Разумеется, бурная встреча, устроенная жителями столицы победителю басурманского воинства, не осталась незамеченной при дворе, и потому Великий князь принял воеводу с подобающей случаю пышностью. Не в горнице своей и не в думной зале – а в сверкающей золотом Посольской палате, при собравшихся боярах многих, дьяках и гостях иноземных, сидя на троне в наряде чинном. Рядом и чуть ниже сидела его молодая супруга в плотном окружении своей, женской, свиты.

Пахнущий березовой чистотой, сверкающий золотом, драгоценными каменьями и лучащийся весельем воевода в сопровождении ближних бояр прошел через распахнутые специально для него парадные двустворчатые двери и перед нижними ступенями трона порывисто поклонился Василию, прижав ладонь к груди:

– По воле твоей, Великий князь, поскакал я ныне в степь Дикую ворогов твоих искать, да всех по случаю и стоптал! Вот, прими мечи крымские, каковыми державу твою басурмане покорить желали!

Иван Федорович хлопнул в ладони – и бояре из свиты высыпали к ногам государя изрядную груду татарских сабель. Пудов на пять, не менее. Василий Иванович вытянул ноги, поставил их на вражеское оружие. Довольно улыбнулся:

– Ты славный воин, князь! Гордость державы моей и всей земли русской! За победу твою великую жалую тебе шубу соболью с моего плеча и ряды соляные торговые в Нижнем Новгороде в кормление.

Из-за трона вышли подьячие из Дворцового приказа в белых кафтанах, накинули на воеводу тяжелое одеяние, вручили скрепленную печатью грамоту.

– Благодарствую за милость, государь, – в этот раз куда ниже поклонился воевода, передал тугой свиток Кудеяру. – Однако же в победе сей не токмо моя, но и супруги твоей великая заслуга! Когда я рать басурманскую повстречал, сразу про Елену Васильевну вспомнил и про любимую ею охоту псовую вспомнил. И како она зверя дикого под стрелы и копья сворами гончими выпугивает, тако и я полками коваными разбойные толпы под залп стрелецкий и пушечный изгоном спугнул. За мысль сию тебе, государыня, великая благодарность… – Князь поклонился уже Великой княгине.

По Посольской зале пробежал шепоток – вот умеет же льстить воевода хитрый! Похвалил так похвалил, пустому славословию не сравниться.

Однако похвала требовала ответа. Елена Васильевна пару мгновений подумала, кратко распорядилась, отведя руку:

– Анастасия Петровна, вина!

Свита засуетилась – к подобному повороту никто готов не был. Однако слуги сработали быстро: с ближней светелки кто-то принес медный кубок, на поясе княжны Шуйской нашлась фляга с ее любимым настоем, и не прошло минуты, как в ладонь повелительницы лег полный бокал. Государыня поднялась, спустилась по ступеням:

– Ведомо мне, на Руси хозяйка на пороге гостя дорогого встречает и сбитеня испить ему с дороги дает. Я, вестимо, не на пороге стою, однако же и дорога у тебя была долгая, княже. Вот, утоли жажду из моих рук!

Посольская палата замерла. Разве только иноземцы, в тонкостях обычаев не сведущие, не затаили дыхание.

Князь Овчина-Телепнев-Оболенский взял кубок прямо поверх тонких белых пальцев государыни. Несколько мгновений они ощущали тепло друг друга – Елена Васильевна чуть улыбнулась, вопросительно вскинула брови. Воевода ослабил хватку, и юная женщина смогла высвободить пальцы. Иван Федорович поднес кубок к губам, стремительно осушил, перевернул, демонстрируя всем, что внутри не осталось ни капли, затем привлек к себе государыню и троекратно крепко поцеловал.

Зал охнул.

Юная женщина испуганно отскочила, оглянулась на супруга:

– Это по обычаю?!

Василий Иванович мрачно кивнул, играя желваками.

Само собой, расцеловать поднесшую угощение хозяйку обычай позволял.

Но только позволял, а не требовал!

Подобная вольность воеводы была отнюдь не обязательной…

Великий князь поднялся с трона.

– Ты лучший меч державы, Иван Федорович! – торжественно провозгласил он. – А мечу не надлежит ржаветь в ножнах. Повелеваю тебе завтра же с рассветом отправиться в Ростиславль! Сию твердыню к обороне возможной подготовь. А буде надобно – и защити!

– Слушаю и повинуюсь, государь!!! – весело хлопнул по груди ладонью воевода, поклонился и чуть не бегом помчался к выходу, увлекая свиту за собой.

* * *

– Какая женщина, Кудеяр, какая женщина! – замотал головой князь Иван Федорович. – Что за глаза! Омут, а не глаза! А губы? Ровно малина спелая цветом! И на вкус слаще меда гречишного! Я как ее пальцев коснулся, так меня просто огнем обожгло!

