А Джекдо улыбался каким-то своим мыслям, и щеки его раскраснелись от мороза.

Повсюду, насколько хватало взгляда, был виден парк, притихший и застывший под тяжестью только что выпавшего снега. Гигантские деревья, под которыми еще короли саксов убивали диких лесных вепрей, протягивали, как руки, свои длинные ветви, пытаясь схватить летящие мимо снежные хлопья. Когда карета Уордлоу проезжала по деревянному мосту, гости увидели замерзшую реку, стиснутую обледеневшими берегами. Дома нигде не было видно; но вот дорога сделала еще один — последний — изгиб, и над ними навис унылый и мрачный, словно зачарованный, замок. Здесь им предстояло провести несколько дней. Перед ними предстал Саттон со всей его великой историей, королевской славой и неумолимым наследием родового проклятия.

Когда-то это здание имело четыре крыла, теперь осталось только три. Там, где некогда выступала вперед гордая Привратная башня, теперь зияла пустота. Стена, с которой столько глаз когда-то пристально всматривалось в даль, чтобы разглядеть скачущего к замку гонца, теперь окончательно разрушилась. Не было больше на свете парящих ворот сэра Ричарда Уэстона.

Никто из гостей не издал ни звука. Все были подавлены величием древнего замка. Хелен погрузилась В воспоминания о семье Гейдж, связавшей себя с владельцами замка Саттон благодаря браку Элизабет Гейдж и Джона Уэстона; поэтому родовое проклятие замка пало и на них, но ее семье удалось избежать его потому, что Джозеф Гейдж поклялся никогда не переступать порога этого дома. Он уехал на службу в армию испанской королевы и там воспитал Гарнета, дедушку Хелен.

Джон Уордлоу с грустью думал о расходах на содержание такой громадины. Он был генералом Британской армии, но его жалованья никогда не хватило бы, чтобы поддерживать в порядке подобное жилище. Хелен говорила ему когда-то, что старый Джон Уэбб Уэстон — отец теперешнего семейства — хотел снести этот дворец и отстроить его заново. Он унаследовал его в весьма плачевном состоянии от своей родственницы Мэлиор Мэри, которая, как понял генерал, сошла с ума и теперь жила в полном уединении, хотя в свое время была красавицей и ее преследовало множество поклонников.

«Странные дела», — подумал он, слегка покачав головой.

Дети тоже задумались. Роб представил себе, в какие интересные игры он сможет играть в этом парке, как будет везде бегать, прыгать и лазить по деревьям.

А Виолетта, надев нарядный чепчик своей самой любимой кукле, рассказывала ей, что она будет самой красивой среди всех игрушек, живущих в этом огромном страшном доме, пугающие очертания которого приближались с каждым грохочущим поворотом колес.

Джекдо мечтал о девочке с волосами цвета пылающей осенней листвы. Он знал, что звенья событий, которые приведут его к ней, уже начали соединяться между собой, что Саттон ждет его и каким-то необъяснимым образом изменит его жизнь. Но Джекдо пока еще не знал, как это произойдет. Ясно было лишь, что впереди очень важная встреча.

Но когда распахнулась массивная дверь и открылся огромный, как кафедральный собор, Большой зал, Джекдо почувствовал разочарование: он увидел семью из четырех детей и двух взрослых, но никто из них совершенно не был похож на девочку из его видения. Он ощутил себя обманутым, сбитым с толку, но, как только услышал: «Я — Джон Джозеф Уэбб Уэстон. А ты — тот, кого называют Джекдо?», то сразу же все понял.

Он приехал сюда из-за него. Перед ним стоял мальчик, которого Джекдо почувствовал братом, даже более близким, гораздо ближе глупенького Роба. Это было живое воплощение родственной души.

— Да, я Джекдо, — ответил он.

— Хорошо. Ты любишь играть в войну?

— С оловянными солдатиками?

— Да.

— Роб должен играть лучше меня. Он спортсмен.

Джон Джозеф ухмыльнулся:

— Для проведения военных маневров нужна голова, а не спортивная ловкость. Я предпочитаю тебя.

— Хорошо, — Джекдо несколько неуклюже и комично поклонился.

Джон Джозеф был полон жизни и принадлежал к тем людям, общаться с которыми всегда интересно. Он был довольно высоким для своего возраста и уже отличался той броской красотой, которая в дальнейшем будет выделять его среди товарищей. Шапка густых каштановых волос, глаза цвета зимних морских волн — светло-голубые, с синей каймой, — привлекали внимание, так же как и строгий прямой нос и улыбающийся чувственный рот. Наследник поместья Саттон был почти так же красив, как и первый владелец замка — Фрэнсис Уэстон, окончивший свою жизнь на плахе.

