– Подумаешь, грех небольшой…

– Ага, вы сами себя оправдываете! – захохотал Силантьев. – Вы, любезная, делаете все, что вам хочется, и полностью себя оправдываете… А еще я слышал, что вы порчу хотите наслать на свою бывшую подругу!

– Неправда! – побагровела Мура.

– …а дочь свою запугали до такой степени, что она из дома боится выйти! – с удовольствием продолжил Силантьев. – Между прочим, ваши разговоры по телефону на весь сад слышны… Дочке пятый десяток пошел, а она до сих пор у мамаши спрашивает, котлеты ей из говядины сделать или суп сварить!

Мура побагровела еще сильнее. Крашеные светлые волосы, уложенные на голове наподобие «плетенки», только усилили контраст. Казалось, что Муру вот-вот хватит удар.

– Ярослав Глебович, перестаньте! – с досадой сказала Оля. – Эти философские споры до добра не доведут.

– Вспомните о милосердии! – с добродушной улыбкой подхватил Иван.

– Убью… – вдруг выдохнула Мура, постепенно бледнея. – Держите меня, я за себя не ручаюсь!

Силантьев попятился назад, в кусты.

– Убью! – победно закричала Мура, бросаясь в погоню за ним. – Возьму грех на душу, не побоюсь…

– Догонит? – тревожно спросила Оля, глядя им вслед.

– Нет, не должна, – беспечно махнул рукой Иван. – Ярослав Глебович еще крепкий мужчина…

Они замолчали, прислушиваясь. Где-то высоко в небе гудел самолет.

– Мне тоже кажется, у каждого человека свой бог, то есть свой кодекс законов и правил, – задумчиво произнес Иван. – В чем-то наш художник прав… А иначе, например, как объяснить то, что можно совершать преступления и быть при этом религиозным человеком?.. Я в данном случае не о Муре говорю…

– Я читала об одном известном преступнике… – сказала Оля, глядя вверх – туда, где на небе остался белый след от самолета. – Не у нас, в Америке… Он убил кучу народа. Так вот, он в камере смертников, перед тем как сесть на электрический стул, написал мемуары. И в них он полностью оправдал себя, дескать, другие люди вынудили совершить его эти злодеяния.

– Да, а сам он белый и пушистый… – усмехнулся Иван. – Это правда, мало кто способен на раскаяние. Взять, например, моего любезного братца…

– Какого братца? – спросила Оля.

– Павла, кого же еще! Он мой двоюродный брат, если вы помните… Я не стану судить его за все те грехи, что он совершил, но то, как он поступил с Лерочкой…

Оля вздрогнула.

– Послушайте, Ваня, вы не обижайтесь… но ведь эту историю вы знаете только со слов своей бывшей жены?

– Да я сам видел все своими глазами! – с отчаянием произнес Иван. – Я видел, как из подъезда выскочила Лерочка, со ссадиной на колене и огромным синяком на лбу, в одной комбинации… рыдая, заламывая руки, и… Словом, я посадил ее в машину, отвез к себе. Больше мы никогда не расставались! Надеюсь, я стал для нее утешением… – он взволнованно утер платком вспотевшее лицо.

Оля закрыла глаза. «Кажется, правды я не узнаю никогда… – мелькнуло у нее в голове. – Ох, как мне надоели все эти тайны семейства Локотковых, как мне надоели разговоры о Павле! Уехать бы отсюда… Да, именно так – уехать, – заключила она. – Скорее бы кончилось лето, кончилась моя работа в санатории! Я никогда, никогда больше не вернусь сюда. Пусть Кеша, если хочет, навещает своего деда, а я – ни ногой…»

От принятого решения ей стало немного легче.

– Оленька, к вам пришли… – сказал Иван.

– Кто? – Она открыла глаза.

За кустами застенчиво прятался Олежек. Повязку с руки ему давно сняли, остался только небольшой рубец, щедро политый зеленкой.

– Привет! – помахала ему Оля. – Иди сюда!

Олежек просиял и помчался к ней.

– Тебя отпустили? – первым делом строго спросила Оля.

– Да… Идем играть?

Она потрепала его по светлым волосам.

– Идем… Ваня, не лежите на земле – гамак освободился.

– Ах, мне все равно… – Иван вытер платком лицо. – Такая жарища, что даже шевельнуться лень!

Оля с Олежеком ушли в дальний конец сада, там была огромная куча песка, привезенного для каких-то строительных целей. Поскольку никто ничего строить пока не собирался, Оля с Олежеком решили соорудить из песка замок.

