Приближаясь к огромному зданию, словно вырастающему из голой бесплодной земли, Эми с новой силой ощутила, до чего же она скучала по Техасу и Орилье. Поклявшись в душе, что больше никогда не уедет отсюда, она с особым, пристальным вниманием окинула взглядом открывшуюся ей картину, чтобы запечатлеть в памяти каждую мелочь; ее переполняла радостная уверенность в том, что сегодняшний день — один из самых важных во всей ее жизни.

Ей хотелось запомнить этот день целиком, до мельчайших подробностей: ощущение палящих лучей солнца на лице, громаду асиенды на фоне безоблачного синего неба. Выражение сверкающих черных глаз Тонатиу в ту минуту, когда она вышла из поезда. Силу его рук на талии.

Какое сегодня число? Пятое… нет, нет. Шестое… шестой день июня 1856 года.

Пятилетний Мануэль Ортега, поставленный дозорным на крыльце главного фасада, заметил приближающееся по аллее ландо. Возбужденный малыш — сын главной кухарки в Орилье — кинулся в дом с криком:

— Мама, мама! Сеньорита уже здесь! Она здесь!

Все побросали свои дела и ринулись к дверям. Бэрон и Лукас Салливен, праздно развалившиеся в креслах гостиной нижнего этажа, обменялись взглядами, поднялись и неторопливо двинулись к крыльцу. Колеса ландо проскрипели на повороте усыпанной гравием дороги, и карета остановилась. Быстро спрыгнув на землю, Луис бросил поводья стоявшему наготове мальчику-конюху и в мгновение ока обогнул ландо, чтобы помочь Эми выйти.

Оказавшись на ногах, девушка одарила Луиса ослепительной улыбкой и, схватив за руку, потащила его за собой по дорожке к главному входу.

Когда пара вступила в тень, под крышу крыльца, Эми выпустила руку Луиса. Тот остановился, с улыбкой наблюдая, как она бежит навстречу братьям. Сияющие слуги, тараторя по-испански, ожидали в почтительном отдалении, пока братья Салливен приветствовали сестру.

— До чего же чудесно оказаться дома! — воскликнула Эми, клюнув Бэрона в щеку и оборачиваясь к Лукасу. — Вы оба скучали по мне?

— Это и есть малышка Эми? — Лукас был ошеломлен. — Неужели это и в самом деле ты?

Едва веря собственным глазам, Бэрон тем не менее постарался скрыть изумление.

— Конечно, это наша маленькая Эми, — сказал он с легкой улыбкой. — Она не так уж изменилась. — Взглянув поверх головы сестры на безмолвного юношу-индейца, он махнул рукой, как бы отсылая носильщика. — Больше ничего не нужно, Луис. О багаже могут позаботиться Педрико и Армонд. У тебя наверняка есть чем заняться.

Луис кивнул, раздосадованный тем, что от него так грубо отделались. Впрочем, удивляться не приходилось. Он никогда не состоял в друзьях у братьев Салливенов; они отказывались признавать в Луисе ровню, находя удовольствие в том, чтобы обращаться с ним как со слугой, однако осмеливались на это, лишь когда поблизости не было ни Патрона, ни Дона.

Когда Луис двинулся к выходу, Эми резко повернулась, подбежала к нему и, коснувшись руки, тихонько спросила:

— До вечера?

— Да, до вечера.

Луис Кинтано не сводил глаз с Эми и поэтому не мог заметить, какой ненавистью блеснули холодные голубые глаза Бэрона Салливена.

Эми чувствовала себя на седьмом небе. Бело-голубое платье с широкой гофрированной оборкой вокруг низкого выреза позволяло явить миру и точеные алебастровые плечи, и горделиво-изящную шею, и округлость высокой груди. Бледно-розовый пояс из поблескивающей тафты со спадающими до земли концами подчеркивал тонкую талию. Пышная юбка состояла из целого каскада широких кружевных воланов, покоящихся на жестком каркасе из конского волоса. А прозрачные белые шелковые чулки на ногах, а мягчайшие белые лайковые бальные башмачки! Золотые кудри, спереди разделенные на пробор, подхвачены с одной стороны нарядной заколкой из жемчуга. А над левым ушком воткнут яркий розовый цветок.

Эми была в спальне одна.

Магделена и Роза помогли ей одеться и с поклонами удалились, не переставая твердить, что она «muy bonita» — «очень красивая». Эми от души надеялась, что они правы. В этот особенный вечер ей хотелось быть очень красивой, чтобы Тонатиу уяснил себе: Эми уже не ребенок. Она взрослая женщина.

Стук в дверь спальни заставил Эми позабыть, какая она взрослая.

— Папа! — вскрикнула она и бросилась открывать дверь.

Уолтер Салливен, одетый в лучший из своих костюмов, стоял в коридоре, с изумлением взирая на дочь, которую не видел пять лет. Казалось, этот большой сильный мужчина потрясен до глубины души. Он смотрел на Эми как на незнакомку.

