Татьяна Тронина - Солнечная богиня

– Ты о чем? – с интересом спросила Оля. – Хочешь рассказать Ивану, что у его жены роман с Кириллом?

– И это тоже… В конце концов, все об этом знают! Но дело не только в романе… – Кристина оглянулась на поляну и понизила голос: – По-моему, Кирилл обворовывает своего хозяина.

– Степана Андреевича?

– Да! И я почти в этом не сомневаюсь. Он сейчас при всех на старенькой «Тойоте» ездит, а где-то в Москве у него есть «БМВ», совершенно новая… Я случайно об этом узнала.

– Ну и что?

– Как что?! – яростным шепотом закричала Кристина. – На какие, простите, деньги?.. Степан Андреевич платит Кириллу не так уж и много, других источников дохода у того тоже нет!

– А доказать это можно?

– Я пока не знаю… Но я обязательно разоблачу этого прохвоста! Слышала про такую вещь, как «откат»?..

– Нет. А что это?

– Это примерно следующее: это когда в документах показывается одна цена на товар или услуги, а приобретаются они совсем за другую. Разницу между завышенной ценой и реальной посредник кладет себе в карман. В знак благодарности, конечно, часть суммы он отстегивает тому, с кем он ведет дело. А хозяин оказывается в убытке! Вот так или примерно так все происходит… Ты же знаешь, что Кирилл ведет все дела Степана Андреевича, договаривается с людьми и все такое прочее… Слышала – на носу ремонт дома хозяина, что на Остоженке?..

– Да, точно!

– Я думаю, кроме «отката» у Кирилла еще немало способов для жульничества! – возбужденно заключила Кристина. – Его вообще сажать пора!

– Погоди, погоди… Но если ты разоблачишь Кирилла, то его выгонят и тогда Лера останется с Иваном…

– Нет! – страстно произнесла Кристина. – Ваня не останется с женщиной, которая до того была любовницей жулика! Он многое способен простить, но некоторые вещи вызывают у него отвращение – он очень чистый, честный человек, во многом старомодный… Ты пойми, я не любви его добиваюсь, я хочу только одного, чтобы вокруг Вани не было подлецов и негодяев!

– Это благая цель… – пробормотала Оля.

На мелководье под ними шныряли мальки, речные струи обтекали камни, вечернее солнце подсвечивало песок, и он казался желтовато-охристым, золотым…

– …Лера считает своего мужа некрасивым, неловким, нелепым, – с горечью продолжила Кристина. – Она не замечает главного – как он мил. Он добр, он великодушен. Он нежен! Я ненавижу сильных мужчин, мне не нравятся красавцы… Только нежность мне нужна, и ничего больше!

Оля невольно обернулась и взглянула на Викентия. Кажется, ее жених был и красив, и силен, и нежен… Весь комплект для полного счастья!

– Ну-с, и как они тебя встретили? – с живейшим любопытством спросил Степан Андреевич, сидя в высоком кожаном кресле, больше напоминавшем трон.

– Не слишком обрадовались… Да это еще мягко сказано! – с досадой произнес Павел.

– Хе-хе-хе… Ты ж у них главный конкурент! – ликовал Локотков-старший. – Хотел бы я это видеть…

– Иди к черту, – неприветливо буркнул Павел.

Он столько лет не был здесь, забыл уже все, но вместе с тем никакой радости от встречи с домом и его обитателями не испытывал. Все те же, все так же. Все тот же больной вопрос, который никому не давал покоя. Паршиво, что отцу нравится наблюдать за жалкой возней вокруг наследства. Степан Андреевич никого из своей родни не обнадеживал, но и не задвигал специально – пусть помучаются… Пусть гадают: есть оно, завещание, или нет.

– У Кеши невеста, ты видел? Валенька, кажется… Или Юленька?

– Ольга, – поправил Павел.

– Ну, пусть Ольга. Беленькая такая, хорошенькая. Во времена моей комсомольской юности я в самодеятельности играл. Мы ставили «Гамлета» Шекспира, и Офелию у нас играла вот такая же – беленькая и хорошенькая. Имени тоже не помню. А я, разумеется, был Гамлетом…

Старинная дорогая мебель. Роскошная лампа на столе. На стене парадный портрет хозяина – кисти Шилова, в дорогой золоченой раме. Тяжелые портьеры, не пропускающие света, а под ними легчайшая белоснежная кисея, трепещущая на ветру, – дверь на балкон была распахнута, и из сада тянуло ночной свежестью.

– Я ведь скучал по тебе, Пашенька! – с удовольствием произнес старик. – Что ж ты раньше не приехал? Я ведь тебя еще в феврале звал…

– Раньше не получилось.