– Я тоже хочу стать доктором, – сосредоточенно копая ямку, сообщил Олежек. – Как ты, теть Оль… Буду резать людей.

– Я никого не режу, – сказала Оля, возводя ограду у будущего замка. – Это хирург режет.

– Да-а? – разочарованно произнес Олежек. – А ты что делаешь?

– Так, провожу внешний осмотр, пишу направления всякие…

– Пишешь?

– Да, очень много писанины! Хотя после Нового года у нас обещают поставить в каждом кабинете компьютеры.

– Я тоже хочу компьютер.

– А мама что говорит?

– Ну, типа купит она его мне… тоже после Нового года, – важно сообщил Олежек. В этот момент целый пласт песка обрушился вниз.

– Ты слишком глубоко копаешь, – сказала Оля. – Да и песок суховат…

– Я окошки делал, – с огорчением произнес мальчик. – Как же без окон?..

– Делай их поменьше… И вообще в замках, кажется, нет окон – только бойницы. Или есть? – задумалась Оля. Она потерлась щекой о плечо, убирая прилипший к ней волос.

– Да какая разница!

– Ты прав, разницы никакой… – засмеялась Оля.

Они возились целый час и возвели нечто вроде вавилонской башни в миниатюре.

Когда Оля отряхивала с себя песок, то вдруг увидела Павла со свертком в руке – он стоял в стороне, на асфальтовой дорожке, и с мрачным видом разглядывал их строение.

– Ладно, Олежек, приходи завтра… – сказала Оля мальчику.

Тот убежал.

– Здравствуй, Оля, – Павел подошел к ней. – Я тебе кое-что привез.

– Что? – испытывая неловкость, спросила она.

Она развернула бумагу и увидела лист кувшинки с цветком, выкованные из металла.

– Так, сувенир, – пожал он плечами. – Я сначала хотел сделать это в виде пепельницы, а потом вспомнил, что ты не куришь.

– Красиво… – пробормотала она. – Но зачем?

Он пожал плечами.

– Я же сказал – сувенир… – буркнул он через плечо и поспешно скрылся за деревьями.

А Оля так и осталась стоять на месте. «Приехал, значит… – с тоской подумала она. – Вот уж не думала, что он так скоро вернется!»

Откуда у нее взялась эта тоска, она и сама не знала.


Павел расположился в библиотеке отца, взял в руки какую-то книгу.

Но не мог разобрать ни единого слова – перед глазами стояла она, Оля.

Невеста Викентия. Нет, конечно, не Дезире, но как похожа! Он и вернулся так скоро потому, что захотел снова ее увидеть. Убедиться еще раз в том, что это не она.

Или она?..

Битых полчаса он наблюдал за тем, как она с мальчишкой увлеченно возится в песке, но ни к какому определенному выводу не пришел.

А какое потрясение он испытал, когда в начале лета все-таки приехал к отцу и увидел этот портрет в саду! Было ясно, что картину только начали рисовать – небрежные мазки, зыбкие контуры… но в цветовых пятнах угадывалось нечто знакомое. Женское лицо – нежный овал, прозрачные глаза, светлые волосы…

Тогда он испытал нечто вроде мистического ужаса и всерьез подумал, что сходит с ума. Дезире, его пропавшая мечта, глядела на него со смутной улыбкой. (Это при всем при том, что он ни разу не видел, как Дезире улыбается или плачет!)

«Во сне и наяву, везде и во всем я вижу только тебя…»

Он то приближался к только что начатому наброску, то отходил назад, но чем дольше он всматривался в еще не высохшие мазки, тем меньше у него было уверенности. Да не может быть, чтобы это была она! Нелепо, глупо – он искал ее по всей Москве, а она вдруг появилась на даче у его отца…

Потом узнал – портрет рисовали с невесты Викентия. Увидел ее в первый раз на берегу реки и опять пришел в ужас – Дезире!

Снова долго приглядывался, видел сходство, поначалу бесспорное, но постепенно его уверенность в этом таяла. У Оленьки Журавлевой волосы были хоть и светлые, но абсолютно прямые, словно утюгом по ним прошли, черты лица более резкие, движения порывистые и какие-то суетливые… Голос? И голос другой – слишком отчетливо проговаривались слова, а у Дезире голос был глуховатый, мягкий, тающий, без интонаций… Он обволакивал, как утренний туман.

И вообще Оленька Журавлева выглядела в высшей степени нормальной женщиной, работала терапевтом, и невозможно было даже вообразить, что она в рваной, нищенской одежде просит милостыню возле Яузского бульвара! Да Эмма Петровна просто не допустила бы, чтобы у ее обожаемого сыночка была такая невеста – со странностями!