Князь и его дядька ехали стремя в стремя по влажной после недавнего дождя дороге. Прочая свита отстала на десяток шагов, не мешая беседе господина со своим любимчиком.

– Ну, и чего ты добился, княже? – пожал плечами боярский сын. – И недели не отдохнули, снова в походе дальнем.

– Оно того стоило, Кудеяр! – горячо ответил воевода. – Я бы и на плаху ради удовольствия такого пошел!

– Оно верно вспоминаешь, княже, о плахе-то! – усмехнулся дядька. – Отступись, княже. Не ищи беды на свою голову.

– И кто мне о сем сказывает? – покачал головой воевода. – Боярин, каковой сам будущую Великую княгиню чуть из-под самого венца не увез!

– Но ведь не увез, отступился…

Князь Овчина помолчал, потом покачал головой, пригладил бородку и усмехнулся, припомнив:

– А ведь я тебе еще тогда сказывал, дядька… Случись мне на твоем месте быть, я не отступлюсь. Глянь, как шутят с нами боги небесные. Пятнадцати лет не прошло, а я уж на твоем месте и есть. И нешто не хозяин я слову своему?

– Сие есть беда, княже, а не радость.

– Пустое… – отмахнулся воевода. – Ты мне о другом поведай. Со времени некого ты вдруг исчезать стал временами. Возвертался счастливый весь, расцветший, ровно тюльпан в степи весенней. Соломонию Юрьевну при том поминал часто с теплом и радостью. Перед исчезновениями же сими подарки искал редкостные. Ценные, да неброские.

– Да? – нахмурился Кудеяр.

– Перестань, дядька, ты меня обижаешь! – поморщился Иван Федорович. – Не дураки ведь округ тебя живут! Может, не с первого года, но замечать стали. К кому ты страстью болен, тоже ведомо, и другой зазнобы ты себе по сей день так и не сыскал. Замечали, да помалкивали. Ибо нам-то что за дело? Сложилось как-то счастье у тебя, и слава богу! Живи, радуйся. Почто крамолу на подозрениях пустых дворне раздувать и смертной ссоры с покровителем твоим верным искать?

Под покровителем, понятно, князь Овчина-Телепнев-Оболенский имел в виду самого себя. Доносить на дядьку собственного князя, рискуя нарваться на гнев господина, и закончить комфортную жизнь подвальной дыбой никто из дворни, само собой, не желал.

– Государыня Соломония Юрьевна пред мужем, богами и людьми чиста! – твердо ответил боярский сын.

– Сие и славно, – кивнул воевода. – Ты токмо поведай мне, дядька, как тебе встречаться с нею удавалось.

Кудеяр промолчал.

Иван Федорович, не дождавшись ответа, вздохнул:

– Я ведь все равно не отступлюсь, дядька. С Еленой прекрасной встречусь, и пусть хоть мир весь на дыбы встанет от гнева! Вот токмо, не зная ходов тайных, могу ведь и попасться с желаниями сими. Тогда уж точно плахи не миновать, тут измена за три версты видна будет! Вина же за кровь мою на тебя ляжет, Кудеяр. Что воспитаннику, коему отца и дядюшку заменил, совета малого пожалел.

Воевода, сделав обиженное лицо, отвернулся. Ну, ни дать ни взять – мальчишка малой!

– Не ищи путей к государыне, пропадешь, – вздохнул боярский сын. – Глаз окрест нее много, завсегда на виду. В свите ее союзницу ищи. За швеями-тряпичницами дозор иной совсем, к ним в светелки попасть несложно. А там до Великой княгини всего шаг един останется. Коли союзница твоя момент удачный выберет, коли свой взгляд отведет, прочих княгинь заморочит, а государыня сама не откажется… Тогда, может статься, встретиться и выйдет.

– А ты через кого до Соломонии добрался? – живо поймал дядьку за язык воевода.

Кудеяр снова замолк. Выдавать своих союзников он, понятно, не собирался.

– Помоги мне, дядька, – попросил князь. – Сердце болит, в душе кошки скребут, мысли в смятении… Дурак я такой, в государыню нашу влюбился! Уж кто-кто, а ты меня понять должен! С прочими со всеми и заикаться о таком глупо. И о любви настоящей, и уж тем паче о том, по кому напасть сия случилась. Помоги встретиться с ней, дядька. Хоть на минуточку, хоть на миг един!

Боярский сын не ответил.

– Дядька, в делах строительных от тебя проку большого нет, – сказал воевода, – в делах укрепления Ростиславля ты токмо скучать будешь. Посему до весны я тебя отпускаю. Но ты, Кудеяр, о просьбе моей не забудь, хорошо? Попытайся хотя бы… Во имя любви своей, дядька, помоги!

