Проснувшись утром, Андре тотчас же почувствовал приятный аромат кофе; через несколько минут в комнату вошел Тома, неся в руке кружку, которой они пользовались во время путешествия, полную темного, дымящегося напитка; Андре выпил его с большим удовольствием.

Тома принес его одежду, и Андре сразу заметил, что сапоги его начищены и сверкают на солнце, а все остальные вещи отлично вычищены щеткой. Кроме того, Тома приготовил для него чистую рубашку.

На завтрак были яйца и фрукты; негр сходил на кухню и принес ему еще кофе. Вся еда, как и цыпленок вчера вечером, была разложена на тарелках, сделанных из больших листьев.

Когда Андре покончил с завтраком. Тома сказал:

— Иду за продуктами; мосье остается здесь.

— Почему? — машинально спросил Андре, уже заранее зная, каким будет ответ.

— Мосье не должны видеть.

— Согласен, — не стал возражать Андре. — Вот деньги, а если понадобится больше, запиши на меня.

— Записать на вас?

Андре увидел, что Тома не понял, что он имеет в виду, и быстро проговорил:

— Нет, кредит, пожалуй, не самая подходящая вещь для этих мест. Возьми столько, сколько, по-твоему, может понадобиться, только смотри: если ты начнешь покупать слишком много, местные жители могут заподозрить, что ты ведешь чье-то хозяйство.

Тома усмехнулся, а Андре подумал, что хоть негр и считает, что лучше ему не показываться в деревне или куда он там собирается пойти, чтобы закупить все необходимое, но кто-то уже знает, что он здесь, в этом доме, так долго простоявшем пустым и заброшенным.

Однако пока что не имело смысла что-либо обсуждать и задавать вопросы; прежде нужно, чтобы негр разведал обстановку.

Как только Тома уехал, Андре вышел в сад в поисках прохлады, с непокрытой головой, закатав повыше рукава белой рубашки.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и становилось жарко, но в саду, под деревьями, было достаточно тени; Андре решил обследовать все вокруг, насколько это возможно, не показываясь никому на глаза, как просил Тома.

Трудно было разобрать в этих зарослях, где был раньше сад, или обнаружить в переплетении сорных трав то место, где некогда находился огород, на котором выращивали овощи к столу.

Андре прошелся по саду и снова подумал, как это грустно, когда все покинуто, брошено на произвол судьбы и растет себе кое-как в той безудержной, первобытной дикости, какая свойственна только природе, не облагороженной руками человека.

Солнце стало припекать жарче, и Андре снова укрылся под прохладной сенью деревьев.

Он видел, как длиннохвостые попугаи перелетают с ветки на ветку, сверкая своими разноцветными крыльями; внизу, в зарослях, мелькали орхидеи, хоть и не в таком изобилии и пышности, как в лесу, в самой его чаще, через которую они вчера проезжали.

Он шел, чувствуя, как сказочная прелесть, очарование всего окружающего проникает ему в душу, завораживая и околдовывая, как в голове его рождаются какие-то смутные, но прекрасные мысли, как его захватывают новые, неизведанные ощущения.

Андре шел так уже некоторое время; мох, росший внизу, под деревьями, приглушал его шаги; мягкий, густой слой мха прикрывал то, что прежде, видимо, было дорожкой, ведущей куда-то от дома.

Андре раздумывал, куда она может его вывести. Пригнувшись, чтобы не задеть цветущие ветви кустарника, Андре внезапно увидел прямо перед собой невдалеке какую-то фигуру, одетую в белое.

Он замер, вспомнив предупреждение Тома о том, что никто не должен видеть его, и так стоял, размышляя, кто же это мог сюда забрести.

Потом он заметил, что фигура эта неподвижна. Это была монахиня, вся в белом; Андре вспомнил, что точно таких же монахинь в белых одеяниях он уже видел на запруженных народом улицах Порт-о-Пренса, и решил, что такова, видимо, особенность Гаити — монахини здесь одеваются во все белое.

На той, что была сейчас перед ним, тоже было длинное белое платье, но вместо обычного плата и покрывала на голове у нее был повязан высокий белый тюрбан, полностью скрывавший ее волосы и уши.

Донельзя изумленный, Андре заметил, что монахиня, сидящая на стволе поваленного дерева, не одна здесь.

Вокруг нее, на ее вытянутых руках, на плечах, примостились птицы.

Она, видимо, кормила их; те, что сидели у нее на руках, клевали корм прямо из ее раскрытых ладоней; другие, слетая с плеч, порхали над самой ее головой, очевидно, нисколько не боясь ее.

