– Но Соломония бесплодна, – перебил его брат, – а молодая жена здорова и наверняка родит крепких малышей. Разве это не разумный довод для правителя державы, чтобы избавиться от жены престарелой и пустобрюхой и завести юную и способную принести наследника?

– Довод разумный… – огладил бороду князь Старицкий.

– А еще, как я сказывал, она красива и деятельна. Вася, понятно, не юный принц. Но, полагаю, девочка достаточно разумна, чтобы простить сорокашестилетний возраст правителю половины обитаемого мира. Если она сможет пробудить его чувства… – Юрий Иванович покачал головой. – Каждый из трех доводов в отдельности достаточно весом для перемен в мыслях брата нашего. Но все три вместе: любовь, знатность и плодовитость – вполне смогут одолеть колдовство корельской ведьмы.

– Твой план даже крамолой не назовешь, брат! – рассмеялся Андрей Иванович. – От участия в нем и скрываться незачем. Получится, мы свободу наконец обретем. А нет, так для нас ничего не изменится. Я с тобой, Юра. Что тебе для успеха надобно?

– Надобно хоть на время Ваську из-под чар ведьмы корельской увести. Выманить куда-то на два-три месяца, – начал перечислять Дмитровский князь. – Надобно свести его с чингизидкой осторожненько, дабы брат ничего не заподозрил. А опосля надобно, чтобы все люди знатные, разумные да уважаемые дружно в уши Великого князя шептать начали, сколь важно для династии нашей ветви московскую и чингизидову породнить и наследника оставить! Пять-шесть князей сие скажут, он задумается. Десять-двадцать – согласится. Полста бояр с сей просьбой поклонятся – действовать начнет.

– Ничего сложного, брат! – рассмеялся гость. – Бесплодную худородную ведьму никто не любит, нашептать о ее изгнании вся Москва согласится, а иные ради сего и из уделов приедут. Пригласить брата, а опосля отговорки для задержки его придумать тоже легко. Лишь бы красотка твоя не подвела.

– Она девочка умная, своего не упустит.

– Тогда… Тогда твое здоровье, брат! – поднял кубок Старицкий князь.


8 марта 1525 года

Александровская слобода, женская половина великокняжеского дворца

Ткань в тюках, разложенных в мастерской, Великая княгиня проверяла со всем тщанием: насколько плотно плетение сатина, ровна ли нитка, нет ли неровностей и узелков? Возле одного задержалась надолго, теребя полотно между пальцами. Наконец подозвала худощавую и большеглазую боярыню Прилудину, появившуюся в свите всего месяц назад, и распорядилась:

– Щупай!

Та присела, честно потерла ткань, подняла на государыню испуганные глаза.

– Что? – спросила Соломония.

Молодая женщина пожала плечами.

– Ткань с фабрики великокняжеской должна быть безупречна! Иначе что люди про меня подумают?

– Гладкая… – выдавила из себя боярыня Прилудина.

– Ладно, грузите! – махнула рукой Соломония.

– Не пора ли отдохнуть, государыня? – предложила княгиня Шуйская. – По саду прогуляться, настоечки выпить, в нарды египетские поиграть?

– Нарды? – заинтересовалась хозяйка русских земель. – Давно мы с тобою сему развлечению не предавались. Пожалуй, что и да! Вели подать ужин, а опосля него к тебе пойдем.

– Слушаюсь, государыня, – склонила голову Анастасия Петровна.

– Остальные могут идти отдыхать, – взмахнула рукой Соломония. – Покушать я и сама умею, кравчая моя тому порукой. Тесниться же всем у нее в покоях ни к чему, от духоты вскорости умрем. Ступайте, княгини, до завтра ваша служба более не нужна! Ко сну меня Заряна разденет.

Женщины, низко кланяясь повелительнице, потянулись к двери.

За время ужина княгини из свиты должны были разойтись, найдя себе новое занятие, и забыть про службу, а не крутиться рядом, путаясь под ногами. Откушав, Великая княгиня и ее кравчая прошли в покои княжны Шуйской.

За минувшие десять лет здесь мало что изменилось. Немного обветрилась и скаталась кошма, чуть вытерся ковер, и потемнели доски пола. Мало изменилась и обитательница комнаты – ее коса оставалась толстой и черной, глаза смотрели осторожно-вкрадчиво, румяна и пудра надежно прятали морщины. Почти не постарела и корельская красавица, оставаясь все той же бодрой, статной и белокожей.

Впрочем, обновка в покоях таки имелась. Здесь появились две новые скамьи и сундук, на крышке которого было размечено клетками вытянутое узкое поле с двумя перекрестьями – египетские нарды. Игра, к которой вот уж лет десять как искренне пристрастилась государыня.

