Шарлотта – самая старшая моя сестра и, втайне, самая любимая. Поскольку я младше на четырнадцать лет, мы мало виделись – сначала она училась в пансионе, а в двадцать один год вышла за собрата по Королевскому обществу живописи – Барнаби Кеттона. Наверное, именно поэтому я люблю Шарлотту сильнее остальных сестер, у которых было гораздо больше возможностей мучить меня и превращать мою жизнь в сплошные страдания.

– Что ты вообще делаешь в Тэпли? – спрашиваю я, неловко выпутываясь из могучих объятий. Крокодил Данди уместнее в Нью-Йорке, чем Шарлотта в Тэпли.

– Я так и знала, что эта американская девица забудет тебя предупредить. Типичная иностранка.

– А, Рокси, – грустно говорю я.

Но Шарлотта уже утратила интерес к разговору об обитателях дома. Она распахивает дверцу машины и кричит:

– Сюда, Лир! Сюда, Корделия!

Из машины с восторгом выскакивают два огромных лабрадора. Я поспешно отступаю.

– Залезай! – приказывает Шарлотта. – И не надо так пугаться. Они просто повалялись на лисьем дерьме, от этого не умирают.

Сестра сбрасывает на пол ошейник, пакет собачьего печенья и джутовый коврик, и я сажусь. Лир кладет голову мне на плечо. Когда я наконец решаюсь вдохнуть, то чуть не задыхаюсь от вони. А я-то думала, что Мад воняет. По сравнению с собаками Шарлотты он прямо-таки благоухает.

Шарлотта закатывает глаза.

– Элли, спокойней. Нельзя быть такой брезгливой. Слушай и не ной. Мамину операцию перенесли на более ранний срок, поэтому я и приехала.

– Перенесли? Почему?

Шарлотта сжимает мою руку в своей грубой, обветренной ладони.

– Вчера она ходила на осмотр перед операцией, и врачи нашли вторую опухоль. Онколог не захотел рисковать и ждать неделю, поэтому маму положили в клинику вчера вечером. Утром ее повезли в операционную. Сейчас уже наверняка все закончилось.

Кажется, меня сейчас стошнит. К счастью, это Шарлотта в потрепанном «лендровере», а не Эмили в шикарном «БМВ». Если бы я заблевала машину Эмили, в больнице оказался бы еще один член семьи Эндрюс.

– Ну, не пугайся, – бодро говорит Шарлотта. – Насколько я поняла, такая операция – дело обычное. Конечно, неприятно, но что уж тут. Во всем есть свои плюсы. Теперь, когда маме не будет мешаться грудь, она займется конкуром. Или прыжками с трамплина, например.

Я ошалело смотрю на сестру. Если некоторое время я не вижусь с Шарлоттой, то совершенно забываю, что она сумасшедшая.

– Мама не занимается конкуром и не прыгает с трамплина.

– Допустим, – соглашается Шарлотта. – Но теперь сможет, если захочет.

Как спорить с такой логикой?

– Какие у нас планы? – спрашиваю я. – Мы едем прямо в больницу?

Шарлотта качает головой, одновременно повязывая шарфик от «Эрмес». Должно быть, этому учат в Слоун-скул.

– К ней еще не пускают посетителей. Там сидит бабушка Стивенс. А папа решил, что лучше всей семье собраться вместе и побыть в пределах досягаемости несколько дней, вот почему я приехала. Люси и Генри едут, Эмили пообещала взять выходной. Папа говорит, у маминой постели лучше позабыть о разногласиях.

Отец сошел с ума? Семья Эндрюс не в состоянии поладить, даже когда рассеяна по лицу земли.

– Маме нужен уход! – гремит Шарлотта, с грохотом переключая скорость. – Именно этим мы и займемся. Кстати, отличное было шоу по ящику. Я страшно обрадовалась, когда ты врезала Лейси в нос. Я бы и сама не отказалась. Терпеть не могу тех, кто вырубает леса. Перестрелять их всех надо.

Шарлотта известна сильными взглядами. Она охотно запретила бы англичанам выезжать на континент, объявила футбол вне закона, сделала охоту на лис национальным спортом и учредила закон, по которому каждый должен есть британскую говядину по крайней мере раз в неделю. И никаких вегетарианцев. Я решаю не намекать, что у нее гораздо больше общего с Маркусом, чем с Сэм и Мадом.

В сгущающемся мраке я хватаюсь за слабую надежду, как утопающий за соломинку.

– Значит, маму положили в клинику вчера?

– Да. Слушай внимательней, Элли, я терпеть не могу повторять. Я твержу об этом Барнаби с утра до вечера.

– Значит, она не смотрела новости.

– Ох, сомневаюсь. Тогда бы ее на месте хватил удар. – Шарлотта хохочет. – Она и так пришла в ярость, когда тебя арестовали, и сказала папе, что теперь ты точно не найдешь приличного мужа, раз уж связалась с криминальным миром.

