— Так ты оттуда? — спросила Елисава.

— Оттуда, я ведь сам хотьшинский. И Хотьша, Хотонег Тешилович, пращур мой был.

— Мы там его и подобрали, — подтвердил Харальд. — Когда мы шли из Альдейгьи, дорогу до этих мест нам показали люди с реки Сас, а дальше они не хотели идти, и нам пришлось нанять его.

— У нас хорошо, гостям всегда рады! — продолжал словоохотливый проводник. — У нас торговые гости часто бывают и двор гостиный стоит, и даже лавки — на Всеведов день торг в селе большой, приезжают люди, соль, меха, меды, хлеб привозят. Всего привозят. Но то попозже будет, сейчас еще нет никого, вам всем места хватит.

Как ни желанен казался отдых, достался он недешево. Путь по озеру до Хотьшина занял весь день и половину следующего. За бортами тянулись берега, местами высокие и обрывистые, поросшие лесом, где хвойным, где смешанным, а порой низкие и заболоченные. Потом вышли в реку Волгу и «смен» пять-шесть двигались по ней — соединяя два озера, она сама была здесь широка и полноводна, особенно после недавних дождей. У озера Волго, куда вышли из протоки, на высоких южных берегах бросались в глаза серовато-белые выходы известняков. Из-под растрескавшихся известковых глыб, похожих на развалины древних стен, били ключи. Шумила называл их «кипятками» и уверял, что вода в них не простая, целебная, за что ее называют особым словом — «здоровец».

— Она, вода-то, особенная, — говорил он, — летом прохладная, а зимой тронешь — теплая.

Миновали остров, довольно большой, но необитаемый — во время весенних разливов его нередко затопляло. В одном месте Шумила показал святилище Лады — обычную поляну на опушке березовой рощи, где стоял потемневший от времени деревянный идол. В нем с трудом можно было различить черты женщины с кольцом возле груди и медведем у ног, со старым медвежьим черепом на вершине — в пустынном месте этот зубастый череп производил особенно жуткое впечатление. Больше ничего не было, поскольку святилище предназначалось только для девичьих хороводов и игрищ, для которых нужна не крыша над головой, а наоборот, простор. Девушки и молодые женщины всей округи собирались там, на весенних праздниках, и это место называлось Девочье. Отец Сионий с неудовольствием качал головой, но Шумила разводил руками:

— С тех пор как велел князь Владимир всем во Христа верить, ты, батюшка, из Божьих людей здесь первый. Кабы тут князь город поставил, воеводу с дружиной посадил, церковь срубил да попа дал, тогда, может, и окрестился бы народ. Особенно если бы, как в Новгороде, крещеным в податях послабление дать. А так волхвам тут по-старому раздолье.

— Нет бы вам село поближе к волоку поставить! — укоряла Шумилу Соломка. — И гостям удобно — спины не ломать три дня лишних, — и вам выгода.

— Да как знать, какие будут гости? Такой лихой народ ездит, матушка, не приведи Макошь! Воевод с дружинами тут нету, чтобы нас оборонять, сами мы себе и дружины, и воеводы. Вот, стрый мой, Тихоня, Тихонрав Хотонегович, у нас теперь старейшина, он и воевода, если даст Перун воевать.

— С кем же воюете? — с любопытством спросила Завиша. — Вроде тут ни степи, ни варяг нету… Может, чудь какая?

— Да какая чудь! — Проводник махнул рукой. — Жабачевские, бывает, похаживают. Они ведь не нашего уже корня, словенского. С Ильменя пришли. И девок у нас крали, и скотину. Всяко бывало.

— Ну, девок красть — небольшой грех. Без этого никак — не на своих же жениться. А вот что скотину уводят — это да, тут ополчишься.

— Прошлым летом из-за девок злое дело и вышло, — продолжал делиться Шумила. — Братанич мой, Скорята, на Купалу девку себе высмотрел, тут из веси одной, а жабачевские парни влезли: не твоя, говорят, не отдадим, она нашему кому-то, дескать, с Ярилы Сильного еще обещалась. Ну, наши собрались тоже, не уступать ведь. Сперва парни подрались, потом и отцы встряли — игрища же, медовухой все налиты по самые маковки. Такое побоище было, прямо тебе Парамонов двор! Хотели даже князьям жаловаться, да не рассудили, каким именно — то ли в Смоленск, то ли в Новгород. Здесь до обоих одинаково далеко — кто первым приедет, тот и суди! Так и ходим теперь, волками друг на друга смотрим.

— Да, весело у вас живут! — вздохнула Соломка.

— К лешему бы такое веселье!

