Глава четвертая

18 марта 1527 года

Москва, подворье князей Оболенских

– Она опять была там! – Князь Иван Федорович с силой, если не с ненавистью вогнал нож в лежащий перед ним телячий окорок, быстрым движением откроил ломоть, переложил на кусок хлеба, разрезал на куски помельче, один из которых наколол на кончик и отправил в рот. – Сидела на троне и, пока самаркандские послы расхваливали нового падишаха, рассматривала роспись за моей спиной! Я клянусь, она делала это специально, она смеялась надо мной своею недоступностью! Палаты были полны бояр, но смотрела она токмо за меня!

Он кинул в рот еще кусок мяса и откинулся в кресле:

– Но великая Лада, как же она хороша! Бела, чиста, пригожа! А соболя на поясе? Так и хочется запустить пальцы в этот мех! Какой взгляд! Небеса таковыми никогда не бывали. Черты тонкие, резные, голос медовый, губы алые. Душу продам, лишь бы губы сии поцеловать, Кудеяр!

– Завтра поутру, княже, ты оденешься в рубаху простую и чистую, – ответил сидящий напротив боярский сын, – штаны полотняные да походные сапоги и отправишься на торг, к рядам немецким, что вином заморским торгуют. Есть там лавка приметная с бочонком на крыше.

– Чего?! – не понял дядьку князь Овчина-Телепнев-Оболенский.

– Сказываю, оденешься завтра чисто и бедно, ровно подмастерье с кожевенной слободы, – терпеливо повторил Кудеяр…

* * *

Торг, что находился в Китай-городе, через ров напротив Кремля, просыпался с первыми лучами солнца. Едва только на улице можно было отличить свой сапог от метлы ярыги – обитатели тесно стоящих лавок поднимали навесы, раскрывали двери, раскладывали товары. А когда появлялись первые прохожие – наружу выпускались зазывалы, хватающие этих самых прохожих за рукава и тянущие к товару, громко причитая:

– Скоба псковская, как булат прочная, первому покупателю за полцены наудачу, не упусти дешевизны сказочной! А вот курага, как мед прозрачна, как дыня сладка, даром почти отдаю, токмо порадовать хочу! Шелк китайский, ковер персидский, сукно индийское, все что хочешь в одном месте разом!

Здесь, на главном торгу в столице величайшей и богатейшей державы, можно было купить все – от рыбьего зуба до слонового бивня, от французских кружев до шелковых платков, от речных жемчугов до индийских самоцветов, от испанского пурпура до чернильных орешков.

Вот только цены такие назывались – что держись! Ведь рядом с двором великокняжеским бедняки не гуляют. Разве на подработку придут – поднести чего, разгрузить, подмести, подремонтировать… Так и то не всякого к торгу близко купцы подпускали. Иного за три улицы служки погонят, дабы лохмотьями своими и вонью покупателей знатных не отпугивал.

Разумеется, здесь имелся и проулок, в котором торговали немецкими винами – из Гишпании и Франции, с Рейна и Тибра, из Валахии и Сербии. Больше же всего бочонков привозили голландцы – но знающие люди у них не отоваривались. Бродили слухи, что перекупным добром купцы тамошние промышляют, и цены самые низкие держат, потому как хлебным вином заморские напитки разбавляют.

Кравчую Великой княгини здесь знали – за ценой она никогда не стояла, товар брала бочонками, незнакомых напитков пробовать не брезговала. Вот только в качестве была зело как разборчива. И запах искала нежный, и вкус тонкий, и послевкусие долгое и приятное. Угодить трудно – зато какой прибыток! И потому зазывалы чуть не костьми ложились, пытаясь завернуть женщину к своему прилавку:

– Солнечной Наварии токмо два бочонка красного о прошлом годе удались! К твоим услугам, княгиня! Один глоток, умоляю… – самолично выскочил купец из-за прилавка.

– Пошел вон! – брезгливо поморщилась Анастасия Петровна. – Два года тому ты мне кислятину перестоявшую налил.

– То был такой сорт, княгиня! Хороший сорт рейнского вина…

Но бедолагу уже оттирали другие торговцы:

– Нет вина лучше фряжского, княгиня! Много солнца, много воздуха, никаких улиток! – стукнул себя кулаками в грудь смуглый купец с густой черной курчавой бородой и такими же густыми курчавыми бровями. – Оливки и виноград токмо наши упоминания достойны.

Княжна Шуйская остановилась. Радостный купец тут же нацедил по полмиски вина из трех разных бочек, выставил на прилавок. Кравчая понюхала по очереди каждую, но пригубила только одну, почмокала языком.

