— Серега! Живой! — кричу ему. Он поднимает голову и безразличным голосом дает утвердительный ответ. — Бежим Серег, наши уже все убежали.

Серега, однако, продолжает лежать. Пинками пытаюсь поднять его, но безрезультатно. Время дорого, человечки наверху горы активизировались. А наши? Наши спокойно лежат на холмике, заняв безопасную позицию и не приходят на помощь. До них каких-то сотня метров. Но как её пройти с Серегой, который видимо, контужен и сам не пойдет. Хватаю его за воротник бушлата одной рукой и за ремень другой и волоку по земле. Он стонет. Тут где-то сверху раздается хлопок. Это выстрелян еще один ПТУРС. Все страх берет свое. Бросаю Серегу и бегу под прикрытие холмика к нашим. В это время раздается еще один взрыв ПТУРСа. Подбежав к лейтенанту, говорю ему, что Серега остался лежать и надо его забрать. Лейтенант удивлен, что Серега жив и дает команду забрать его. Первым подрывается Туркмен, вместе с ним еще двое — снайпер Сашка и зам комвзвода Женек. Четвертым побежал и я бросив огнеметы лейтенанту. Серегу вытащили удачно, без происшествий. Ясно, что он серьезно ранен в почки. Видно как его бушлат в поясе пропитывается кровью. Он не может двигаться. Только говорить, но говорит мало. Санинструктор вкалывает ему прамидол. Кто-то тащит жерди и делает импровизированные носилки. Раненого уносят на них в сторону подъехавшей бронетехники.

Теперь я ощущаю, как сильно звенит моя голова. Я почти перестаю слышать. Ощупываю голову. Так и есть, в левой щеке под кожей застрял осколок величиной с дробину, на затылке тоже вздулся нарыв, там тоже маленький осколочек. Еще лопнула барабанная перепонка в левом ухе. Больше кажется, ничего не пострадало. Становится ясно, какой опасности я избежал и от осознания этого закатываюсь истерическим смехом. Возле кружится Туркмен. От него узнаю, что нас сочли убитыми и бросили. Пролежал я оказывается около десяти минут без сознания. А мне казалось, что я вообще его не терял. Для меня от взрыва и до настоящего момента не прошло и минуты. Ко мне подходит санинструктор и что-то говорит, что я не слышу. Он смотрит на ухо и на места, куда попали осколки. Лейтенант в это время по рации пытается выяснить, кто же нас все-таки обстрелял. До сих пор все полагают, что это были наши, т. е. какой-то соседний полк или бригада, принявшие нас за чехов. Выяснилось что это не наши, а чехи, поэтому вызван танк. С третей попытки танку удается заехать на холмик, за которым недавно лежали разведчики и сделать несколько выстрелов. Командиры совещаются между собой, как и куда дальше идти. Ко мне вместе с Туркменом подходит санинструктор. Они долго объясняют мне, что сейчас я поеду на базу, а там возможно в мед роту или госпиталь. В данный момент я плохо соображаю и почти ничего не слышу. Туркмен забирает мои магазины, и я сажусь на БМП идущее в сторону лагеря. По дороге движется много бронетехники. Я рад, что не пойду сегодня дальше, так как на меня напал дикий страх. Я все время вспоминаю этот снаряд летящий прямо в меня. Перед глазами стоит хвостовое оперение так четко видимое мною. Я чувствую, что не смогу идти дальше. Голова звенит все сильнее. Мы проезжаем через какой-то поселок и останавливаемся возле командирского БТРа. Дальше БМП не пойдет. Командир бригады полковник Ц спрашивает меня, откуда я и что случилось. Объясняю, что попали под обстрел и меня как раненого отправили назад. Командир бригады о чем-то говорит с окружающими его офицерами. У меня сложилось впечатление, что они не в курсе что происходит. После недолгого разговора командир продолжает прерванное занятие — стрельбу по птицам из пистолета с глушителем. Вскоре командир на БТРе уезжает в лагерь. Я тоже еду с ними. Меня начинает трясти и мутить. По приезду в лагерь, осматривавший меня врач, спросил, полечу ли я «вертушкой» в бригаду. Соблазн велик, но почему-то кажется, что если сейчас я улечу, то так и останусь навсегда один на один с этим животным страхом. Я отказываюсь и лежу в палатке, мне поставили капельницу с какой-то жидкостью. Я в палатке один. В голове прокручиваются подробности последнего часа. Все больше и больше осознаю, как близко я был от гибели. Если бы снаряд был фугасный, а не кумулятивный, то меня бы разорвало в клочья. А так только контузило и поранило осколками корпуса, которые и застряли в левой щеке и затылке. Серега, похоже, не выжил, в тяжелом и бессознательном состоянии он «вертушкой» был отправлен в госпиталь, а долетит ли, то Богу ведомо. Осколками этого же снаряда ему сильно пробило почки. Где-то рядом раздаются громкие хлопки, и чувствуется вибрация земли. Меня бросает в дрожь, неужели опять обстрел? Хватаю автомат и вжимаюсь в пол палатке. Вошедший в это время санитар, успокаивает меня. Оказывается, это рядом с палаткой стреляло наше БМП. На склоне горы заметили чехов, вот их и накрыли.