Вскоре после того как ладьи из озера вышли в реку Волгу, слева показалось село — как и большинство славянских сел, вытянутое вдоль реки. При виде целого обоза ладей жители собрались на берегу — в основном мужчины и подростки, женщин было мало. У каждого из мужчин, как заметила Елисава, за поясом торчал топор, кое-кто вооружился рогатиной. И правильно: как знать, с какими намерениями явились сюда варяжские гости? Елисава слышала, как Халльдор что-то сказал Торгауту, и несколько норманнов вокруг них расхохотались. Она разобрала только, что исландец упомянул Сикилей. Видимо, вспомнил, как дружина грабила богатые южные города, и сравнил их с этим селом, большим и богатым по местным меркам.

Ладьи подошли к берегу, Шумила первым выпрыгнул в воду и побежал к толпе мужчин. Возглавлял местных мужик средних лет и среднего роста, в довольно потасканной лисьей шапке, с острыми чертами лица и пристальным взглядом желтоватых глаз. Это был нынешний старейшина Тихонрав, иначе Тихоня. К нему и устремился с приветствиями Шумила. Увидев его, хотьшинцы немного расслабились, Тихоня даже улыбнулся и обнял братанича.

Харальд в сопровождении нескольких хирдманов вышел на берег.

— Приветствую тебя, Тихона! — воскликнул он, кивнув старейшине. — Рад видеть тебя здоровым, а твой род благополучным. Мне и моим людям нужно пристанище на несколько дней. А еще мы хотели бы купить кое-каких припасов. За все это хорошо заплатим.

— Всегда рады гостям дорогим! — Тихоня, которому Шумила перевел эту речь, поклонился. — Гостиный двор свободен, припасов маловато, правда, но поищем чего-нибудь.

Договорились быстро, и норманны начали перетаскивать свою поклажу на гостиный двор. Он стоял не в самом селе, а шагах в ста, тоже на берегу. При нем оказалась большая баня, и местные парни и подростки по распоряжению Тихони уже таскали туда дрова и воду. Шумила ушел в село к своим, с парнями объяснялись Соломка и Завиша, взявшиеся руководить приготовлением бани и еды. Боярыням, как и самой Елисаве, после долгой дороги очень хотелось наконец помыться и снова почувствовать себя женщиной, а не лесовицей замшелой. За время пути, пока стояла жара и вода прогревалась, они несколько раз купались в реке, но в последние дни похолодало, и такой возможности больше не было.

Под вечер, когда все гости помылись и для дружины варили кашу, Харальда с его приближенными пригласили на пир в село. Он ушел, взяв с собой человек десять. Звал и Елисаву, но она не пошла. Что она скажет хозяевам? Объяснять всем подряд, что она, дочь Ярослава Киевского, едет с дружиной варягов, чтобы выйти замуж неизвестно за кого, княжна не собиралась. Конечно, хотьшинцы приметили среди гостей несколько знатных женщин, из них одну взрослую, но незамужнюю девушку. Однако удовлетворять их любопытство совсем не обязательно, пусть думают что хотят. Будет местным бабам о чем посплетничать долгими вечерами на посиделках.

Местным мужчинам тоже было о чем поговорить. Не успел Шумила обнять молодую жену и старую матушку, как за ним прибежал младший Тихонин сын Седьмушка и позвал к старейшине.

— Слушай, Шумилко, — начал Тихоня, выставив из избы женщин и велев тому же Седьмушке сторожить в сенях и никого покуда не впускать. — Потолковать с тобой хочу. Ты с этими варягами уж целый месяц толчешься — все про них вызнал?

— Вызнал по мелочи. — Шумила пожал плечами. — А чего тебе, стрыюшко, хочется?

— Гости новгородские проходили, после вас уже, когда ты с этими ушел. Любопытного много порассказали. Дескать, были на Ильмень-озере гости киевские и баяли, будто к киевскому князю гость пришел варяжский из-за моря Греческого и сокровищ привез несчитанных — золота, серебра, каменьев, чаш золоченых, платья цветного и всего такого, что и не перечтешь. И что зовут его вроде Оралд. Это ведь он?

— Он, — подтвердил Шумила. — Харальд его зовут, сам он из Нореги, из-за Варяжского моря, а перед тем десять лет за Греческим морем ходил и добра там нажил всякого. Щедрый мужик, это да. Мне полгривны серебра обещал за дорогу — дал, не обманул.

— И еще говорили, что с князем киевским он рассорился. Будто даже дочь княжескую похитил, а князь его догнал, хотел в погреба глубокие посадить, однако княгиня отговорила, вот варяга и отпустили восвояси.