— Папа! Дорогой мой папа! — восторженно повторяла Эми, обвивая руками шею отца.

Большие, загрубелые от работы руки медленно поднялись и обняли талию девушки так осторожно, словно она была фарфоровой куклой и могла легко сломаться. Но он даже зажмурился от удовольствия, когда она осыпала нежными поцелуями его загорелые щеки.

— Родная моя, — выговорил наконец он. — Я и вообразить не мог… ты такая… Боже мой, Эми, ты ведь совсем взрослая.

— Ну, конечно, папа! И по-моему, это замечательно! А ты как считаешь? — Она обеими руками ухватилась за отцовскую руку и втащила его в комнату. — Знаешь что, побудь со мной несколько минут, прежде чем спустишься к гостям, хорошо? — Лучистые синие глаза почти умоляли.

— С удовольствием, радость моя. Обязательно, — ответил Салливен, все еще озадаченно покачивая седеющей головой.

Эми подвела его к креслу, обитому бархатом персикового цвета, усадила, а сама быстро примостилась перед ним на низкой скамеечке для ног. Комнаты внизу заполнялись гостями, играл мексиканский народный оркестр мариачи[3], отзвуки музыки доносились в спальню, но следующие десять минут отец и дочь провели наедине, словно заново знакомились друг с другом.

Уолтер Салливен извинился, что не смог сам встретить ее на станции: долг хозяина перед гостями не позволил ему отлучиться. Она все понимает, успокоила Эми отца. Салливен спросил о здоровье своей сестры Мэг, тетушки Эми. Тетя Мэг чувствует себя прекрасно, отвечала Эми, вот только очень уж горько она плакала, когда они прощались.

Эми рассказывала отцу о школьных подругах, о тех премудростях, которые она изучала, о разных достопримечательностях Нового Орлеана. Этот поток откровений затянулся бы надолго, если бы, в конце концов, улыбающийся отец, решительно подняв руку, не напомнил юной виновнице торжества, что бал дается в ее честь и внизу их ждут гости.

Эми вскочила со скамеечки:

— Ой! Как я выгляжу? У меня все в порядке?

Почтенный глава семьи, встав с кресла, взял дочь за руку:

— Ты такая красивая, что даже у твоего старика родителя язык отнялся. — Он поцеловал Эми в лоб и подтолкнул к выходу.

В начале десятого Эми под руку с отцом чинно вошла в заполненный гостями бальный зал, ощущая одновременно уверенность в себе и душевный подъем.

При их появлении все головы повернулись к ним и по залу пробежал шепот. Однако Эми почти не замечала производимого ею впечатления. Приветливо улыбаясь, раскланиваясь, принимая поздравления и комплименты, она нетерпеливым взглядом окидывала толпу.

Только когда она в паре с отцом закружилась в танце на лоснящемся паркете бального зала, Эми увидела того, кого все время высматривала.

Он стоял один, в стороне от всех, у высоких резных дверей, распахнутых в сад. Он был одет в черный костюм наездника-чарро[4] и рубашку из тонкого белого шелка. На шее у него смелым цветовым пятном выделялся тщательно повязанный малиновый шарф, а подобранный точно в тон этому шарфу цветок красовался на лацкане куртки.

Блестящие, черные как смоль волосы были аккуратно зачесаны назад, открывая высокий лоб. Агатовые глаза мерцали в свете свечей, горящих в настенном канделябре над левым плечом юноши.

Пылающий взор не отрывался от Эми.

— …да я собственным глазам не мог поверить! — говорил Уолтер Салливен, обращаясь к витающей в облаках дочери.

Эми с трудом отвела взгляд от Луиса:

— Прости, папа. Что ты сказал?

Уолтер Салливен улыбнулся:

— Дорогая, я просто признавался, что все еще не могу прийти в себя: ты так изменилась! Я постучал в дверь и ожидал: вот сейчас мне откроет моя малышка Эми… а увидел такую взрослую красавицу! Ей-богу, слишком сильное потрясение для моего старого сердца.

— Извини, отец. — Перед ними стоял, улыбаясь, Лукас Салливен, уже навеселе, несмотря на то что прием только начался.

Его сопровождал высокий, богато одетый, широкоплечий мужчина с небрежно зачесанными каштановыми волосами, масляными карими глазами и чувственными губами, растянутыми в улыбке.

— Эми, я хотел бы представить тебе Тайлера Парнелла. — Лукас хлопнул Тайлера по плечу: — Тай, это моя очаровательная сестра, мисс Эми Салливен.

— Позвольте?.. — спросил Тайлер Парцелл и, не дожидаясь ответа, ловко подхватил Эми за талию и увлек в круг танцующих гостей.

