Одри добралась до спасительного убежища — своей спальни — и заперла за собой дверь. Мысль о том, что она вернулась в пустой дом, ужаснула ее. Она не могла думать о дочерях без слез. Так мучительно больно было оставить их и уехать из Англии, где их, по крайней мере, разделяли километры, а не океан! Но появление Луиса стало еще большим шоком.

Одри опустилась в ванну, и вода сняла напряжение, сковавшее ее мышцы. Почему Луис не злится? Как он мог сидеть рядом с ней и Сесилом, мужем и женой, и улыбаться, словно это было чем-то само собой разумеющимся? На что он теперь надеялся, зачем вернулся? Одри нащупала золотое колечко на безымянном пальце. Она замужем. Все изменилось, кроме чувств, которые продолжали жить в ее сердце.

Ванна навеяла дремоту, поэтому, свернувшись калачиком под одеялом, Одри заснула очень быстро. Ее разбудил легкий стук в дверь. Она открыла глаза и посмотрела на часы. Было два часа дня.

— Одри, пора обедать, — сказал Сесил, пытаясь повернуть ручку. — Почему ты закрыла дверь?

— Разве я ее закрыла? — спросила она, разыгрывая недоумение.

— Можно мне войти?

— Конечно, — ответила она, вставая с кровати.

— Ты выглядишь теперь гораздо лучше, — сказал Сесил, как только дверь открылась. — Тебе лучше?

— Намного, — честно ответила Одри. — Сон — великий лекарь. — Она открыла шторы, впуская в комнату весеннее солнышко.

— Луис пережил удивительные приключения, — начал муж, присаживаясь у окна и наблюдая, как Одри застилает постель.

— Правда?

— Да, он восемь лет жил в Мексике, преподавая детям музыку.

— У него это должно получаться, — сказала она и вспомнила, что Луис находится в доме, совсем рядом. По телу прошла дрожь волнения.

— А самое удивительное, моя дорогая, что эти дети — глухие.

Одри посмотрела на мужа и нахмурилась.

— Глухие?

— Именно. Мне самому это казалось невероятным. Но Луис объяснил, что научил их закрывать глаза и выражать чувства посредством пальцев. Я думаю, они ощущают вибрацию или что-то подобное. Он привез несколько вырезок из местных газет. Его метод обучения музыке стал сенсацией.

Одри улыбнулась, вспоминая, как они с Луисом впервые вместе играли на фортепиано. Он учил ее точно так же.

— Я всегда знала, что он особенный, — тихо сказала она.

Подбородок Сесила заострился, и на щеках заиграли желваки.

— Да, ты знала, — осторожно сказал он, не сводя с нее глаз. — А теперь так считают все в Херлингеме.

— Правда? — Одри надела белые брюки и рубашку, а затем присела за туалетный столик, поправила макияж и уложила волосы в строгий узел.

— Да, его возвели в ранг романтического героя. Даже оставшиеся в живых «крокодилицы» приняли его с распростертыми объятиями. Матери готовы отдать ему своих незамужних дочерей, и у него столько приглашений, что ему позавидовал бы любой холостяк.

— Это приятно, — сказала Одри, на самом деле ощущая горькое разочарование. «Как непостоянны люди, — грустно думала она. — Если бы они полюбили его, когда он приехал в Херлингем, мы бы сейчас жили в счастливом браке».

Вставая, Одри заметила, что Сесил наблюдает за ней со странным выражением лица. Она улыбнулась ему и нахмурилась. Он улыбнулся в ответ, но это не помогло скрыть недовольство, исказившее его черты.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — игриво сказал он, собираясь с мыслями, но в его глазах застыла грусть, которой она прежде не замечала.

— Спасибо, — ответила Одри, направляясь к двери.

— Хорошо, что Луис вернулся, правда?

— Да. — Она старалась казаться равнодушной, как будто он был для нее просто родственником, братом мужа, который приехал их навестить.

— Я считаю, очень кстати организовать поминальную панихиду по Айле.

— Да. — Она чувствовала, что в его вопросе был какой-то скрытый подтекст. — Айле такая идея пришлась бы по вкусу.

— Луис смог побороть своего демона. Давай надеяться, что он найдет хорошую девушку-англичанку и женится на ней.

— Это было бы замечательно, — твердо ответила Одри, выходя в коридор.

Супруги молча спустились на первый этаж. Одри старалась не смотреть в сторону спален Алисии и Леоноры, а Сесил, который за последние месяцы привык к пустоте, даже не испытывал в этом потребности. Одри вспомнила, как несколько часов назад со сдержанной вежливостью поприветствовала его в аэропорту. Они обменялись сухими быстрыми поцелуями, их разговор в машине в основном касался детей и школы. В голосе Одри звучала горечь. Да, она не скрывала, что все еще ставит ему в упрек холодность и бесчувственность по отношению к ней и их девочкам. Она немного успокоилась, когда они сменили тему и стали говорить о Сисли, Марселе и цыганах. Сесил никогда не слышал о Марселе, а Сисли, такой как Одри ее описывала, он никогда не знал.

— Ты знаком с Марселем? — спросил Сесил Луиса, когда они сели обедать. Было слишком прохладно, чтобы установить стол на веранде, но двери были открыты, и свежий бриз наполнял комнату сладкими запахами цветущего сада.

Луис не мог оторвать взгляд от Одри, красота которой, казалось, расцвела вместе с весенними цветами. Ее глаза, недавно опухшие от слез, сияли жизнью, щеки горели, не давая усомниться в том, что она знает, что он смотрит на нее.

— Да, я останавливался у сестры в прошлом году, — ответил Луис. — Я не очень часто видел Марселя. Большую часть времени он проводит на чердаке. А иногда — в постели с Сисли.

— О боже! — Сесил подавился супом. — Кто бы мог подумать!

— Сисли уже не та женщина, которую ты когда-то знал, Сесил, — сказал Луис с усмешкой.

Одри в очередной раз удивилась, как Луису удается сохранять такое хорошее настроение. Почему он не злится на нее и не сердится на брата? Это просто не укладывалось в голове.

— Наша сестра всегда была кладезем старомодных ценностей. К тому же она такая же флегматичная, как папа. Разве может мужчина заставить женщину так сильно измениться? — Сесил промокнул уголки рта салфеткой.

Одри смотрела в тарелку с супом.

— Да, мужчина изменяет женщину. Он может вдохновлять и любить ее так, что она расцветает, как растение на солнце, или же он может ранить ее и позволить усохнуть, и тогда она зачахнет и умрет.

Одри снова ощутила на себе его взгляд и вспомнила, как тетя Эдна рассказывала ей о солнечном Гарри, своем обожаемом муже.

— Марсель не любит Сисли, но с удовольствием утоляет ее телесный голод. Это разные вещи, но эффект налицо — Сисли отбросила ложный стыд и сильно изменилась.

— Он любит ее? — спросила Одри, не поднимая глаз.

— Нет, я не верю, что любит, — ответил Луис. — У него есть крыша над головой, хорошая еда и хороший секс. Он ни за что не платит. Он — художник; все, что его волнует — искусство. Нет, я уверен, он использует Сисли.

— Мне он показался хитрым, — призналась Одри, глядя на мужа. Было бы странно, если бы она все время смотрела в тарелку. — Он бродит по дому в темноте, подсматривает, подслушивает. Как шпион…

— Шпионит для кого, милая? — спросил Сесил.

— Для самого себя. Я не знаю, — ответила она и посмотрела на Луиса.

Его глаза были такими родными! Самыми родными в мире, и она знала, что ей не нужно говорить, чтобы он ее понял. Он всегда понимал ее. Она ощущала, как душа ее тонет в теплом меде любви. Ей хотелось смеяться, потому что она долго грустила, а теперь наконец почувствовала себя счастливой. Она заметила, как задрожали уголки рта Луиса, готовые вот-вот подарить ей улыбку. Сесил выпил уже столько виски, что его голова стала такой же тяжелой, как и сердце. Он смотрел на жену и не мог понять; то ли ему кажется, что Одри с Луисом связывает нечто большее, чем симпатия, то ли алкоголь сделал из него параноика.

— Дорогая, сегодня днем я еду в город, — сказал он, осушая стакан и внимательно наблюдая за реакцией жены.

— На работу?

— Да. — Его тон был ровным.

Одри постаралась изобразить огорчение, но едва заметная улыбка приподняла каждую черточку ее лица.

— Ты вернешься к ужину?

— Вернусь. — Сесил тяжело вздохнул и встал. — Оставляю тебя в надежных руках Луиса.

Она не обратила внимания на едкий тон мужа, потому что все ее помыслы были устремлены к Луису.

— О, уверена, у Луиса масса дел! Кроме того, мне нужно распаковать вещи и навестить Мерседес. Мама с Эдной и Хильдой придут к чаю.