Боярский сын проехал рядом с воспитанником стремя в стремя еще с полсотни саженей, а потом потянул правый повод, отворачивая в сторону. Он пропустил княжескую свиту, махнул рукой холопам и поскакал обратно к Москве.


3 декабря 1526 года

Москва, подворье князей Шуйских

Василий Васильевич кушал. Один – а потому скромно. Самовар с обжигающим сбитнем, несколько ломтей ветчины и пара кусков убоины в миске с гречей да отдельная миска с хрусткой капустой, квашенной с брусникой и яблоками. Единственной богатой вещью на столе была свеча. Скрученная из разноцветного воска, с широким фитилем, она горела ярко, бесшумно и без запаха – в отличие от сальных свечей разного вида и сорта. Да и масляные лампы тоже воняли изрядно. Причем – даже не запаленные.

Открылась дверь, в горницу бесшумно вплыла княжна Анастасия Петровна. Увидев гостью, хозяин торопливо поднялся, улыбнулся, тепло обнял, прижал к себе, поцеловал:

– Вот уж радость так радость! Не ожидал.

– Слава светлоликой Ладе, хотя бы в постели великим князьям удается обойтись без помощи своей свиты, – тихо рассмеялась женщина. – Так что до рассвета я совершенно свободна.

– Ты голодна?

– Я кравчая, братик, ты забыл? Должна пробовать все блюда, предназначенные государыне. Не говори мне о еде, дай отдохнуть хотя бы один вечер!

– Вина? Меда? Настоек?

– Ты ешь, Васенька, – села на скамью княжна Шуйская. – Я токмо сбитенем погреюсь. Больно морозно ныне на улице.

– Какие новости при дворе? – вернулся к ужину князь Немой.

– Кудеяра нашего встретила ненароком, – налила она в деревянную мисочку горячего ароматного напитка. – И сей боярский сын с осторожностью вспугнутого из берлоги медведя спросил, не соглашусь ли я устроить Великой княгине свидание с князем Овчиной?

– Ого! – забыв о еде, дернул себя за бороду Василий Васильевич.

– И я вроде как не отказала, – так же невозмутимо и нежно ответила княжна.

– Ого! – икнул Немой. – А если понесет?!

– Беда в том, друг мой милый, – отхлебнула сбитень гостья, – что не токмо воевода Иван Федорович по молодухе нашей сохнет, но и она глаз на молодца явно положила. Сам понимаешь, коли двое одного сильно жаждут, то рано или поздно, но своего добьются. По нашей ли воле, супротив, но таковую возможность найдут. Наша Елена отнюдь не простолюдинка прежняя, у нее своих людей при дворе в достатке. Она, как в хоромы великокняжеские въехала, сразу литвинов многих на службу взяла, с коими от Сигизмунда драпала. У них здесь иной опоры, кроме государыни, нет. Посему преданы ей насмерть. Захочет, в тот же день молодца приглянувшегося доставят. Вот я и помыслила, что лучше уж тогда под присмотром своим все это держать и о свидетелях позаботиться, каковые при нужде таковой связь небрачную подтвердят и права ребенка на стол московский оспорят.

– Больно сложно у тебя все, Настенька. Как бы тебе самой в хитростях своих не запутаться.

– Да чего тут хитрого, братик? Нет у Василия детей, хорошо. Появятся – нужно его отцовство под сомнение поставить. Вот и вся задумка.

– Ладно, – после некоторого колебания вернулся к еде князь Немой. – Воевода Овчина ныне в почете общем. Коли в должниках твоих окажется, сие нашему роду на пользу. А что Кудеяр? Про сына своего не вспоминал?

– Навещает он Соломею, чаще прежнего. Насколько близко утешает, не ведаю. Сам не сказывает, а глаз своих в обители не имею.

– Она государю про дитя отписала?

– Экий ты наивный бываешь, Васенька, прямо диво, – покачала головой княжна. – Как же ей признаваться, коли малому и года еще нет? Любая повитуха, на него глянув, возраст до месяца определит сразу! Между тем, коли мальчику ныне год, он наследник, в начале марта зачат, когда князь с супругой перед отъездом к братьям прощался. И весь двор, обе свиты тому поручители. А коли девять месяцев, сие уже блуд, позор и срамота. Так что верно она затаилась и праведничает. До весны ей лучше просто молчать, а опосля ребенка как можно дольше никому не показывать. Коли повезет, лет до двух. А лучше до трех. В пять же и вовсе никто сказать не сможет, каков у княжонка возраст. И будет он по отцу и матери законный наследник… Коли мы с тобой этого захотим. А не захотим – не будет.