Зрелище было столь прекрасно, столь необычно, что Андре мог только стоять, не в силах произнести ни слова, глядя на удивительную монахиню, сидевшую перед ним.

Потом очень медленно и осторожно, так, чтобы она не услышала и не испугалась, он подошел чуть поближе.

Скрытый ветвями кустов и деревьев, он был теперь достаточно близко, чтобы разглядеть ее.

Взглянув на ее лицо, обращенное вверх, к птицам, которых за это время слетелось еще больше, Андре был восхищен ее красотой.

И что еще удивительнее — она была белая!

Возможно ли это, воскликнул он про себя, чтобы белая женщина жила здесь, на землях де Вийяре?

Он попытался объяснить это тем, что она — монахиня, а потому никто и не тронул ее.

Но даже и в этом случае казалось совершенно невероятным, чтобы император и солдаты его армии сочли неприкосновенной белую женщину, какова бы ни была ее религия.

И все же сомнений быть не могло: перед ним была монахиня, и притом необычайной красоты.

Вероятно, она еще совсем юная, подумал Андре. Это было самое прелестное создание, какое он когда-либо видел в своей жизни.

Ее глаза, устремленные на птиц, заполонили, казалось, все ее нежное личико; маленький прямой носик, округлый подбородок и прекрасный изгиб губ говорили о том, что эта девушка благородного происхождения.

Во всем ее облике было нечто столь изящное и утонченное, что Андре ни минуты не сомневался в том, что в тоненьких голубых прожилках, бьющихся под нежной, почти прозрачной кожей, течет кровь аристократов.

Внезапно опомнившись, он чуть не расхохотался.

Какие аристократы могли остаться на Гаити после революции, откуда им тут быть? Да и вообще, кто из белых людей выжил, за исключением тех, кто сражался сейчас на севере, осаждаемый армией императора, или рабочих, которые, как он слышал, ковали оружие для войск Дессалина в Порто-Пренсе?

Андре жалел сейчас, что он не художник — тогда он мог бы запечатлеть на холсте прекрасную картину, открывшуюся перед ним.

Два пестрых длиннохвостых попугая подлетели к маленьким птичкам, сияющим золотисто-желтым оперением.

Сначала они порхали над головой у монахини, а потом опустились прямо к ней на руки, отталкивая сидевших там птичек, пытаясь склевать кукурузные зерна или другой корм, который был у нее в ладонях.

Девушка звонко и весело рассмеялась.

— Вы слишком жадные и невоспитанные! — воскликнула она. — Вы должны добывать себе пищу на земле.

Она рассыпала у своих ног зерно, которое достала из сумочки, стоявшей рядом, и оба попугая тут же, нисколько не боясь, слетели вниз и принялись клевать; к ним присоединилось несколько других птичек поменьше.

Услышав ее речь, Андре удивился. Монахиня говорила на прекрасном, чистейшем французском языке; в словах, которые она произнесла тихим, ласковым голосом, не было ни малейшего акцента.

Она насыпала в ладони еще немножко зерна и протянула их перед собой; маленькие птички, на мгновение вспугнутые нахальными попугаями, тут же вернулись.

Три уселись на одну ее руку и четыре — на другую.

Она смотрела на них с улыбкой, придававшей еще большую прелесть ее очаровательному личику.

Андре чувствовал непреодолимое желание заговорить с ней, расспросить, узнать, кто она, он не мог больше оставаться в своем укрытии и, забыв об осторожности, вышел из-за кустов.

Он не успел сделать и двух шагов, как птицы, первыми заметившие его присутствие, разом вспорхнули с ладоней девушки и, словно светлое облачко, поднялись вверх, исчезнув в ветвях деревьев.

Какое-то мгновение юная монахиня с удивлением смотрела им вслед, не понимая, что произошло.

Потом она повернулась и увидела Андре. Она замерла, не в силах пошевельнуться, точно окаменев. Затем Андре увидел, как на лице ее появилось выражение ужаса, и с легким криком, выдавшим ее страх, она вскочила на ноги.

— О нет, мадемуазель, пожалуйста, не уходите! — воскликнул Андре, но было поздно.

Юная монахиня бежала от него прочь; она мчалась удивительно легко и быстро — Андре даже представить себе не мог, что она способна так быстро бегать; фигура ее уже исчезала между деревьями.

Ее белое платье мелькало в просветах между ветвями все дальше и дальше, и наконец, когда Андре подошел к тому месту, где сидела девушка, след ее простыл.