Я закатываю глаза.

– Сэм и Мад – вовсе не Бонни и Клайд.

– Врачи говорят, что рак иногда развивается из-за стресса. Поэтому давай-ка задумайся о своем будущем. Найди приличного парня. Чем, например, плох брат Барнаби?

– О нет, только не он! – с ужасом восклицаю я. Гнусный толстяк с явными признаками вырождения. Тупее, чем лабрадоры Шарлотты. – И не надо намекать, что раком можно заболеть из-за стресса, – добавляю я, чувствуя, как внутри все скручивается. – Ты как будто хочешь сказать, что мама заболела из-за меня.

– Я ничего не хочу сказать. Просто имей в виду, что хватит уже крутить интрижки с совершенно неподходящими парнями.

Я буквально чувствую прикосновение рук Джея, его губ, запечатлевающих горячие поцелуи на моих ключицах и ниже… Мне становится жарко. Надо подумать о чем-нибудь неприятном.

– Не надо нотаций, – устало говорю я. – Настроение у меня и так уже хуже некуда, ты ничем его не испортишь. Думаешь, я не знаю, что раз за разом подвожу маму?

– Я не пытаюсь испортить тебе настроение, я хочу помочь. Пора успокоиться и завести семью. Есть у тебя на примете хоть один человек, на которого имело бы смысл ставить?

К моему полнейшему изумлению – а я-то думала, что слезы выплаканы до конца, – я начинаю рыдать.

– О Господи! – Шарлотта резко сворачивает на обочину и что есть сил жмет на тормоз. – Ну-ну! – Она неуклюже похлопывает меня по плечу. – Перестань реветь и высморкайся.

Я послушно сморкаюсь в огромный платок, от которого пахнет конюшней.

– Так-то лучше! – Шарлотта лезет в карман куртки и извлекает фляжку. – Ну-ка, глотни.

Я глотаю и чуть не задыхаюсь. Превосходный бренди как огнем жжет глотку.

– Лекарство от всех печалей. – Усмехаясь, сестра закручивает крышку. – Так я справляюсь с близнецами, когда они особенно скверно себя ведут. А теперь рассказывай.

И я рассказываю, испытывая огромное облегчение. Мои эмоции как будто вылили в миксер и включили его на полную скорость.

– Бедная ты дурочка. – По крайней мере Шарлотта на свой лад мне сочувствует. – Как обидно. Но нельзя же вечно сидеть и скулить. Упрись ногами покрепче и оставь эту дребедень в прошлом.

Однако чудесное время, проведенное с Джеем, вовсе не кажется дребеденью. Наоборот, оно как будто – единственная часть моей жизни, которая исполнена смысла. Но роман закончился, не успев начаться.

– Мне страшно жаль, – продолжает Шарлотта, отхлебнув бренди, – но если вечно сидеть и хлюпать, у окружающих в конце концов иссякнет сочувствие. Нужно встряхнуться, иначе рано или поздно людям надоест видеть твое заплаканное лицо.

Такова моя сестра. Грубая, но любящая.

– Поэтому, как только мама слегка окрепнет, ты поедешь в Хэмпшир и погостишь у нас. Считай, что у тебя отпуск.

Я бледнею. Скорее я соглашусь отрезать себе волосы газонокосилкой. Жизнь с Шарлоттой никак не назовешь приятным отдыхом. Меня будут вытаскивать из постели ни свет ни заря, сажать на лошадь, гонять «укрепляющим» галопом, а главное, сделают нянькой, шутом и рабыней для бешеных близнецов по имени Тристан и Изольда. Во время моего прошлого визита они якобы случайно заперли дверь конюшни на замок. Я просидела там шесть часов и до сих пор вздрагиваю при воспоминании о том, что пришлось справлять нужду в ведерко.

– Ты очень добра, Лотти, но…

– Да ладно! – гремит она, заводя машину. – Мы ведь сестры. И к тому же от помощи по хозяйству я не откажусь. О! – Шарлотта с восторгом хлопает кулаком по рулю: ей приходит какая-то гениальная идея. – Я тебе даже заплачу, как будто ты по-настоящему работаешь. Работа и свежий воздух – и никакого Тэпли. Все счастливы.

Кроме меня. Но когда кого-либо волновало мое мнение?

– Через две недели у нас вечеринка, – добавляет старшая сестра, едва не сбивая пешехода. – Да, да, большая вечеринка и десятки холостяков! Кто-нибудь из них непременно тебе приглянется, и ты забудешь про Джея!

– Прекрасно, – устало отвечаю я. Спорить с Шарлоттой бесполезно. Она – воплощенная сила и не терпит возражений, поэтому я просто смотрю в окно, за которым катятся зеленые лужайки Бакингемшира. Иного выбора нет, кроме как забыть о Джее. Может быть, стоит последовать совету Шарлотты?