Вместе с жидкостью в капельнице закончилось и лечение. Сижу возле палатки и курю сигаретку. Мысли ни о чем, только звон в голове, из-за него почти не слышу музыки, раздающейся из приемника. Тут появился Толик, мой старый знакомый, личный повар командира бригады. В руках у него два котелка. Он ставит их передо мною и говорит, что командир сказал ему накормить меня обедом из его кухни. Вот это воистину праздничный обед. В одном котелке чудесный борщ с мясом, от которого я так отвык. В другом — вермишель с тушенкой. Белый мягкий хлеб. Еще Толик достает из карманов пачку чая, сахар и печенье. С радостью и диким аппетитом накидываюсь на этот праздничный для меня обед. Как вкусно. Наверное таким радостным и счастливым я не чувствовал себя ни на одном застолье. Ем один. Не обращаю внимания на окружающих сослуживцев. Да пошли они. Могу же устроить себе праздник. По приемнику передают новости. Оказывается, сегодня закончилось подписание мирных договоров и в Чечне воцарил мир и конституционный порядок. Как бы для иллюстрации этого сообщения над нами пролетела пара штурмовиков бомбить горы. Душа моя ликует. Я счастлив как никогда и искренне благодарен полковнику Ц за обед. Вкуснее я наверное ничего в своей жизни не ел.

После обеда вместе с ребятами заварили душистого, ароматного чая. Я почти счастлив, если бы только не страх, страх перед летящим снарядом, запавший в душу.

Все проходит, прошел и страх и боль. Спустя несколько дней осколки вылезли из нарывов. Барабанная перепонка заросла, многое забылось, а вот этот праздничный обед помню уже несколько и наверное буду помнить всю оставшуюся жизнь.

ПРАПОЩИКИ ЗАЛЕТЧИКИ

Хмурым дождливым утром разведка рассаживалась на броню. Предстояло опять идти впереди колонны, которая тронется несколькими часами позже. Выезжаем как обычно двумя машинами. БМП стоят наготове. Сейчас, наверное, тронемся. Откуда ни возьмись, появляется Юрка — срочник и с ехидной улыбкой на грязном лице сообщает, что с нами в разведку пойдут три прапорщика, которые сидят в яме. И якобы

Командир бригады приказал никакого оружия кроме гранаты и «мухи» им не выдавать. А наказаны они так за то, что по пьянке издевались над срочниками, своими подчиненными. А сами прапорщики с ПХД (кухни).

История эта выглядела малоправдоподобной, хотя, да пьянка прапорщиков с последующим беспределом имела места и вроде бы виновные действительно сидели в яме, но что бы вот так их отправят с разведкой почти без оружия выглядело фантастичным. Не сорок первый год же в конце концов.

Однако слова Юрки подтвердились буквально через мгновение. В сторону нас нестройной колонной, с трудом передвигаясь по вязкой глине, двигались трое небритых прапорщиков с сизыми носами, ведомые

конвоиром из комендантского взвода. Грешники поеживались и кутались в бушлаты. Конвоир подвел своих подопечных к командиру разведроты, и тот распределил внезапно свалившееся на его голову подкрепление по машинам. Прапорщикам действительно было выдано по «мухе» и две гранате. Двое прапорщиков разместились на первой машине, а третий сел на нашу машину. В "падшем ангеле" я с удивлением узнал своего бывшего командира огнеметного взвода. Он командовал нами несколько дней, после чего был переведен начальником столовой. Вот так встреча. Бывший командир подтвердил сказанное Юркой, при этом подчеркивал, что он лично попал в яму случайно, а били срочников и стреляли над их головами из автомата те двое других прапорщиков. Думается, что те двое рассказывали и про него нечто подобное. Каким-то образом про их пьяные забавы узнал командир бригады и вот итог — после трех суток в яме они отправлены на такое исправление. В качестве альтернативы им было предложено возбуждение уголовного дела за злоупотребление служебным положением и превышение власти. Прапорщики единодушно выбрали первое.

Когда БМП подъехали к нужному место, и мы спешились, командир разведроты распределяя группы и ставя задачи, дал указание поставить прапорщиков впереди, сразу же за сапером. Патроны всем дослать в патронник, саперу и разведчику идущему следом за прапорщиком снять предохранитель и с ехидной усмешкой пояснил: в случае чего мочите сразу прапорщиков. Кандидаты на мочение угрюмо поплелись пешком впереди разведгрупп.

Ходили прапорщики-залетчики с разведкой где-то около недели. Ничем особым себя не проявили, да и боев больших не было, а в тех мелких перестрелках постоянно прятались. На третий день, когда появились раненые, прапорщикам, как твёрдо вставшим на путь исправления, выдали автоматы. А через четыре дня после этого сочли их исправление оконченным и грешники были вновь допущены в свой рай, то есть кухонное и складское хозяйство.