— Про погреба не знаю. Или… — Шумила нахмурился. В разговоре с девушкой упоминалась темница и какая-то женщина, вытащившая оттуда Харальда «на подоле». — А может, и были погреба. Слыхал вроде такой разговор…

— Леший с ними, с погребами. — Тихоня поморщился. — Ты про золото скажи. Ребята видели, как варяги от ладей бочонки да мешки таскали. Говорят, припасов хотят купить — стало быть, не мед и не зерно у них там. Может, серебро?

— Добыча у него с собой, наверное, — сообразил Шумила. — Все его люди при нем, где бы он ее оставил? Как киевский князь ему сокровища вернул, с собой и возит. Бочонки тяжеленные, одному не поднять, и в иных погромыхивает что-то.

— Ну ладно! — Тихоня хлопнул его по спине. — К жене ступай.

Шумила ушел, а старейшина кликнул сыновей.

— Всех дедов ко мне созовите, — велел он.

Поговорив с Тихоней, отцы и деды, главы семей, собравшиеся на вечернем пиру в обчине, посматривали на Харальда немного странно, но он не обращал на это внимания. Он привык к тому, что всем окружающим внушает любопытство, почтение, удивление, даже страх, и его это вполне устраивало. Желая заручиться дружбой людей, он щедро раздавал подарки: перстни, бронзовые пряжки, даже серебряные монеты. Хотьшинцы принимали подарки и переглядывались.

В гостевом доме не было никаких отдельных помещений, и Елисава с боярынями устроилась там же, где и хирдманы, только отгородив дальний конец занавеской. Она уже легла и почти заснула, когда Харальд с приближенными вернулся из Хотьшина. Судя по голосу, слегка пьяный, но не так, как бывал в Киеве или во Всесвяче, — хотьшинцам он не только доверял, чтобы сильно напиваться с ними. И все ее, когда он вломился за занавеску и сел на край Елисавиной лежанки, запах медовухи был весьма ощутим.

— Ты спишь, Фрейя злата? — осведомился Харальд, наклонившись к ней.

— Сплю! — сердито ответила Елисава и накрылась одеялом с головой, надеясь, что он отстанет. Но руки Харальда принялись настойчиво оглаживать ее по спине, по плечам, по бедрам, одновременно отыскивая лазейку внутрь ее убежища. Елисава села и оттолкнула его. — Чего ты хочешь?

— Пожелать тебе хорошего сна.

— Ничего себе! Вломился, разбудил, а теперь хорошего сна желает!

— Я хотел присниться тебе.

— Приснился уже. Не слышал, как я от страха закричала?

— Не сердись. — Харальд нашел в темноте ее руку и прижал к своему лицу. Он держался слишком развязно, но Елисава не хотела шуметь, чтобы не разбудить спящих боярынь. — Я соскучился по тебе.

— Да уж! Давно не виделись!

— Давно… для меня давно. Ты теперь почти всегда рядом со мной, Эллисив, но мне этого мало, я хочу большего. — Харальд придвинулся к ней ближе, обнял, несмотря на ее попытки отстраниться, и уткнулся лицом ей в шею. — Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была со мной, а ты все время только злишься и отталкиваешь меня.

— С тобой по-другому нельзя. Иначе ты зайдешь слишком далеко. Вот как сейчас. Да пусти же меня!

— Не могу, — шептал Харальд, обжигая дыханием ее щеку. — Не могу больше. Ты мне нужна, Эллисив. Ты же будешь моей женой. Ну почему не сейчас?

— Потому что ты сошел с ума, Харальд сын Сигурда! — зашипела Елисава, с силой отдирая от себя его руки. От его тепла, даже от запаха медовухи у нее кружилась голова, и горячее нескрываемое желание Харальда наполняло ее тревожным и отрадным волнением. — Я не собираюсь становиться твоей женой! Я собираюсь выйти за Магнуса! И выйду! Я буду тебе племянницей! Вот повезет мне с родичем!

— Ты не выйдешь за Магнуса! — Харальд отодвинулся, крепко взял ее за плечи и встряхнул. И княжна испугалась, впервые в полной мере ощутив его силу. Мало кто из мужчин смог бы с ним справиться, что же говорить о девушке? — Ты не выйдешь за этого сопляка, моего племянничка! Он тебя не достоин!

— Дай мне самой решать, кто меня достоин!

— Не говори глупостей! Ты споришь со мной из упрямства! Ты хочешь меня, я это вижу!

— Как ты смеешь! — Елисава покраснела от стыда и негодования. — Ты забыл, с кем говоришь! Я обещала мою руку Магнусу конунгу. А ты обещал и клялся Одином, Христом и Фрейром, что не будешь мне мешать. Или ты забыл, чем поклялся? Если ты нарушишь клятву, тебе уже никогда женщины не понадобятся! А я выйду за Магнуса, даже если ты будешь против! В твоем благословении я не нуждаюсь!