На следующей неделе я начинаю замечать, что со мной творится нечто странное. То есть совершенно из ряда вон выходящее. Тайна столь непостижимая, что встали бы в тупик даже Скалли и Малдер.

Я худею.

Не прикладывая никаких усилий.

Поначалу я решаю, что у меня разыгралось воображение и я выдаю желаемое за действительное, но по мере того как брюки становятся все свободнее в талии, а складки на животе тают, я уже не в силах отрицать очевидное. В кои-то веки от горя я начала худеть. Я такая несчастная и измученная, что от одной мысли о еде хочется умереть.

– Ты ничего особенного не замечаешь? – спрашиваю я у мамы, которая лежит в постели, раздумывая над больничным обеденным меню. – Как по-твоему, я совсем не изменилась?

Мама отвлекается от сомнительных прелестей жареной говядины сравнительно с маринованным цыпленком и задумчиво смотрит на меня.

– Ты похудела, – наконец говорит она, медленно приподнимаясь на подушках, чтобы посмотреть получше. – Раньше джинсы тебе были тесны, а теперь сидят как влитые.

– Они всегда прекрасно сидели! – обиженно возражаю я. Эти джинсы, настоящее ретро семидесятых годов, которые я нашла в винтажном магазинчике в Тутинге, – мои любимые.

– Да, ты действительно похудела, – подтверждает мама. – Я очень рада, Элли. Особенно если ты собираешься позаимствовать что-нибудь у Люси, чтобы надеть на вечеринку у Шарлотты. Только не бросай диету, ты отлично выглядишь.

Я пристраиваю свою похудевшую задницу на постели.

– Честно говоря, я не на диете, – признаю я. – Просто худею сама собой.

– Так или иначе, хорошо, – отвечает мама, размашисто подчеркивая жареную говядину. – Люси и Шарлотта обе были замужем в твоем возрасте. Пора уже перестать беситься и найти себе приличного мужчину. Я не буду знать покоя, пока ты не заведешь семью. Я хочу знать, что моя детка живет в холе и неге. Тогда я сосредоточусь на собственных болячках и начну потихоньку поправляться.

Ох! Мне снова становится стыдно.

– Хватит о грустном, – продолжает мама, глядя на нависшую над ней капельницу. – Ну вот. Мешок пуст, физраствор закончился. Твой отец платит огромную сумму за мое лечение, а они даже не удосуживаются капельницу заменить. Элли, детка, сбегай к дежурной сестре, и пусть сюда кого-нибудь пришлют. А заодно заскочи в магазин и купи минеральной воды и сандвич. Прямо не знаю, как можно поправиться, если всем на тебя наплевать. Честное слово, не знаю.

Я, конечно, очень люблю маму, и мне бесконечно совестно за то, что я вынуждаю ее проходить такое испытание, но она, мягко выражаясь, не самый кроткий пациент. Она едва успела вернуться из операционной, как я, минуту назад присевшая к больничной койке, превращаюсь одновременно в раба и мальчика для битья. Поездка к Шарлотте начинает казаться приятным разнообразием.

Очень досадно, что вскоре после краткого момента семейной солидарности сестры вновь разбегаются, чтобы заняться неотложными семейными делами. А я, разумеется, как единственная незамужняя сестра, остаюсь присматривать за беспомощным отцом и развлекать маму, которая становится час от часу нетерпеливее. Спустя несколько часов после операции мы сидим в больничной столовой, и я недоверчиво выслушиваю оправдания каждой из сестер по очереди.

Эмили не пробыла с нами и суток. Видимо, «Голдман Сакс» не в силах без нее обойтись. Неудивительно, что на планете финансовый кризис: Эмили Эндрюс пришлось взять на день отгул.

– Я и не надеюсь, что ты поймешь, – снисходительно заявляет Эмили, когда я эгоистично предлагаю взять отпуск на неделю и посвятить некоторое время уходу за матерью. – В отличие от тебя, Элли, у некоторых тут приличная работа и много ответственности. Без меня просто не обойдутся. Я – залог успеха нашего филиала.

– Да уж, – мрачно бормочу я, но Эмили пропускает мое ворчание мимо ушей. Поскольку в детстве по-другому она со мной и не общалась, я ничуть не удивлена. Она уделяла мне внимание лишь тогда, когда я хотела занять некоторую сумму в счет карманных расходов. Тогда она усаживала меня за стол и объясняла, какой головокружительный процент намерена стребовать, после чего брала в финансовую кабалу на следующие полтора месяца. По сравнению с Эмили даже Шейлок покажется Робин Гудом.

– Ничего страшного не случится, если ты бросишь работу в этом вшивом магазинчике, – продолжает Эмили, пожимая плечами, обтянутыми стильным жакетом, и проводя рукой по безупречно уложенным волосам, – а я не могу себе позволить взять отпуск. Ты сама отказалась от папиного предложения и не стала работать в его фирме. По крайней мере теперь тебе не приходится волноваться о карьере.