Но Джекдо пока ничего не знал о трагической истории замка, застыв в благоговейном трепете перед своим родственником. Он, наверное, всегда будет оставаться маленьким Джекдо, рядом с этим жизнерадостным симпатичным юношей он всегда будет выглядеть достаточно жалко.

— Вы, наверное, голодны? — спросила миссис Уэбб Уэстон. — Как только вы посмотрите свои комнаты, мы все вместе выпьем чаю. Сейчас мы живем только в западном крыле, так что вы не заблудитесь. Такая жалость, но мы ничего не можем поделать с остальной частью замка. Это все так тяжело, так тяжело…

Она грустно покачала головой. Миссис Уэбб Уэстон была хрупкой блондинкой с приятным лицом; губы ее то растягивались в улыбке, то складывались сердечком в зависимости от того, что она говорила.

— Да-да, — сказал отец Джона Джозефа, которого тоже звали Джон Джозеф. — все это действительно так удручает. А ведь когда-то дом был так красив. Но вы понимаете. Что тут поделаешь? Боже мой!

Все направились к лестнице и поднялись наверх, чтобы осмотреть комнаты.

— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказал Джон Джозеф-старший. — Мы очень старались. Ужин хороший, но комнаты холодные. Впрочем, тут уж никто не виноват.

Миссис Уэбб Уэстон глупо хихикнула:

— Вашим детям не придется выслушивать сказки о привидениях. Саттон совсем не такое место.

— Тьфу-тьфу, — хохотнул ее муж, но Джекдо все равно вздрогнул, оглянувшись на мрачный, полный теней Большой зал.

— Ну и дела у нас творятся, — сказала Энн, графиня Уолдгрейв.

— Что-что? — рассеянно спросил граф.

— Одной из наших служанок кто-то преподнес младенца на Рождество, и она клянется, что это Джей-Джей.

— Ему следует отрицать это, — сказал граф, не поднимая глаз.

— Прошу прощения, я, кажется, не расслышала.

Энн застыла, не донеся до рта серебряную вилку с лососевым суфле.

— Я сказал, что нужно все отрицать. Это единственный выход.

— О, да. Это совершенно в вашем духе, Джон Джеймс.

Когда она сердилась, она всегда называла его полным именем.

Граф слегка опустил газету и взглянул на нее своими голубыми глазами, полуприкрытыми стеклами очков.

— Дорогая, но это же служанка, — мягко возразил он и снова углубился в чтение.

Графиня яростно взглянула на него. За долгие годы совместной жизни у графа выработалась привычка указывать жене ее место. Ведь несмотря на его безобразное поведение в молодости, которое, казалось, в точности повторяли его сыновья, граф Уолдгрейв был рожден аристократом, в отличие от своей супруги. И если граф хотел одернуть мисс Энн Кинг из Гастингса, ему достаточно было одного взгляда.

— Джеймс, — произнесла она несколько тише, но не менее настойчиво.

— Да? — газета оставалась неподвижной.

— Нам с тобой действительно надо поговорить.

— Позже, моя дорогая, позже. Прошу тебя, сначала доем.

— Но ведь и в самом деле все ужасно.

Газета слегка пошевелилась, но никакого ответа не последовало.

— Я говорю о нашем старшем сыне, сэр.

— А я читаю о том, что король поехал на зиму в Брайтон.

— А меня волнует не то, где наш государь проведет зиму, а то, где встретит весну еще не родившийся маленький бастард.

Птичьи глаза графа лишь на мгновение оторвались от газетных строк:

— Да, дорогая моя, я понимаю. У тебя время от времени возникают подобные проблемы.

Графиня вскочила и швырнула салфетку на стол, презрительно игнорируя лакея, стоявшего за спинкой ее стула и глядящего в потолок, словно происходившее здесь его не касалось.

— С меня довольно, Джон Джеймс. Если я вам понадоблюсь, можете найти меня в гостиной. Всего хорошего.

И она ушла, гневно взмахнув юбками.

— Всего хорошего, дорогая. Налейте мне еще вина, Парке, будьте так любезны. И проследите, чтобы оно на сей раз было как следует охлаждено — чертовски теплая погода для зимы. А потом пришлите ко мне Джемисона.