КОМАНДИРСКАЯ КУХНЯ

Солдатская мудрость рекомендует держаться подальше от начальства и поближе к кухне. А мне вот случилось попасть на кухню и при этом ближе некуда к начальству — на личную кухню командира бригады полковника М., слывшего большим бабником и самодуром.

Случилось это знаменательное событие летом 1995 года. Это было время после Буденовска, и активность наши войска не проявляли. Наступило очередное непонятное и одностороннее перемирие. Огнеметный взвод, в котором я служил, за ненадобностью убрали с блокпоста у Гикаловского, где мы неплохо, в общем-то, проводили время, охраняя тылы бригады и сопровождая колонны в Грозный. Теперь началась рутинная служба в хим. роте, состоявшая из караулов и работ. Уборок и окапывания и прочего армейского время провождения. Через пару недель от такой жизни я дико заскучал, не могла развеять тоску и водка, которую иногда привозили водители водовозки. Однажды, будучи в угрюмом расположении духа, я обратился к командиру роты с просьбой перевести меня в пехоту. Ротный конкретно ничего не пообещал, но и не отказал в моей просьбе.

Прошло несколько дней. Однажды утром придя с совещания, командир роты повел меня на ЦБУ (центр боевого управления). На вопрос, зачем мы туда идем, ротный сказал, что я же сам хотел перевестись из роты, вот и дождался. На ЦБУ мы подошли к коменданту, возле которого уже стоял солдат-срочник и какой-то дядя — контрактник алкогольной внешности. Ротный без всяких объяснений передал меня коменданту и быстро удалился. И тут выяснилось, что перевели меня не в пехоту, как я просился, а на кухню к командиру бригады. Известие сие повергло меня в уныние. Я тогда только начинал службу и жаждал романтики, а тут на тебе — кухонным работником. Мысли эти высказывать вслух я не стал, но твердо решил при первом же случае вырваться оттуда.

Тем временем комендант отвел нас к палатке, из которой чадил солярочный дым. Из недр палатки вылез сухонький, старенький контрактник со сморщенным загорелым личиком. Он был голый по пояс, сильно загоревший и покрытый сажей. Теперь наше войско комендант передал этому кухонному мастеру. Он представился Толиком — поваром командира бригады. С ним вместе на кухне ковырялся срочник Леха, с отсутствующим взором он машинально мыл тарелки в грязном чане. Второй срочник, пришедший со мной оказался Женька из третьего батальона, а контрактника звали Олег, он был поваром второго батальона. Обязанности наши состояли в обслуживании командирской кухни и столовой. Срочника Женьку сразу же поставили официантом, он должен был подносить тарелки командиру и его приближенным, я напросился на посудомойку, так как больше все равно делать ничего не умел, а таскать тарелки командиру это уж слишком. Олег понятно стал помогать Толику по стряпне. Толик из какого-то мешка достал нам белые нижние рубахи и объяснил, что теперь это будет наша униформа и если полковник М увидит нас без нее, то посадит в яму, как наших предшественников. Пришлось надеть исподнюю рубаху и идти на помощь Лехе. Леха по-прежнему стоял прямо, как лом проглотивший, и методично протирал тарелки. Из разговора с ним я узнал его удивительную судьбу. Оказалось, что он второй раз уже попал сюда на кухню. Здесь он начал свою службу в Чечне. Однако, через некоторое время у полковника М случился сильнейший понос, мучивший его несколько дней подряд. Угрюмо сидел в столовой грозный командир, размышляя над причинами подобного недуга. Женька же в это время расставлял на его столе тарелки с обедом. К его несчастью взгляд полковника упал на ногти Женьки с траурной каемкой. В болезненном мозгу командира вмиг сложилась логическая цепочка умозаключений. В траурных ногтях Женьки он увидел причину расстройства желудка. Тарелки полетели в горе вредителя, так коварно подорвавшего здоровье командира мотострелковой бригады выполняющей ответственную боевую задачу. Что последовало дальше нетрудно догадаться. Женька тут же был водворен в яму, откуда дня два спустя переведен в минометную батарею. А там судьба его сделала крутой вираж. Десантникам, которые должны были высадиться в горах, на усиление придали минометный расчет, в который входил Женька. В горах вертолет разбился. Причины толком никто не знал, Женька тоже ничего путного пояснить по этому поводу не мог, хотя из всех находившихся в вертолете живым остался он один. Причиной своего чудесного спасения он считал одетый бронежилет. При падении Женька все-таки повредил позвоночник. Отлежав некоторое время в госпитале Женька, несмотря на то что с трудом сгибался и не мог поднимать тяжести, комиссован не был, а снова попал на командирскую кухню. Теперь держали его на посудомойке, подальше от высочайшего взора. Моя задача заключалась в помощи Женьке в тяжелых работах, то есть я таскал ему воду. Всю грязную, но легкую работу Женька добровольно взвалил на себя.