— Проклятье! — выругался Андре. — Я вовсе не хотел напугать ее.

Проклиная себя, крайне раздосадованный тем, что упустил возможность поговорить с монахиней, Андре понимал в то же время, что в ее испуге и неожиданном бегстве не было ничего удивительного.

Для нее ведь он был не белым мужчиной, который хочет подойти, чтобы побеседовать с белой женщиной, а мулатом, да к тому же еще и довольно темным.

«Я совершенно забыл об этом, — печально размышлял он. — Конечно, она ведь сидела здесь совсем одна, и ей, должно быть, известно, как обращались с белыми женщинами на Гаити во время революции, так что она не могла не испугаться, она должна была просто прийти в ужас, увидев меня!»

Андре вспомнил, какой неподдельный страх был написан на ее нежном, почти детском личике; и все же даже в тот момент девушка была несказанно прекрасна.

«Я должен найти ее», — сказал себе Андре. Тут его осенило: если он видел одну монахиню, значит, должны быть и другие, а раз здесь есть монахини, то, очевидно, где-то поблизости должна быть церковь или монастырь.

Это было именно то, что он искал. Он сделал еще один шаг на пути к сокровищу, которое его дядя спрятал в доме Божьем, доверив покровительству Господа.

Было бы ошибкой, решил Андре, немедленно следовать за монахиней; он подумал также, что неплохо бы сообщить Тома о том, что он собирается делать.

Андре вернулся в дом. Не прошло и получаса, как появился Тома.

И сам негр, и его лошадь были нагружены покупками, среди которых самыми неожиданными были четыре живых курицы и петух.

При виде их Андре улыбнулся.

— Полагаю, ты приобрел их, надеясь, что они будут нести нам яйца.

— Не будут нестись — съедим, — логично и кратко ответил Тома.

На поразительно малую сумму денег ему удалось купить не только все необходимые продукты, но и бечевку, молоток и гвозди, а кроме того, различные кухонные принадлежности и посуду: тарелки, чашки, кофейник и большой нож.

Такие ножи гаитяне используют для рубки сахарного тростника; это было острое, опасное оружие.

Видно было, что негр очень доволен своими приобретениями, и Андре, радуясь тому, что не стал вмешиваться и оставил все хозяйственные дела на его усмотрение, улыбнулся:

— Если мы задержимся здесь на некоторое время, думаю, тебе понадобится еще немало вещей.

— Начинают с малого, — ответил Тома. На это нечего было возразить, и Андре, горевший нетерпением задать ряд вопросов, начал:

— Ты не знаешь, здесь есть поблизости какой-нибудь монастырь? — Сообразив, что негр может его не понять, он продолжал:

— Монахини. Я видел в лесу монахиню.

— Пришла из церкви, — сказал Тома, указывая в том направлении, куда убежала девушка, затем добавил:

— Церковь — там.

— Тогда я поеду, взгляну на нее, — предупредил Андре. — Ты оседлаешь мне лошадь?

Он почувствовал, что Тома хочет что-то возразить, удержать его, уговаривая, что не стоит этого делать, но Андре твердо решил ехать, и негр, будто догадавшись об этом, не сказал ни слова.

Он просто вывел из конюшни оседланную лошадь, и Андре, повязав галстук и опустив рукава рубашки, вскочил на нее.

Солнце жгло уже немилосердно, поэтому Андре надел шляпу, но пиджак надевать не стал.

Он поехал по заросшей травой и мхом дорожке, направляясь в ту сторону, куда убежала от него прелестная монахиня.

Далее нужно было подняться на небольшой холм, а затем шла тропинка, которую Андре обнаружил еще раньше.

Ехать приходилось медленно, так как длинные ветки нависали над дорогой, угрожая сорвать шляпу с головы всадника.

Нужно было то и дело объезжать или перескакивать через стволы деревьев, поваленных бурей или отживших свой век и упавших поперек тропинки.

Вскоре, даже раньше, чем он ожидал, Андре увидел то, ради чего приехал сюда: строение, которое не могло быть ничем иным, как только церковью.

Она стояла на небольшом возвышении среди деревьев, окруженная скоплением полуразвалившихся земляных хижин, с которых уже давным-давно слетели их тростниковые крыши.

Старая каменная церковь была построена, как решил Андре, гораздо раньше, чем дом его дяди; ее стены были сплошь увиты стеблями вьющихся растений, чья зелень сливалась с зеленью росших вокруг деревьев.