Уолтер Салливен гневно воззрился на младшего сына:

— Я не желаю, чтобы этот молодчик увивался вокруг Эми. Ты меня понял?

— Но почему, папа? Тайлер Парнелл — один из немногих подходящих женихов в Сандауне.

Уолтер Салливен фыркнул:

— Парнелл — никчемный лентяй и пьяница, недостойный даже находиться в одной комнате с моей дочерью. — Он раздраженно оглядел комнату: — А где Бэрон? Чтобы мой сын так опаздывал… куда это годится?

Лукас усмехнулся:

— Да он появится с минуты на минуту, папа. Он говорил, что ему надо о чем-то позаботиться.

В голубых глазах Уолтера Салливена мелькнула досада.

— Ты уверен, что речь шла о чем-то, а не о ком-то? Например, о дамочке, которой срочно понадобились его заботы?

Насупив брови, он развернулся и отошел.

Сыновья стали самым горьким разочарованием в жизни Уолтера Салливена: семьями не обзавелись, работой никогда себя не утруждали, что такое принципы — и знать не хотят.

Лукас не расстается с бутылкой, а Бэрон всегда с какой-нибудь бабой. Опасаясь, что не один, так другой, а то и оба вместе могут опозорить его перед именитыми гостями, Салливен отправился на поиски своего первенца. Насколько он знает Бэрона, тот сейчас околачивается где-нибудь в саду, обхаживая под луной чью-нибудь дочку, возлюбленную или супругу.

— Не надо… не здесь!.. И не таким образом.

— Да это же безопаснейшее место в мире.

— Бэрон, в доме полно народу. Нас застанут! — Миссис Бойд Дж. Кэлахан отвернулась, уклоняясь от поцелуев Бэрона. — Ты же собирался зайти ко мне днем, когда Бойд уехал верхом. Обещал, а сам не явился.

— Я хотел, дорогая, по мне помешали. — Взяв женщину рукой за подбородок, он повернул ее лицом к себе и припал к губам.

Любовники выясняли отношения в комнате для гостей на втором этаже, откуда всего лишь пятью минутами раньше вышел сенатор Бойд Кэлахан, оставив жену заканчивать туалет и посоветовав ей поторопиться. Не успел сенатор спуститься, как Бэрон, все еще в повседневной одежде, вошел в комнату с балкона.

— Значит, ты упустил свой шанс. — Марта Кэлахан скинула дерзкую руку со своей груди и надула губы.

— Ты говоришь не то, что думаешь, — прошептал Бэрон, стягивая вниз лиф сильно декольтированного платья и освобождая левую грудь своей дамы. Наклонив голову, он осыпал поцелуями обнаженное плечо.

— Нет, именно то, — упорствовала миссис Кэлахан, вся дрожа от прикосновения горячих губ к ее жаждущей плоти. — Я хочу, чтобы ты ушел и оставил меня в покое.

Подняв голову, Бэрон устремил на Марту укоряющий взор льдисто-голубых глаз, пожал плечами и убрал руки.

— Отлично. Возможно, когда вы в следующий раз наведаетесь в Орилью… — Он отвернулся и пошел к двери.

— Ну ладно… постой… я… — Миссис Кэлахан метнулась через спальню и, опередив любовника, придавила спиной дверь. Она одарила Бэрона зазывной улыбкой и промолвила, играя воротом его расстегнутой рубашки: — Что-то ты уж слишком быстро сдаешься…

Бэрон отвел ее руку:

— Миссис Кэлахан, мне недосуг заниматься милыми играми. Нам обоим пора вниз. И если вам взбрело в голову изображать кокетливую скромницу, то уж лучше я отправлюсь к гостям.

— Нет, Бэрон, нет! — Марта Кэлахан обвила руками его шею и прижалась к Бэрону пышным телом.

Сорокашестилетпей супруге сенатора чрезвычайно льстила страсть красавца повесы шестнадцатью годами моложе ее. При всей преданности богатому и влиятельному мужу она так наслаждалась редкими мгновениями исступленного слияния с этим неутомимым в страсти белокурым Адонисом, что не желала отказываться от них.

— Прошу тебя. Побудем вместе. Мы так долго были этого лишены! Целых полгода прошло с тех пор, как ты приезжал в Сан-Антонио…

Наконец Бэрон смягчился.

— Вот так-то лучше, — произнес он, скользнув руками от талии к упругим бедрам. Пальцы подхватили округлые ягодицы. Приподняв женщину, Бэрон понес ее к кровати. — Разоблачайся, — распорядился он и начал расстегивать рубашку.

Раздеться оказалось делом нескольких секунд, и Бэрон повалил пылкую матрону на постель.

— Ты просто ужасен, — хрипло пробормотала Марта, когда он широко раздвинул ей ноги. — Если бы ты хоть чуточку уважал меня, то не стал бы требовать, чтобы я тебе отдавалась прямо над головой у собственного мужа.