– Послушай, голубчик, но я в любой момент могу… хе-хе!.. копыта откинуть. Ты об этом думал?

– Думал.

– И что же, мы так и не простим друг друга? – всплеснул руками Степан Андреевич.

– Прости меня, – равнодушно ответил Павел, глядя на развевающуюся занавеску.

– Прощаю, конечно… – вздохнул Степан Андреевич. – Только от статей тех, газетных, давних, я особо не пострадал. Даже больше скажу: мне от них только славы прибавилось. Меня жалели, мне сочувствовали – вон, мол, сын какой оказался! Любит, любит народ страдальцев… Сейчас не Павлика Морозова, невинно убиенного отрока, жалеют, а его папку!

– Так в чем же дело? – с раздражением спросил Павел.

– Так и ты меня прости, Пашенька! По-настоящему прости, а не на словах!

Павел некоторое время молчал, а потом принялся ходить взад-вперед по комнате. Половицы скрипели под его ногами… Степан Андреевич следил за сыном.

– Не могу забыть маму, – пробормотал Павел. – Ты ее предал. Ее и меня. Ты нас бросил.

– Паша, она сама от меня ушла, да и тебя забрала в придачу!

– Она ушла, потому что узнала, что у тебя Галочка эта есть, – с отвращением произнес сын.

– Неправда! Сначала мы с твоей мамой расстались, а только потом уж я с Галочкой сошелся… Да и чего вспоминать, все умерли давно – и та, и другая!

– Мама из-за тебя умерла. Она перед смертью мне сказала, чтобы я тебя не прощал.

– Фанатичная женщина… – скорбно вздохнул старик. – Впрочем, все они такие. Послушай, Пашенька… Давай забудем прошлое. Совсем забудем!

– Не знаю… – мрачно ответил Павел. – Не знаю, получится ли у меня… Наверное, нет.

Он вспомнил лицо своей матери, ее глаза, сияющие исступленной, вдохновенной ненавистью: «Он негодяй. Никогда не прощай его. Никогда не считай его своим отцом, потому что он – преступник. Он предал меня, он предал нас обоих!..»

Ненависть питала ее и одновременно сжигала, и она сгорела в этом пылающем костре совсем молодой, даже перед смертью повторяя как заклинание эти слова: «Он предал нас…»

– Всего доброго, Ольга Витальевна! – крикнул охранник из своей будки. – До завтра!

– До завтра! – проходя мимо, Оля приветливо махнула ему рукой.

Вдоль высокого каменного забора она дошла до развилки и свернула к реке. Тропинка эта, узкая и заброшенная, нравилась ей гораздо больше, чем широкая асфальтированная дорога, по которой тоже можно было добраться до дома Локотковых.

Она сняла босоножки и босиком пошла по затоптанной жухлой траве. В это время прохожих почти не встречалось – отдыхающие дружной толпой штурмовали столовую.

Ярко светило солнце, обжигая открытые плечи, – на Оле был легкий сарафан, веселой желто-зеленой расцветки. «Господи, сегодня опять Силантьеву позировать!» – с досадой вспомнила она.

Было тихо, лишь надсадно звенели кузнечики вдоль тропинки, и поэтому, когда неподалеку затрещали кусты (словно медведь через них ломился), Оля невольно испугалась.

– Ой… – растерянно пробормотала она.

Впереди нее на тропинку буквально вывалился Павел в потертых грязных джинсах и насквозь мокрой от пота майке.

– Добрый день! – сказал он, вытирая тыльной стороной ладони лоб. – Ольга – да?..

Она ничего ему не ответила, просто смотрела на него.

– Что вы там делали, в кустах? – наконец растерянно спросила она.

– Вы думаете, я сидел в засаде, поджидая вас? – усмехнулся он. – Ничего подобного! Я шел по дороге – вон там… – он показал направление. – А потом увидел вас сверху. Никак не ожидал, что склон окажется таким крутым… – он принялся отряхивать джинсы.

Оля не понимала, боится она или нет этого человека. Судя по всему тому, что она о нем слышала, надо было по крайней мере опасаться злодея и грубияна Павла, но почему-то страх вдруг покинул ее.

– Вы хотели догнать меня, чтобы поздороваться? – с интересом спросила она.

– В общем, да… – он стянул майку через голову и принялся вытирать ею вспотевшее лицо. – Жарко как! – Он перекинул майку, уже окончательно потерявшую вид, через плечо.

– Да, жарко, – согласилась Оля, шагая по узкой тропинке. Павел следовал рядом.

– Ножки наколоть не боитесь?

– Что? А, нет, не боюсь…

Павел с каким-то диким, пристальным любопытством сначала разглядывал ее босые ноги, потом уставился ей в лицо.