Купец замер…

– Непонятно… Но что-то есть… Одну на пробу! – вскинула палец женщина.

Фряг радостно тряхнул кулаками, а кравчая двинулась дальше. Отпробовала напитки у одной лавки, у другой. В третьей только понюхала, в четвертой взяла сразу два бочонка. Вскоре Анастасия Петровна добралась до приметной лавки с бочонком на крыше. Уже зная товар, она все же проверила на вкус вишневую наливку, потребовала бочонок… И тут случился казус: оба ее холопа уже ушли с тяжелыми покупками.

– Эй, смерд! – окликнула кравчая плечистого опрятного простолюдина. – Деньгу получить хочешь? Бери бочонок и ступай за мной.

Смерд стремглав кинулся выполнять пожелание Анастасии Петровны, легко забросил бочонок на плечо, пошагал за женщиной.

Выйдя из проулка, кравчая громко посетовала:

– Что-то жарко стало, – скинула с головы платок, оставшись в кокошнике, набросила на шею нанятого грузчика. Подумала, негромко посетовала: – Мало… Лицо уж больно известное… – Она огляделась, махнула рукой: – Эй, малой!

Через минуту на шее грузчика висела гирлянда бубликов, болтаясь на уровне подбородка. Выглядел мужчина при этом глупо, но обыденно – и половина лица долой.

Впрочем, особо к смерду во Фроловских воротах не приглядывались. Кравчую знали, вино она покупала нередко, слуги несли бочонки каждый раз – все как всегда. Стражники поклонились княжне и пропустили.

Так же запросто они вошли на женскую половину, поднялись к палатам свиты. Анастасия Петровна завела грузчика к себе, кивнула:

– Ставь у двери, опосля холопы унесут. Бублики можешь съесть, мне они не любы. Теперь слушай. Я уйду на службу, ты же жди истопника, дрова принесет. Дашь ему рубль, заберешь кафтан и вязанку. Да токмо не мою, а государыни, каковую он второй ходкой принесет! Печь там между опочивальней и горницей, в опочивальню не суйся. Сиди перед топкой да поленья с места на место перекладывай. Передумаешь – беги. Нет – кого жаждешь, дождешься.

* * *

Государыня Елена Васильевна провела вечер на псарне, беседуя с выжлятниками и доезжачими. Ведь гончие при дворе появились совсем недавно, и хороших свор, спарок завести не удалось. Надобно было докупать собак хорошей породы – и тут с выбором ошибиться никак нельзя, коли охоту желаешь проводить в удовольствие.

После псарни она отужинала, оценив новое фряжское вино, и пожелала отдохнуть.

В дверях в покои за ее спиной случилась давка – кравчая возмутилась, что кто-то невместно попытался пройти вперед нее, остановилась, начала скандалить. Великая княгиня ненадолго осталась одна, снисходительно глянула на возящегося у печной дверцы истопника. Тот поднял голову и…

– Ч-черт! – Великая княгиня отпрянула к двери, рявкнула в нее: – Как вы со сварами своими надоели! Одна хочу побыть! – захлопнула створку и прижалась к ней спиной.

Сердце бешено колотилось, лицо залило краской, в ушах зазвенело.

Он был здесь! Тот самый дерзкий красавец-воевода, что никак не желал исчезнуть из памяти.

– Я позову стражу! – выдохнула она.

– Зачем тебе стража, краса невероятная? – выпрямился могучий воин. – Поцелуй меня, и я просто умру от счастья.

Великая княгиня сделала шаг вперед, взяла его за бороду, притянула и прильнула в долгом жарком поцелуе, сжигающем рассудок и осторожность.

Спустя вечность она отступила, отчаянно борясь с охватившим тело томлением, выдохнула в лицо остолбеневшему то ли от счастья, то ли от неожиданности князю:

– Ты жив? Лжец! Пошел вон отсюда!

Лжеистопник, по счастью, послушался, метнулся к двери, согнулся ниже пояса и, часто бормоча:

– Прощения просим, прощения просим… – пробрался через свиту.

Князя Овчину-Телепнева-Оболенского никто из женщин просто не заметил. Мало ли слуг в хоромах великокняжеских? Нешто на каждого внимание обращать!

Елена Васильевна осталась одна. Лоно ее горело, тело предательски ослабло, на губах все еще ощущался горьковатый вкус воеводского поцелуя. Государыня упала на постель, и прошло не меньше получаса, прежде чем она вернулась в рассудок и впервые задала себе вопрос:

– А как же он сюда попал?

Великая княгиня поднялась, прошла из опочивальни в горницу, потерла виски, вспоминая еще раз череду событий.

