Элджи, выпивший куда больше обычного, очень удивился, когда через пять минут Фрэнсис под предлогом того, что ему понадобилось побеседовать с Риверсом, поднялся из-за стола и вышел из комнаты. А еще больше он удивился, когда еще через минуту-другую Кэролайн украдкой просунула голову в дверь и, убедившись, что Элджернон сидит один за столом, ускользнула.

Что-то бормоча про себя, Элджи налил еще стакан портвейна. И тут дверь снова открылась, и на пороге появилась Энн Уолдгрейв. Элджи немедленно вскочил, но Энн сказала:

— Сидите же, мистер Хикс. Я просто хотела найти игральные карты.

— А что, они в столовой? — изумленно спросил Элджи.

— Я не знаю. Кэролайн ушла на поиски Риверса и почему-то не стала звонить служанке.

Элджи показалось, что графиня весьма озадачена.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он.

— Пожалуйста, если вам не трудно.

Они подошли к комоду, Элджи зацепился за деревянную ручку, пошатнулся, упал навзничь и, наконец, очутился у ног графини.

— О, мистер Хикс! — воскликнула она. — Вы не ушиблись?

— Нет, думаю, нет. Проклятье. Простите меня. У меня, должно быть, дурацкий вид.

— Вовсе нет. Ну, дайте же я вам помогу.

Она протянула ему свою изящную ручку, пальцы их встретились, и Элджи почувствовал, что теряет голову. Он попытался встать на ноги, но портвейн его подвел, и он снова поскользнулся. И тут неожиданно он оказался вознагражден за долгие годы жертвенной жизни, которые он самоотверженно посвятил воспитанию младшего брата. Ибо в эту минуту Энн, графиня Уолдгрейв, сама толком не понимая, почему она это делает, наклонилась к нему и поцеловала его в щеку.

Элджи тупо посмотрел на нее, а потом, очень нерешительно, прижал ее пальцы к губам и ответил на поцелуй. Взгляд его, полный обожания, был настолько похож на собачий, что у графини не оставалось выбора. Она погладила его по голове и задержала свою руку в его пальцах несколько дольше, чем того требовали приличия.

— Миледи, — произнес Элджи дрогнувшим голосом, с огромным усилием встав на колени. — Я… Я…

— Да, мистер Хикс?

— Я понимаю, что мы с вами только недавно познакомились… и я вовсе недостоин… но если преданность… о, Боже…

— Элджернон… я буду называть вас именно так, а вы просто обязаны называть меня Энн… вы что, хотите меня о чем-то попросить?

Он кивнул.

— О чем же? Прошу вас, говорите.

На мгновение повисла тишина, а потом он произнес:

— Если вы меня понимаете… я хочу сказать… я хочу жениться на вас, миледи. Да, черт побери, хочу!

— Так женитесь!

— Что?

— Я люблю вас, дурачок.

— Но за что? — он был настолько искренне удивлен, что снова обрел дар речи.

— За то, что вы такой добрый и очаровательный, и я уверена, что могу смело вручить вам судьбу своих дочерей… и, естественно, свою собственную судьбу.

— О да, конечно. Вы можете не сомневаться, миледи… Энн…

Он говорил так, словно перед ним стояла сама королева.

— Ну, тогда, — решительно произнесла графиня, — считайте, что мы с вами помолвлены. Можете поцеловать меня.

— Клянусь Юпитером, — вымолвил Элджи и повиновался.

Пришла суровая зима, а за ней — весна, и однажды, сырым февральским днем, когда на лондонских площадях раскрылись первые нежные крокусы, в церкви Святой Марии в приходе Мэрилсбоун состоялась милая скромная свадьба. Невеста была в сиреневом платье; ее сын Джордж, граф Уолдгрейв, вручил ее жениху; в первом ряду сидели две ее красавицы-дочери и первый незаконный сын — Джей-Джей, серьезный и торжественный, как судья, а рядом с ним — хорошенькая еврейка, державшаяся гордо и независимо и не позволявшая своему спутнику распускаться.

Со стороны жениха в церкви сидели Кэролайн Хикс, а также мистер и миссис Уэбб Уэстоны, которые только что прибыли из Гилдфорда по железной дороге и чувствовали, что совершили отважный поступок. Фрэнсис Хикс был шафером, а невесту, державшую в руках огромный букет подснежников, сопровождала ее старшая дочь, леди Аннетта.