Уже безо всякой надежды Павел попытался разговорить невесту Викентия, но в лице ее ничего не дрогнуло, когда та услышала имя – Дезире…

Это была, бесспорно, не она – просто похожий женский тип, но Павла все равно неудержимо тянуло к этой женщине. Его тянуло к ней, потому что она была похожа на Дезире.

А когда она так мило и так просто объяснила ему, почему он должен помириться со своим отцом… Он тогда почти влюбился в нее!

Но поскольку Оленька Журавлева являлась настоящей, стопроцентно нормальной женщиной, то она, очаровав, тут же все и испортила. Неуемное любопытство, склонность к сплетням, вздорный характер… Все это в какой-то момент вдруг проявилось в ней. Боже, совсем не Дезире!

Собственно, подарок он ковал не ей, а Дезире. Но поскольку найти Дезире не было никакой надежды, железную кувшинку он отдал Оленьке Журавлевой.

Павел отбросил книгу и вышел на балкон.

Внизу, в вечерних сумерках, стоял Силантьев и рисовал закат.

– Ярослав Глебович!

– Да? – тот поднял голову вверх. Под левым глазом сиял отчетливый синяк.

– Ярослав Глебович, вы куда тот портрет дели?

– Какой портрет?

– Ну, тот, Ольгин…

– А-а, вот вы о чем!.. – Силантьев снова склонился над холстом. – Я его продал.

– Кому?

– Кому-кому… Ее жениху, конечно!


Пожилая дама долго жаловалась на бессонницу, колотье в боку, приступы сердцебиения, головокружение, на повышенный аппетит, с которым совершенно невозможно бороться, и плохое настроение по утрам.

Оля рекомендовала ей успокаивающие ванны и запретила долго находиться на солнце.

Дама немедленно принялась рассказывать о своем муже, какой тот бесчувственный болван.

– Тридцать лет с ним живу, и никакой от него помощи… Весь дом только на мне держится! У вас, Ольга Витальевна, есть дети?

Оля сказала, что нет.

Дама тут же начала объяснять, как надо правильно их воспитывать, чтобы не сделать тех же ошибок, какие она, дама, совершила в свое время.

Оля слушала даму, а сама смотрела на подарок Павла, стоявший тут же, на ее рабочем столе. Цветок кувшинки на листке, слегка изогнутом – словно он покачивался на воде, растревоженной взмахом весла.

Оставить подарок дома она не решилась, поскольку все сразу бы догадались, откуда он. Эмма Петровна ужасно рассердилась бы, а Викентий… Нет, лучше не устраивать лишних ссор.

Хватало и того, что уже который день подряд Эмма Петровна заводила долгий разговор на тему «мой сын достоин лучшего, и любая девушка была бы просто счастлива, что рядом с ней такой мужчина, а вот некоторые своего счастья не понимают…»

– …ну, так я к вам завтра еще зайду? – сказала дама, поглядев на часы. – Вы, Ольга Витальевна, удивительный специалист, еще ни один доктор не относился ко мне с таким вниманием!

– Да-да, конечно, заходите… – рассеянно произнесла Оля.

Дама ушла. Оля приняла еще нескольких пациентов, а потом, ближе к обеду, их поток иссяк.

– Душно как… – в кабинет, гремя ведром, заглянула техничка Кира Семеновна. – Кажись, гроза будет.

Оля подошла к окну.

В самом деле с востока надвигалась туча. «Надо торопиться… Зонтика-то у меня нет!»

Оля переоделась и выскочила в санаторный сад. Густой воздух, настоянный на аромате роз, буйно цветущих на клумбе, – такой липкий, тяжелый, сладкий, что каждый вдох давался с трудом. «Точно – грозы не миновать!»

Она махнула рукой охраннику, а за воротами вдруг нос к носу столкнулась с Павлом.

– Опять?! – сердито сказала она.

– Что опять?

– Опять ты преследуешь меня!

– Я не преследую, я… – он пятерней зачесал волосы назад. – Я сам не знаю, что со мной происходит!

– А я-то чем могу помочь? – раздраженно бросила Оля на ходу.

Сизая туча стремительно приближалась, даже птицы в кустах замолкли.

– Я должен тебе кое-что рассказать… Помнишь, мы катались на лодке, и я спросил про Дезире?..

– А, не можешь забыть свою первую любовь, – небрежно пожала плечами Оля. – Или Фаня являлась твоей первой любовью, а Дезире – была под номером два?