Сундук тяжелый – выносить его в княжескую горницу было неудобно. Покои главной из служанок тесны – стоять здесь толпой всей свите, пока кравчая и государыня переставляют фишки, получалось очень уж тяжело. И потому никто не удивился, что вскоре после первых развлечений Великая княгиня стала отпускать свиту на время игры.

Невинная хитрость, придуманная княжной Шуйской, успешно удалась.

– Итак, Анастасия Петровна, чей ход будет первым сегодня? – спросила Соломония, принимая фишки.

– На все твоя воля, государыня. – Кравчая положила на поле расколотые вдоль палочки, заменяющие в игре кубик. – Чей ход?

– Нужно подумать, – улыбнулась государыня, ощущая взгляд на своем плече. – Может, посадить сюда кого-то еще?

– Здравствуй, Соломея… – отодвинув занавеску, вышел к сундуку боярский сын, одетый в малиновую ферязь, прошитую по швам желтым шнурком и подбитую горностаем.

– Давно не слышала твоего голоса, Кудеяр… – Государыня повернула левую ладонь вверх, и Кудеяр взял ее руку в свою.

За минувшие десять лет они научились прикасаться друг к другу.

Впрочем, что такое десять лет? Всего два десятка свиданий.

Храбрый, умелый, опытный, покрытый славой воевода князь Овчина-Телепнев-Оболенский нужен был на службе постоянно и что ни год водил походы: на Литву и на татар, в Тартус и Стародуб, воевал Полоцк, Могилев и Казань, рубился на Суре и Свияге. И, разумеется, рядом с ним во всех переходах и сечах неизменно находился его дядька, боярский сын Кудеяр.

Семь-восемь, иногда десять месяцев в году – военная служба. А из оставшихся – далеко не в каждый удавалось попасть в Александровскую слободу. Иногда в отъезде была сама Великая княгиня, иногда не складывалась поездка с приказчиком Шуйских. Вот и получалось, что при всем желании и Кудеяра, и Соломеи, и Анастасии Петровны – но больше двух встреч в год у родственников не выходило.

– У меня для тебя подарок, государыня… – после рукопожатия сказал Кудеяр. – Мыслю, должен тебе понравиться.

– Вот как? – В голосе Великой княгини мелькнуло беспокойство.

Что за подарок? Украшение, одеяние, шкатулка? Если спрятать – боярский сын обидится. Надеть – у мужа вопрос возникнет.

– Батюшка твой покойный, ведаю, Обонежскую пятину несколько лет по указу государеву на бумагу списывал. В году нынешнем, на списки все прежние опираясь, служивый человек Дмитрий Герасимов «Писцовую карту всей Руси» составил и на государевом Печатном дворе два месяца тому назад многие оттиски для приказа Разрядного и охотников до мудростей ученых сделал… – Гость отступил за занавеску и тут же вернулся с огромным, в рост человека, свитком. – Проведав о сем, я один из оттисков первых приобрел. Вот, прими, государыня. В труде сем и батюшки твоего немалая заслуга.

Кудеяр с поклоном протянул рулон Великой княгине.

– Вот уж подарок так подарок… Удивил! – Соломония развязала скрепляющие бумагу шнурки, мотнула головой кравчей: – В другой раз в шашки сыграем, Анастасия Петровна! Подсоби!

Они развернули огромный лист беленой бумаги, испещренной тонкими черными линиями и раскрашенной цветными медовыми красками, прямо на полу, на ковре, опустились по краям на колени.

– Это выходит, вся земля наша такая? – восхищенно выдохнула государыня. – Это таковой ее птица с небес высоких видит?

– Здесь пятина Обонежская, каковую Юрий Константинович записал, – указал на голубое пятно Кудеяр. – А вот Свирь, и Ладога, и Корела твоя, Соломея…

Он провел рукой к верхнему углу рисунка.

– А мы где ныне? – спросила государыня. Боярский сын и кравчая вытянули шеи, пытаясь разобраться в знаках, линиях и рисунках, так что дочь картографа смогла ответить первой: – Москва, Углич… Выходит, мы где-то здесь… Ага, а вот и Александровская слобода. Похоже нарисована, служивый не со слов делал.