Она вошла… Возникла заминка в дверях, и у нее появилось время увидеть истопника и как-то отреагировать. Миг неожиданности случился без лишних глаз.

Заминку же устроила кравчая…

– Ах, княжна! – улыбнулась государыня. – Вот уж не ожидала…

Она толкнула дверь, громко объявила:

– Анастасия Петровна, желаю еще вина фряжского испить! Остальные свободны. Ко сну девки разденут.

Свита разошлась, радуясь тому, что гнев госпожи так быстро утих. Княжна Шуйская отлучилась за кувшином и кубком, вскоре вернулась в покои Великой княгини. Налила, отпробовала, протянула правительнице.

– Ничего не желаешь мне поведать, Анастасия Петровна? – ласково поинтересовалась государыня.

– Так ведь не знаю я ничего, – столь же елейным тоном отозвалась кравчая.

– И ведь хоть бы кто предупредил… – вздохнула Елена Васильевна.

Женщины встретились глазами и улыбнулись. Они друг друга поняли. Одна – что правильно угадала интриганку. Другая – что ее поступок заслужил одобрение. Так что можно и повторить.

А слова… Зачем нужны слова? Тем более во дворце, где даже стены имеют уши. Слова – это уже заговор…

Впрочем – уже через неделю после столь оглушительного поцелуя воевода Овчина-Телепнев-Оболенский был отправлен великокняжеским наместником в Калугу.


15 апреля 1527 года

Суздаль, Покровский монастырь

Покровский собор был полутемным, пах дымом, маслом и ладаном. Его освещали только тлеющие перед образами лампады и свечи, вырывающие из сумрака лики святых, и потому иногда казалось, что свет дают именно они – апостолы и великомученики, застывшие на образах.

Прихожанка, одетая в короткий кафтан, из-под которого расходились пышные полотняные юбки, закончила молитву и уже шла к вратам храма, когда ее путь заступила немолодая монашка, скромно сложившая перед собой руки:

– Часом, не Беленой Масютьевной тебя зовут, милая женщина? – спросила послушница. – Чудится мне, что знаю я тебя и ты супруга боярина Мазура, постельничего государева.

– Да, это я, – удивленно остановилась прихожанка.

– Просьба у меня к тебе нижайшая, боярыня. Пусть муж твой сие письмо Великому князю передаст… – Монашка передала женщине свиток, перекрестилась и отступила в сторону.

Уже за пределами монастыря к боярыне Мазуровой подошла еще одна женщина – боярыня Малая, жена государева казнохранителя. Подруги вместе ездили на богомолье.

– Чего она от тебя хотела? – спросила Малая, видевшая короткую встречу издалека.

– Письмо Великому князю передала… Вот, размышляю, отдать али нет? Мало ли, крамола какая? Или просто глупость пустая.

– А знакомой тебе эта монашка не показалась? Это часом не Соломония Юрьевна, государыня прежняя?

– Да ты что-о-о?! – охнула Белена Масютьевна, сунула руку за пазуху, достала письмо. – Смотри, печатей нет… Прочитаем?

– Спрячь от греха, – оглянулась на монастырь ее подруга. – Иных вещей простым смертным лучше и не знать.

Но терпения женщин хватило ровно до постоялого двора, в котором они сняли себе светелку на двоих. Сняв платки и расстегнув душегрейку, Белена Масютьевна посмотрела на письмо, осторожно стянула со свитка тесемочку, развернула бумагу и…

Постоялый двор сотрясся от громкого крика. Боярыня трясущимися руками протянула грамотку подруге:

– Читай!

Та приняла послание, пробежала глазами, охнула, сев на сундук, и прочитала еще раз, но теперь вслух:

– Любимый мой супруг Василий Иванович! Соглядатаи, верно, поведали тебе, что сразу по постригу я разрешилась от бремени мальчиком, каковой ныне возле меня и подрастает. Удивлена зело, что не интересуешься ты благополучием сына свого, Георгием нареченного, и спешу сообщить, что здоров он, бодр и весел и уже своими ножками бегает…

* * *

Почти так же отреагировал на письмо и Великий князь – прочитав, сперва вскочил, а затем, побледнев, рухнул обратно в кресло.

– Кто знает? – поднял он взгляд на своего постельничего.

– Жена моя да подруга ее, боярыня Малая…

– Баб обеих в поруб, да мужей их туда же! – жестко приказал государь, бросив взгляд на стоящего у двери рынду. – Дьяка Разрядного приказа сюда!

* * *

Спустя два месяца в маленькой горнице перед покоями Великого князя стояли понурые бояре – дьяк Федор Рака да подьячий Меньшой Потата. Государь же вышагивал перед ними, вытаптывая войлок ногайского набивного ковра: