— Значит, мы будем танцевать и на вершине Мачу-Пикчу, и в цветущей пустыне Атакама. Мы будем танцевать везде, от Атлантики до Парижа, от Рима до Вены. Мы будем танцевать по всему миру, и я никогда не позволю музыке утихнуть. Любимая, я обещаю тебе: музыка всегда будет звучать в наших сердцах!

Одри прильнула к возлюбленному, пребывая в полной уверенности, что так и будет.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Перспектива провести вечер с Сесилом пугала Одри. И не потому, что ей было неприятно его общество; она знала о его любви и понимала, что поступает неправильно и нечестно. Ее беспокоила запутанность этой интриги, которая медленно тянула на дно всех участников. Не в ее правилах было причинять боль, но Айла убедила сестру в том, что обстоятельства вынуждают ее поступиться своими принципами.

— Не глупи, Одри. У Сесила слишком холодное сердце. Его можно сравнить с рыбой, которые, как известно, лишены чувств.

Сесил не мог сосредоточиться на работе, игре или еще на чем-то, что могло отвлечь его внимание от приближающегося ужина с Одри Гарнет. Он сделал все возможное, чтобы достойно организовать этот вечер, потому что очень хотел завоевать ее расположение. Он даже купил билеты в ложу театра Колон и договорился с Генри, что тот одолжит ему свой «Форд». Сесил представлял, как они с Одри будут обмениваться нежными взглядами в темноте. Возможно, она даже позволит ему прикоснуться к своей руке. Эта мысль бродила в его сознании до тех пор, пока в мечты не ворвался телефонный звонок, возвращая его к реальности. Но стоило Сесилу положить трубку, как внимание снова рассеялось, и в сознании возник желанный образ Одри.

Сесил никогда не обсуждал с братом своих проблем. Но на этот раз, в поезде по дороге с работы домой, переполняемый оптимизмом и потребностью поделиться с кем-нибудь своей радостью, он решил открыться Луису. Уверенностью и гордостью были пронизаны слова Сесила, и Луис с трудом подавил приступ ревности. Он пытался сменить тему, но Сесил возвращался к этому разговору снова и снова. Луису не осталось ничего другого, кроме как смириться и слушать.

— Я даже не смел надеяться, что она примет мое приглашение. Но когда она сказала «да», у меня было такое ощущение, будто разводной мост наконец-то соединили, чтобы я мог пройти по нему. — Сесил вздохнул, пребывая в уверенности, что битва за сердце Одри закончена и он — победитель.

Его самодовольная улыбка бесила Луиса.

— И куда ты собираешься ее пригласить? — спросил он сдавленным голосом, сложив руки в замок на коленях, будто пытаясь защититься.

— Одри — утонченная девушка. Она любит музыку и танцы, — начал Сесил тоном, предполагающим, что он знает о ней больше брата.

Луис посмотрел в окно, но было темно, и единственное, что он смог увидеть, — отражение своего собственного бледного лица.

— Я купил билеты в театр Колон на балет «Жизель», — ответил он. — Она любит балет, но редко выезжает. — Затем добавил с необычным блеском в глазах: — Для Одри это будет сюрприз.

Луис подавил стон и нервно закашлялся.

— Ты все продумал, — мрачно сказал он.

— Надеюсь, что да.

— Но тебе же никогда не нравился балет!

— Не имеет значения. Главное, что он нравится Одри, а мне доставит удовольствие смотреть, как она им наслаждается.

— Не торопи ее, — добавил Луис, не в силах больше сдерживаться.

— О чем ты говоришь?

— Она очень юная. Если ты будешь торопить события, то испугаешь ее.

Но Сесил был настолько уверен в себе, что просто многозначительно улыбнулся и ответил:

— Это не игра, Луис. Может быть, она и молода, но обладает рассудительностью взрослой женщины. У меня далеко идущие планы, и я полагаю, она догадывается об этом.

Луис вздрогнул: оказывается, брат убедил себя в том, что Одри разделяет его чувства. Противоречивые эмоции разрывали его сердце. С одной стороны, он ощущал вину: сердце Сесила скоро разобьется, а он, Луис, принимает участие в этой чудовищной игре. Ему вспомнился бедный Мальволио из комедии Шекспира. Луис уже жалел, что втянул брата в такую жестокую авантюру. Но, с другой стороны, мысль о том, что избранница Сесила не ответит на его чувства взаимностью, доставила ему удовольствие. Придет день, и Одри, в конце концов, откроет ему правду. Луис убеждал себя, что нужно быть терпеливым. Время распутает этот клубок.

Когда они прибыли на станцию Херлингем, Луис вытащил из щели маленькую записочку Одри, и к нему снова вернулось хорошее настроение. Она любит его, и никакие ухаживания и признания со стороны брата не заставят ее разлюбить. Пока они шагали к клубу по холодным зимним улицам, пальцы Луиса весело играли с запиской Одри. Этот клочок бумаги передавал ему теплое ощущение уверенности. Их тайна наполняла гордостью его сознание. Ему отчаянно хотелось рассказать всем, что Одри принадлежит ему. Но как долго им еще придется скрывать свои чувства?


Роуз была так обеспокоена романом своей старшей дочери, что допустила серьезную ошибку, проболтавшись в булочной Диане Льюис о предстоящем ужине Одри и Сесила. Диана, не теряя времени, позвонила Шарло Осборн, а та передала услышанное полковнику Блису во время чаепития в клубе.

Полковник подкручивал кончики своих белых усов и задумчиво сопел.

— Сесил Форрестер — лучший молодой человек, которого я знаю, — сказал он, затягиваясь турецкой сигарой. — А юная Одри — просто клад, и всегда была такой.

— Прекрасная девушка. Прекрасная, — подтвердила Шарло. Главным достоинством женщины, по ее мнению, была красота, и ни о чем она не жалела больше, чем о том, что ее собственная уже увяла. — Девушка должна использовать свою привлекательность, пока молода, потому что молодость быстротечна. Посмотрите на меня! Когда-то я тоже была хорошенькой. Но сейчас… — Она вздохнула, зная, как отреагирует на эти слова старый полковник.

Он похлопал ее по руке своими грубыми мозолистыми пальцами и с нескрываемым восхищением посмотрел на нее сквозь толстое стекло монокля. Шарло уже отметила, что полковник стал более терпимым к слабостям других, но не знала, что послужило этому причиной. Присущая ему жесткость исчезла, он стал более человечным. Она даже смела надеяться — более романтичным.

— Ты замечательно созрела, моя старушка, подобно хорошему красному вину, — сказал он, и его сухие губы вытянулись в довольную улыбку. — Красота — это банальность, моя дорогая. Вокруг нас слишком много красоты, а чувств мало. У тебя хватило бы темперамента, чтобы отвлечь от работы целый континент.

Встретив его лукавый взгляд, Шарло засмеялась. Может ли быть, что любовь растопила сердце старого вояки?

— Вы слишком добры ко мне, полковник, — возразила она, проводя рукой по своим густым серебристым волосам. Взгляд ее голубых глаз, несмотря на то что веки потеряли свою упругость, по-прежнему оставался завораживающим.

— Ну ладно, ладно, старушка, ты же знаешь, как я восхищаюсь тобой, — продолжал он, еще чаще затягиваясь сигарой.

— Я не заслужила вашего восхищения, полковник.

— Ты заслуживаешь, но не хочешь принять, — гневно парировал он, стукнув кулаком по столу, от чего фарфор на скатерти подпрыгнул так, словно случилось землетрясение.

— Ну-у-у, не знаю…

— Я знаю, что ты похоронила троих мужей. Я же выжил в великой войне, но битва с тобой стала бы самой великой и самой ответственной из всех. Ты ведь не лишишь старика возможности поучаствовать в последней схватке?

— Меня называют черной вдовой, — предупредила она.

— Чтобы загнать меня в могилу, мало укуса насекомого! Я крепкий, как носорог, — возбужденно воскликнул он. — Ты не путаешь меня, Шарло, ты порабощаешь меня.

— Я стара.

— Я тоже.

— Увы, я слишком стара для романа.

— Ты же сама в это не веришь!

— Я вынуждена в это верить.

Какое-то мгновение полковник жевал кончик сигары, сетуя на свою неспособность укротить эту женщину.

— Ты — прелестный кошмар, Шарлотта Осборн. Я добьюсь тебя, чего бы мне это ни стоило.

Красивое лицо Шарло светилось от удовольствия.

— Конец может быть ближе, чем мы оба предполагаем.

— Вот именно, моя дорогая, именно поэтому я не желаю больше тратить время на погоню.

— А я всегда считала погоню самой веселой частью любовных историй, — пошутила она, с удовольствием делая акцент на слове «веселой».

Полковник Блис вынул сигару изо рта и прищурился.

— На этом этапе нашей жизни неразумно играть в игры. Боже мой, старушка, ты ведь знаешь все о веселье, которое последует за гонкой, и должна позволить себя поймать.

— Меня ловили трижды, полковник, и каждый раз я разочаровывалась. Я уже слишком стара сейчас, чтобы перенести очередное разочарование.

Полковник отложил сигарету и откинулся на спинку стула, сраженный ее аргументом.

— Итак, вернемся к юному Сесилу Форрестеру. Уж он-то никого не разочарует, — сказал полковник со сдавленным смешком.

— Сейчас нет, — угрюмо произнесла Шарло. — Но в будущем, возможно… Сердечные дела всегда таят в себе некую степень разочарования. Чем выше парит сердце, тем с большей высоты ему предстоит упасть.

— Молодость… — вздохнул он. — Наивность — чудесное блаженство, так же как и неведение.

— Вот именно. С возрастом человек становится циничным.

— Только если он сам позволяет себе стать таким, старушка.


Прошло совсем немного времени, и вот уже все члены общины судачили об ухаживаниях Сесила. Девушки покровительственным тоном одобряли выбор Одри, испытывая скрытую зависть, что из всех потенциальных невест он выбрал именно ее.

— Так естественно для Одри влюбиться в Сесила, — злословили Агата и Нелли, маскируя свою ревность за слащавой добротой. — Одри так благоразумна! Они отличная пара.

«Крокодилицы» обсуждали отношения Одри и Сесила за партией в бридж, и, к своему разочарованию, вынуждены были признать, что им не к чему прицепиться. Только тетя Хильда выражала свою горечь узкой линией рта, который, казалось, стал еще более тонким, чем обычно. Она так хотела, чтобы Сесил стал мужем одной из ее дочерей!

Одри была в отчаянии — все говорили о том, что у них с Сесилом роман. Девушка избегала появляться в клубе. Роуз сожалела, что именно она Дала толчок этой лавине сплетен. Всеобщий интерес к делу, которое никого не касалось, пугал ее. Поэтому она старалась сделать все возможное, чтобы успокоить дочь. Одри же в назначенный день чувствовала себя так плохо, что готова была отказаться от ужина с Сесилом, сославшись на головную боль. Но Айла помассировала сестре виски лавандовым маслом и напомнила причину, по которой та приняла приглашение Сесила.

— Завтра ты снова окажешься в объятиях Луиса, и, если будешь умницей, сможешь еще какое-то время держать Сесила в неведении, — говорила она.

— Думаю, я больше не смогу притворяться, — попробовала протестовать Одри. — Я поговорю с Луисом завтра. Продолжать эту запутанную игру больше нет сил. Я считаю, мы должны рассказать родителям правду и быть готовыми ко всему. В конце концов, что такого плохого может произойти?

— Плохого? — резко переспросила Айла. — Имей в виду, если бы я была на твоем месте, я бы не раздумывала. Я бы с самого начала не скрывала своих чувств. Но ты слишком хорошо воспитана и слишком боишься огорчить родителей. У тебя слишком мягкий характер. Будь я на твоем месте, я бы уже давно сбежала с любимым. Ты всегда была покорной и несмелой, Одри, поэтому все тебя и любят. А я от своей взбалмошности, наоборот, когда-нибудь пострадаю, и стану объектом ненависти для целой общины. Я точно это знаю.

Айла была права. Одри была покорной и ласковой. Была такой всегда. Она не могла причинить боль матери. Как бы ей хотелось быть похожей на сестру! Но, тем не менее, чем чаще она терзала себя мыслью о необходимости начать готовить почву для неприятного признания, тем яснее понимала всем сердцем, что это не приведет ни к чему хорошему. Счастье родителей всегда было для нее превыше своего собственного.


Когда настал злополучный вечер, Сесил появился в дверях аккуратный и наглаженный, как офицер на параде. Запах его одеколона был таким резким, что Одри позабыла о головной боли и страдала теперь от накатывающих приступов тошноты. Сесил очень нервничал: руки его стали липкими от пота, а выражение лица было таким трагичным, словно он собрался на похороны. Он знал, что переборщил с одеколоном, но уже ничего нельзя было изменить. От этого он начал заикаться. Он сделал комплимент длинному лиловому наряду Одри и терялся в догадках, почему красноречие и выдержка покинули его именно в тот момент, когда он в них больше всего нуждался.