Церемонию бракосочетания совершал помощник приходского священника мистер Чарлтон. Все шло гладко до тех пор, пока он не попросил Энн повторить слова, которые навечно связали бы ее судьбу с Элджи. Тут она на мгновение задумалась, вспомнив о том, как ей уже дважды пришлось приносить ту же самую клятву: первый раз — на гражданской церемонии в Париже, когда она носила под сердцем Джорджа и с трудом скрывала под пышным платьем беременность; второй раз — в церкви Туикнама, на следующий день после крещения Джорджа, когда она надела свадебную диадему Уолдгрейвов и стояла перед алтарем, ярко освещенная солнцем, рядом с неотразимым графом, и слушала радостные приветствия крестьян.

И, вспомнив об этом, она скосила глаза и взглянула на Элджи. Она знала старую поговорку, гласившую, что мужчины и женщины всегда выбирают в пару похожих на себя людей… но в ее случае все оказалось совсем не так. Сейчас рядом с ней стояло преданное любящее существо, розовое от радости и веселое, как щенок — настолько был счастлив Элджи, что первый раз в жизни вступает в брак. Графиня с горечью припомнила, как долго не хотел граф жениться на мисс Энн Кинг, и только существование двух маленьких бастардов заставило его решиться на этот шаг. При этой мысли, когда Элджи уже обеспокоенно взглянул на нее, графиня подарила ему очаровательную улыбку и отчетливо повторила слова обета.

После все расселись по каретам и отправились на Генриетт-стрит, где Риверс и прочие слуги радостно приветствовали мистера и миссис Элджернон Хикс. Затем все сели завтракать. Жених и невеста восседали во главе стола, по правую руку от новобрачной сидел Джордж, рядом с ним — красивая еврейка, а справа от нее — Джей-Джей.

— Ну, дорогая моя, — при первой же возможности обратилась к молодой еврейке графиня, — я не имела чести быть с вами знакомой. Прошу вас, представьтесь.

Девушка очень грациозно приподнялась и присела в глубоком реверансе; когда она улыбнулась, на лице ее появилось слегка кокетливое выражение.

— Фрэнсис Брэм, леди Уолдгрейв. Простите, что я не представилась прежде, но мне показалось, что вам было не до меня, — произнесла она.

На ее лице снова появилась улыбка, и все присутствующие не смогли не заметить, что девушка просто неотразима.

— Брэм… — повторила графиня, слегка нахмурившись.

— Мой отец, миледи, — Джон Брэм, певец.

Энн перестала хмуриться и произнесла:

— Какое счастье иметь столь выдающегося отца. Брэма знали все, даже те, кто не увлекался музыкой.

Рано осиротевший сын немецких евреев, он в детстве продавал на улице карандаши, чтобы заработать себе на жизнь, но ребенок был так талантлив, что его пение в синагоге привлекло внимание самого Леони, и мальчик появился в Ковент-Гарден еще до того, как у него начал ломаться голос. Энн считала, что этому тенору улыбнулась судьба, но теперь он многое потерял из-за двух неудачных капиталовложений — в постройку театра Сент-Джеймса и колизея в Риджентс-парк. Она слыхала, что Брэм был вынужден вернуться на сцену и давать концерты, поскольку влез в огромные долги. Теперь она пыталась понять, что же общего может быть у его дочери с Джей-Джеем. Возможно, мисс Брэм не интересовалась деньгами, и ей просто хотелось продвинуться по социальной лестнице?

Когда Фрэнсис Брэм снова села, она взглянула на графиню так, словно прочла ее мысли, и огромные темные глаза сверкнули таинственно и слегка насмешливо. Графиня заметила, что Джей-Джей и Джордж немедленно заговорили с девушкой, а потом все вместе от души рассмеялись. Энн внезапно поняла, что эта дочь оперного певца добилась того, чего не смогла добиться она сама: братья в ее присутствии вели себя безупречно, а Джей-Джей, казалось, вообще стал ручным.

— Джордж, — произнесла Энн, — надеюсь, ты пригласишь меня и своего отчима в Строберри Хилл, — она понизила голос. — Надеюсь, кроме тебя, там сейчас больше никого нет.

— Никого, мама. Те дни уже миновали.

Он украдкой взглянул в затылок Фрэнсис Брэм, где черные завитки волос оттеняли молочную белизну шеи.

— Очень рада это слышать. Хотелось бы думать, что наша семья снова сможет воссоединиться.

Граф взял мать за руку и ответил:

— Мне тоже бы этого хотелось. Впредь я постараюсь быть тебе хорошим сыном.