– А Шуя где? – задала вопрос княжна Шуйская, и три головы опять склонились над рисунком…

Изучение подробной карты оказалось занятием куда как более увлекательным, нежели переставление шашек, и государыня спохватилась, лишь когда задрожали и зачадили огоньки сразу в двух масляных светильниках:

– Ох, засиделась я! Как бы любопытства никто не проявил… – Женщина поднялась. – А ты порадовал, друг мой, спасибо. И о батюшке память, и любопытно сие все безмерно… – Соломония, подойдя к гостю, коснулась ладонью его щеки. – Ты меня прямо чувствуешь, что по сердцу ляжет, а что баловство пустое.

– Ты душа моя, государыня…

– В подарке твоем сразу и не разберешься. – Ладонь соскользнула, кончики пальцев оказались на губах воина. – Завтра подробнее разъяснишь, хорошо?

– Всегда к твоим услугам, государыня!

– Я знаю, Кудеяр, – улыбнулась Соломея. – Василия все равно ныне нет, его князь Старицкий на охоту позвал. Вроде как помириться братья желают. Так что завтра после обеда я снова к Анастасии Петровне на шашки приду. Уж очень сия игра увлекательна. Не устоять!

Она рассмеялась, чуть сильнее нажала ему на губы и поспешила к двери. Кравчая поспешила проводить госпожу – распахнула перед ней створку, выпустила, в коридоре обогнала, раскрыла дверь в опочивальню Великой княгини.

– До завтра, Анастасия Петровна! – кивнула ей государыня.

– Спокойной ночи, Соломония Юрьевна, – поклонилась кравчая.

Створка закрылась, княгиня Шуйская вздохнула:

– Ох, голубки вы мои, голубки… У вас, выходит, любовь неразделенная, а у меня на ночь мужчина в опочивальне остается! Да еще и целомудренный, что греческий епископ. – Она перекрестилась. – Болит за вас душа, милые мои. Будь моя воля, давно бы вас наедине оставила… да токмо род свой предать не могу. Запретны Василию дети, не нужны!

Последние слова она произнесла, уже подходя к своим покоям.


19 марта 1525 года

Поле на берегу реки Кержач

Мужчины разделились на два отряда.

Один состоял из двух сотен одетых в белые кафтаны бояр, должных сторожить Великого князя, – они не спускали с повелителя глаз с удаления почти в полверсты, пустив лошадей спокойным шагом по краю заснеженного поля с редкими темными проплешинами. Это весеннее солнце успело подтопить толстый зимний наст, сделав луга и перелески проходимыми, но еще только добираясь до промерзшей за долгие месяцы земли.

Другой отряд состоял всего из пяти всадников – двух одетых в бобровые шубы князей, несущих на руках по соколу в кожаном колпачке, двух сокольничих в легких коротких зипунах, подбитых горностаем, и лесничего в овчинном тулупе, под которым скрывалась вышитая белой шелковой нитью черная ферязь из дорогого индийского сукна.

В княжеской свите даже простые лесники имели боярское звание и богатый удел для кормления.

Андрей и Василий Ивановичи были братьями. Однако, известное дело, Каин с Авелем тоже от одного отца и из одного лона вышли. Одного из них это не спасло от смерти, а другого – от тяжкого греха, и потому рынды постоянно находились настороже, полагаясь лишь на то, что оружия ни у князя Старицкого, ни у слуг его при себе не имелось. Великий же князь саблей дорогой, по персидскому обычаю кованной, опоясался.

Но несмотря на опасность, приблизиться телохранители права не имели. Ибо разговор меж князьями предполагался семейный, для чужих ушей не предназначенный. И хочешь не хочешь – скачи в стороне, держа глаза открытыми и уши на макушке, тискай потной ладонью ратовище рогатины да уповай на милость богов, что беды с государем не попустят.

Лесник привстал на стременах, вскинул руку, оглянулся.

– Давай, брат, – снисходительно кивнул Василий Иванович.

Князь Старицкий снял колпачок с головы своего бело-черного сокола, подбросил его в воздух. Птица с готовностью раскинула крылья, стала набирать высоту. Лесник послал лошадь вперед, наезжая ее грудью на прибрежный кустарник, вокруг которого виднелся пух и изрядно мелкого помета. Из переплетения ветвей вверх взметнулись стаей белые куропатки. Сокол сложил крылья, рухнул на спину одной из них. Когтистые когти впились в жертву – и огромные крылья тут же распахнулись. Удар клюва, плавное приземление – и птица принялась терзать добычу.

Охотники подъехали ближе – сокольничий спешился, осторожно забрал куропатку, надел соколу колпак и передал его князю. Братья поехали дальше.

Лесник обернулся.

Василий Иванович снял колпачок со своего крупного темно-коричневого кречета, подбросил вверх.

Крылатый хищник взмыл в высоту, поравнялся с макушкой березы, сделал над ней круг.