— Хорошо. Тогда до скорого. — Сесил поцеловал жену в щеку.

На этот раз она не отстранилась, а только нахмурилась. Он вел себя странно. Возможно, она преувеличивает, потому что чувствует свою вину. Может быть, всему виной виски. Она не заметила, много ли он выпил.

Одри прошла в кухню. Мерседес мыла посуду, а Лоро сидел на кране, практикуясь в английском:

— Мерси, моя любимая Мерси! Любимая! Ты хорошо-о-о-о пахнешь.

Мерседес шлепнула его мокрой тряпкой, но это не помогло.

— Мерси, моя любимая…

— Мерседес, — войдя, позвала Одри.

— Сеньора, как поживают мои девочки? — спросила Мерседес, вытирая руки о фартук.

Она редко улыбалась, а ее интонация всегда угасала к концу каждой фразы, будто бы она внезапно осознавала греховность этого мира и смирялась с этим.

— Алисия передала тебе письмо.

— Какая умница! Я знала, она не забудет свою старую подругу.

— Конечно, нет. Леонора передает тебе привет.

— Они счастливы? — спросила Мерседес, затем пожала плечами и нахмурилась. — Как они могут быть счастливы так далеко от дома?

— Да, они далеко, — ответила Одри, отдавая ей письмо и грустно кивая. — Но они счастливы. Алисия, я уверена, сама тебе расскажет.

— Алисии ничто не может причинить боль, только она сама. А Леонора уязвима, как слепой котенок. Я знаю, что она скучает по маме, я чувствую это, — сказала Мерседес, ударяя себя кулаком в грудь.

— Я тоже по ним скучаю. Но они скоро вернутся, и у нас будет чудесное Рождество.

— А потом? — Мерседес прошла с письмом к кухонному столу.

Лоро нырнул в мыльную воду.

— Ты так хорошо-о-о-о пахнешь, — кричал он. — Ja, ja, ja[19]!!!

Луис играл на фортепиано. Легкая мелодия, созвучная с наступающим временем года, лилась из распахнутого окна. Одри вздохнула и вошла в комнату. Он продолжал играть. Она встала возле инструмента, облокотившись о его полированный бок, и смотрела, как бледные пальцы Луиса танцуют по клавишам. Она чувствовала его запах, снова пробудивший в ней тоску и желание. Все было так, словно он никуда не уезжал, словно не было того мучительного разговора в церкви после похорон Айлы. Словно она вышла замуж за Луиса, а не за Сесила, и это был их общий дом. Все казалось таким естественным, словно по-другому и быть не могло.

— Ты удивляешься, почему я не сержусь? — тихо сказал он, затем обернулся и взглянул на нее с любопытством.

— И почему ты не сердишься? — послушно спросила Одри.

Луис продолжал играть. Ему не требовалось полностью концентрироваться на том, чем были заняты его пальцы — те отлично справлялись со своим делом даже тогда, когда мысли хозяина были заняты чем-то другим.

— Разве я могу сердиться? Ты любишь меня. Я самый счастливый мужчина на свете!

Одри улыбнулась и опустила глаза.

— Но я вышла замуж за твоего брата.

— Ведь это я уехал.

— Я так скучала по тебе.

— Я тоже. Все эти годы мое сердце плакало кровью.

Она осторожно закрыла крышку фортепиано. Луис убрал пальцы. Одри вздрогнула, и ее лицо вновь стало серьезным.

— Мне до сих пор больно, Луис, — прошептала она.

Одри было неловко говорить о том, что причинило ей такую боль.

— Я знаю.

Он встал и притянул ее к себе. Она обняла его за талию и положила голову ему на плечо. От него исходило тепло, спокойствие и уверенность. Потом Одри почувствовала, как его пальцы вынимают шпильки из ее прически и волосы рассыпаются по плечам тяжелой волной. Луис сжал ее локоны в ладони, вдыхая их манящий запах, и потерся о них щекой, наслаждаясь ощущением шелковистой мягкости.

— О, Одри, — вздохнул он, — все эти шестнадцать лет, каждую минуту, я жил ради этого момента. Я снова чувствую себя живым.

— Почему ты не дождался меня?

— Потому что я знал, что ничего не выйдет. Я не смог бы быть рядом с тобой, если бы ты не была моей.

— Но, Луис… — хотела было возразить Одри, но вспомнила разговор с Сесилом. «Луис не умеет справляться с трудными ситуациями. На него нельзя положиться, понимаете?» — сказал он тогда. Она отстранилась и посмотрела ему в глаза.