинам, что было бы с нами сегодня? Ты ведь не обучалась тайному искусству управлять рунами, и кто защитил бы нас от колдуна?

— Хочешь сказать, что ты один можешь защитить Русскую землю? Странно, как она столько лет справлялась без тебя?

— Я хочу сказать, что могу защитить тебя, Эллисив. А до Русской земли мне нет особого дела, и пусть ее, как и раньше, защищают те, кто столько лет справлялся с этим без меня.

— Ну, среди ночи у себя в постели я не нуждаюсь в защите, — язвительно произнесла Елисава. — И я тебя не приглашала. Так ты, может, будешь защищать днем?

— Тот подарок, который я принес, преподносят только ночью.

— Это плод какой-нибудь загадочной ворожбы, который тает при дневном свете? Боюсь, такого сомнительного сокровища мне не нужно.

— Это не плод ворожбы. Это плод моего сердца, которое все эти годы помнило о тебе.

— Надо же, как ты заговорил! — недоверчиво хмыкнула Елисава. — Сердце! Да есть ли оно у тебя? Что-то я сомневаюсь.

— Оно вот здесь. — Харальд прижал ее руку к своей груди, чтобы она могла ощутить стук сердца. — Ты можешь мне не верить, но я действительно все эти годы помнил о тебе и ждал, когда мы снова встретимся.

— Рассказывай эти сказки кому-нибудь поглупее. Когда ты сватался, мне было всего десять лет. Ты был взрослым мужчиной. Не будешь же ты утверждать, что влюбился в девчонку, которая и понятия ни о чем таком не имела! Расскажи ты мне все это тогда, я, пожалуй, поверила бы. Но теперь — нет. За эти десять лет, пока ты там совершал подвиги, я немного поднабралась ума.

— А теперь, Эллисив, ты имеешь понятие о нем-то таком? — проникновенно прошептал Харальд и, не отпуская ее руки, наклонился к ней. Так близко, что она почувствовала тепло его тела, а усы и борода пощекотали кожу на ее шее. — Ты понимаешь, о чем я?

Елисаве стало жарко. Покраснев от мысли, что она действительно понимает, княжна попыталась отодвинуться, но двигаться, сидя в постели, было неудобно, и ей пришлось почти откинуться на спину. Харальд немедленно воспользовался этим и, наклонившись еще ниже, стал целовать ее шею, поднимаясь выше и явно пытаясь добраться до губ.

Елисава онемела от такой наглости, а еще больше от обуревавших ее чувств. Это было так приятно, что захватывало дух. Хотелось забыть обо всем, расслабиться и дать ему волю… В то же время ее охватил ужас: до чего она докатилась! Разве мало им объясняли с самого детства, кто они такие, дочери Ярослава, разве не учили высоко ценить себя, не внушали им, как важно сохранять чистоту, чтобы не вызвать гнев Бога и презрение людей?

Упершись обеими руками в плечи Харальда, Елисава попыталась оттолкнуть его, взбрыкнула, чтобы высвободиться из объятий, но он только крепче прижался к ней всем телом. И тогда, извернувшись, она укусила его за ухо — не шутя, со всей силы.

Харальд коротко вскрикнул и отпустил ее, а Елисава тут же отшатнулась к дальнему краю лежанки и прижалась к стене.

— С ума, что ли, сошла? — буркнул Харальд, держась за ухо.

— Это ты с ума сошел, — сердито прошипела Елисава. — Уходи сейчас же! Ты что задумал? Ты за кого меня принимаешь?

— Не спорь с судьбой, Эллисив. — Держась за ухо, он пристально смотрел на нее, и в глазах его была не только насмешка над своей болью, но и уверенность в конечной победе. — Твоя судьба навек связана с моей судьбой. Я завязал один узелок, и ты не сможешь развязать его. Я знаю не только защитные руны.

— О чем ты говоришь?

По спине Елисавы пробежала холодная дрожь. Голос Харальда звучал миролюбиво, но она кожей чувствовала угрозу в его словах. Узелок… На Руси такие узелки называются наузами. Опять ворожба!

— Вот об этом! — Харальд извлек из-за пазухи некий предмет и, положив его на ладонь, показал ей. Но когда Елисава из любопытства протянула к нему руку, он мгновенно отдернул свою, давая понять, что никогда не позволит ей к этому прикоснуться.

В его ладони лежала небольшая костяная палочка, на которой была вырезана сложная руна. Палочка была обмотана в несколько слоев ремешком, завязанным в причудливые узлы.

— Это Ман-руны. Твоя судьба завязана у меня в этом узле, и ты никуда не уйдешь от нее.

— Ты… Ты с ума сошел, Харальд! — Елисава чуть не задохнулась от возмущения. — Колдун! Ты приворожил меня! Ты составил приворотные руны! Я расскажу отцу, и тебя выгонят из Киева с позором! Тебя камнями забьют, как колдуна! Как ты посмел!

— Ты никому об этом не скажешь, Эллисив! — Харальд крепко взял ее за руку, и она вдруг ослабела, все ее возмущение исчезло, осталась растерянность. — Ни ты, ни твой отец не захотите, чтобы о тебе говорили такие вещи. Но не надо этому противиться. То, что привязывает тебя ко мне, и есть твоя защита. Запомни это. Если же отец или мать будут говорить с тобой о нашем браке, проси их не чинить препятствий.

Елисава, наконец, вырвала руку, но ничего ответить не могла.

— Не печалься, Эллисив! — почти ласково шепнул Харальд, склонившись к ее уху. — Это узел нашего счастья. Положись на меня, и ты никогда не будешь знать ни бедности, ни бесчестья. Ведь ты теперь моя, а о своем добре я хорошо забочусь! Я много раз доказывал свою удачу. Вот послушай.

Снова придвинувшись к ней, Харальд зашептал, так что его дыхание почти касалось ее лица:

Трёндов было втрое

В бранном поле боле,

Но мы в буре битвы

Били их, рубили.

Смерть владыка смелый,

Молод принял Олав.

Мне от Нанны ниток

Несть из Руси вести.

Ведать будут, верно,

Вдовица и девица,

Что на град я ратным

Обрушился оружьем.

След от струй преострых

Стали там остался.

Мне от Нанны ниток

Нет из Руси вести.[18]

Елисава, наконец, поняла, что это такое. Точнее, ей показалось, что поняла. Поначалу она подумала, что Харальд в своем бесконечном самомнении собирается поразить ее своими подвигами, а заодно и своим искусством скальда. Но постепенно она сообразила, что все не так просто. Не только и не столько ради подвигов все это было сложено. В стихах говорилось как о самом Харальде, так и о ней, Елисаве. Эта виса прославляла раннюю юность Харальда, когда он участвовал в битвах на родине, в Норвегии, где в неравном бою пал его родич Олав конунг. А Нанна ниток — это она, Елисава! Благодаря матери княжна хорошо знала строй поэзии северных скальдов, имена древних богов и богинь, а потому без труда разобрала бы смысл стиха, если бы не жестокое волнение, от которого путались мысли.