«Надолго ли?» — подумала Энн и слегка кивнула красавице-еврейке. Ибо несмотря на нежный возраст мисс Брэм, — Энн сомневалась даже, исполнилось ли ей восемнадцать, — она уже по всем признакам была весьма решительной молодой женщиной.

Джордж принял это движение головы за намек на то, что пора подняться и произнести тост за здоровье жениха и невесты, на что Элджернон ответил шумными и многочисленными благодарностями. Затем для Энн настало время переодеваться в дорожное платье для путешествия в Гастингс, где они с Элджи намеревались провести медовый месяц.

Аннетта и Кэролайн отправились наверх, а вслед за ними Горация и Ида Энн. Но на лестничной площадке Горация слегка помедлила и повернула, голову, чтобы еще раз полюбоваться на портрет Джона Джозефа на фоне старинного замка. Синие глаза молодого человека смотрели куда-то мимо зрителя, не так, как на большинстве портретов, и Горация поднялась на несколько ступеней, пытаясь поймать его взгляд. Но ничего не вышло: Фрэнсис Хикс сумел в точности передать выражение глаз человека, вглядывающегося куда-то вдаль, погруженного в свои раздумья и не заботящегося о посторонних наблюдателях.

— Горация, — обратилась к ней Кэролайн, заставив девушку вздрогнуть от неожиданности, — что вы делаете?

— Хочу возобновить знакомство с вашим братом. Как у него дела?

— Я давно не получала от него вестей. Думаю, он до сих пор в Венгрии.

— Когда же он собирается приехать домой?

Кэролайн засмеялась:

— Что за непослушное дитя! Ну, откуда мне знать? Да вы, кажется, решительно настроены встретиться с ним?

И тут, к ее удивлению, Горация покачала головой; ее чудные волосы струились шелковыми волнами.

— Не знаю. Я предпочла бы просто мечтать о нем и глядеть на его портрет, чем встретиться с ним лицом к лицу и обнаружить, что ему безразлично мое существование.

— Я уверена, что он не останется безразличным, — ответила Кэролайн, глядя на изящный профиль своей собеседницы.

— Кто знает? А почему он здесь такой печальный, Кэролайн?

— Несколько лет назад он был безумно влюблен… и потом, я думаю, он беспокоится о замке Саттон.

— Об этом особняке? Но почему?

— На нем лежит древнее проклятие… по крайней мере, так говорят.

— Правда? Какая прелесть!

— Да, в каком-то смысле. Но не для хозяина замка и не для его наследника.

— Вы имеете в виду вашего отца и Джона Джозефа?

— Да.

Горация повернулась и снова взглянула на портрет.

— Да, теперь я вижу, — произнесла она. — Дом здесь кажется таким маленьким, но на самом деле это ведь не так? В действительности он должен быть огромным.

— Он самый огромный и мрачный из всех особняков, что мне доводилось видеть за всю мою жизнь, — ответила Кэролайн, и с этими словами она повернулась и двинулась вверх по лестнице.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Месяцы летели незаметно один за другим. Дождливый короткий февраль, когда Энн Уолдгрейв вышла замуж за Элджернона Хикса, сменился ветреным мартом. Затем, совсем неожиданно, наступил апрель, и над полями повисли многоцветные радуги. А потом наступило лето, и с ним пришли перемены.

Королева Виктория, выполнив, наконец, почти всеобщее пожелание, снова встретилась со своим кузеном и записала в дневнике: «Красота Альберта неотразима, он милый и непосредственный, — одним словом, обворожительный».

Примерно в это же время, 25 мая 1839 года, Джон Джеймс Уолдгрейв, эсквайр, женился на прекрасной Фрэнсис Брэм и привез ее в Строберри Хилл. Все колокола Туикнама звонили, приветствуя невесту, а она бегала по комнатам замка и вскрикивала от восторга.

— Строберри просто великолепен, — сказала она. — Ах, прошу тебя, Джордж, позволь нам с Джей-Джеем остаться здесь ненадолго! Мы не доставим много хлопот.

Джордж поцеловал ей руку, крепко прижавшись к ней губами.

— Вам отведут лучшие комнаты, — ответил он, — и вам здесь так понравится, что вы не захотите уезжать.

Пришли известия и о судьбе двух солдат, — впрочем, менее радостные. Джон Джозеф вернулся в Вену, где всецело предался удовольствиям: пьянство, игры, дома с дурной репутацией. Несмотря на то, что ему было всего двадцать семь лет, он, казалось, твердо решил как можно скорее прожечь остаток жизни.