Несколько минут спустя, когда появился его личный слуга, граф, все еще не отрывая глаз от газеты, приказал:

— Передайте мистеру Джей-Джею, чтобы он зашел ко мне в библиотеку после ланча. И принесите туда графин бренди и два стакана.

— Да милорд.

— И проследите, чтобы нас никто не беспокоил, Джемисон.

— Будет исполнено, милорд.

— Сделайте это немедленно.

Лакей поклонился:

— Уже иду, сэр.

Граф помахал ему изящной белой рукой:

— И ни о чем не предупреждайте Джей-Джея. Просто разыщите его и пошлите ко мне. Вы меня поняли?

— Конечно, милорд.

Граф слегка вздохнул, поднес к губам бокал с вином и сосредоточился на лососевом суфле.

То, что Гораций Уолпол в XVIII веке считал Туикнам «миниатюрным морским портом», не вызывало сомнений. Неоспоримо также, что эту восхитительную деревушку с захватывающим дух ландшафтом и раскинувшимися в окрестностях живописными лесами облюбовали и другие утонченные натуры прошлого столетия. Здесь стояла знаменитая вилла Александра Поупа. Генриетта Ховард, любовница Георга II, тоже жила поблизости в Марбл Хилл.

Но самым сообразительным из всех оказался сам Уолпол, построивший свой маленький готический замок, известный под названием Строберри Хилл, среди садов с тенистыми беседками, шумящих рощиц и вечно зеленых лесов.

Однако, несмотря на всю свою прелесть, Строберри Хилл был не очень приспособлен для того, чтобы в нем жила большая семья. В нем было мало жизненного пространства, и беспокойная семья Уолдгрейвов часто испытывала неудобства. Особенно когда возникали разногласия, а это происходило регулярно, или если леди Ида Энн начинала требовать к себе внимания, что случалось не так уж редко, или когда графиня ссорилась со своим мужем, то есть каждый день.

Но сейчас в Строберри Хилл царило спокойствие. Был канун Рождества, и все семеро сидели в знаменитом Круглом Зале вокруг огромного стола красного дерева, ломившегося от хрусталя и серебра, освещенного свечами в канделябрах и окруженного лакеями в ливреях. Граф, выглядевший очень внушительно в алой визитке, держал в руках блестящий разделочный нож и вилку, и время от времени приподнимался, чтобы отрезать тоненький ломтик от одного из дюжины фазанов, лежавших перед ним на блюде. Справа от него сидела Аннетта, слева — Горация, а рядом с ней — ее дядя Уильям, младший брат графа.

Уильям со своей женой приехал в гости на Рождество, и Уолдгрейвы наконец-то могли повеселиться от души в тесном семейном кругу. Даже Джей-Джею ради праздника простили его первое серьезное прегрешение, а для служанки сняли комнаты в коттедже на окраине деревушки. Четырехлетняя Ида Энн старалась вести себя примерно, потому что ей разрешили сидеть допоздна, усадили на стул для взрослых рядом с матерью и угостили тремя порциями взбитых сливок.

— Я была такой послусной, — лепетала она, — что теперь меня любят больсе всех детей на свете.

Джей-Джей и Джордж снисходительно улыбнулись вместе со старшими, Аннетта только поджала губы, а Горри уставилась в пустую суповую миску. С тех пор как родилась Ида Энн, двум другим девочкам уже не уделялось прежнего внимания. Графиня, вечно состязавшаяся в остроумии с мужем, была всегда занята и перепоручила свою младшую дочь заботам служанок и двух старших дочерей. Однако сейчас она нашла свободную минутку, чтобы потрепать маленькую проказницу по шелковой головке рукой, унизанной перстнями.

— Ты совершенно права, моя радость, — сказала она.

Леди Ида Энн кокетливо улыбнулась своими пухлыми губками, похожими на розовый бутон, и склонила голову набок, чтобы произвести на всех еще лучшее впечатление. Это было крошечное миловидное существо со светлыми волосами, доставшимися ей от матери, и глазами-пуговками. Девочку страшно баловали и потому, как только она надувала губки, все тотчас же бросались исполнять любую ее прихоть. У нее была привычка подолгу стоять на одной ноге, обвив ее другой ногой, и раскачиваться из стороны в сторону, глядя в пол. В общем, она была несносным ребенком, хотя, если бы об этом сказали ее родителям, они ни за что не согласились бы с подобным утверждением.

— Я люблю Горри, — продолжала она. — Она моя самая луццая сестриска на свете. Я всегда буду играть в куклы с ней, мама.