– Послушайте, Оля… можно я вас просто Олей буду называть?.. Мы с вами никогда не встречались, а? У меня такое впечатление, будто я уже вас где-то видел…

«Какой дешевый прием! Мог бы и что-нибудь поинтереснее придумать…»

– Нет, – сухо ответила Ольга.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

По реке от пристани поплыла лодка.

– Не хотите тоже прокатиться? – вдруг спросил Павел.

– Не хочу, – сердито ответила Оля. Павел был выше ее на голову. Широко развернутая грудь, мощные мышцы предплечий… Да, судя по всему, этот тип никогда не страдал нарушением осанки.

– Ну а вы-то меня за что ненавидите? – тоже рассердился Павел, перегородив Оле дорогу. – Или это он вас накрутил?..

– Кто он?

– Ваш жених, кто же еще!

Слепень сел ему на плечо, и Павел нетерпеливо согнал его широкой ладонью. «Кузнец… Ну да, он же работает кузнецом!» – вспомнила Оля.

– Никто меня не накручивал и… и пропустите меня, в конце концов!

Они снова пошли рядом.

– Я видел ваш портрет… там, в саду. Силантьев – неплохой художник, но в жизни вы еще лучше.

– А мне портрет совсем не нравится… – неожиданно призналась Оля. – Хотя он еще и не закончен. Или я в живописи ничего не понимаю?..

– Когда свадьба?

– Наша свадьба с Викентием? В августе.

– Вы его любите?

– Конечно, люблю! Не задавайте глупых вопросов.

– Значит, вы меня тоже ненавидите… – констатировал Павел, разглядывая Ольгу. – Это логично, раз вы любите его, то ненавидите меня.

– Какой-то странный у нас разговор получается… – с тоской произнесла Оля.

Павел взял ее руку своей широкой горячей лапищей, но Оля тут же вырвала ее.

– Я бы хотел с вами посоветоваться, – упрямо произнес Павел. – Именно с вами. Вы осведомлены обо всей этой ситуации и вместе с тем… ну, как бы еще не совсем заинтересованное лицо.

– О чем вы?

– О себе и о своем отце. У нас с ним тут был разговор недавно, и он предложил мне забыть о прошлом. Но мы оба уже столько успели наворотить…

Оля наступила на острый камешек и заскакала на одной ноге.

– Ой… нет, ничего, все в порядке! – Ей пришлось сесть на поваленное дерево неподалеку и надеть босоножки. – Боюсь, Павел, из меня плохая советчица…

– Давайте на «ты». Мы, можно сказать, почти родственники…

– Хорошо… – легко согласилась Ольга. – Так вот, Павел, я не тот человек, который может вам… то есть тебе, помочь.

Павел сел рядом. Оля снова посмотрела на его внушительные плечи, покрытые мелкими светлыми веснушками и тут же поспешно отвела взгляд.

Павел начал:

– Моя мать рассталась с моим отцом, когда я был еще ребенком. Она его ненавидела и умоляла и меня не прощать его. Тогда много разговоров было о том, что мой отец нашел себе молодую любовницу… и, в общем, я всю жизнь думал, что мама не может простить ему Галочку, последнюю его жену. Были и другие разговоры – о том, что мой отец (а он, помимо того, что был писателем, являлся еще и крупным чиновником от литературы) в свое время подписывал всякие петиции против диссидентов… Может, Оля, ты знаешь из телевизионных передач, из книг, как в советские времена боролись с инакомыслящими, высылали их из страны, сажали за самиздат, ну и многое другое?..

– Знаю…

– Целые организации и трудовые коллективы писали в газеты письма, чтобы высказать свое возмущение изменникам и очернителям советского строя. Гонения на Ахматову и Зощенко, гораздо позже – процесс против Синявского и Даниэля… Разумеется, отец ко многому был причастен, потому что его подпись стояла первой в списках возмущенных граждан и писателей.

– Да, да, такое время было!.. – закивала Оля головой, внимательно слушая Павла.

– Мама узнала, что отец, не глядя, подмахнул обвинения в адрес моего дяди, ее родного брата. Дядя был в оппозиции, устраивал у себя в доме собрания тех, кто был недоволен строем. В общем, отцов грех заключался только в том, что он ставил подписи. Он никого не убивал, не сажал в тюрьмы, да, в общем, и разоблачительные процессы тоже не он устраивал, все это делалось не им и не по его инициативе – по указке сверху, разумеется… Но дядю упекли в психушку, а потом выслали из страны. Сделали невозвращенцем. Он жил в Америке, а в восемьдесят третьем там и умер. Мы с мамой его так и не увидели больше.