— Он умирает? — повторила она в надежде, что ослышалась.

Одри кивнула.

— Его съедает рак, любовь моя.

Грейс придвинулась к матери и уткнулась ей в шею.

— Почему ты молчала? — спросила она. — Он болеет давно?

— Два месяца или много лет… Я не знаю. Но надежды на выздоровление нет. Он долго не продержится. Мы не хотели путать тебя.

— Но, мамочка, он же мой отец! Ты должна была сказать мне.

Грейс отстранилась от матери и села на ковер.

— Любовь моя, твой отец — гордый человек. Он не хотел, чтобы о нем волновались.

— А Алисия и Леонора знают?

— Я еще им не говорила.

— Ты должна сделать это. Господи, мы сейчас должны быть здесь рядом с ним! Только после смерти человека мы понимаем, как сильно любили его. Мы должны показать, как много он для нас всех значит.

— Милая моя, ты такая хорошая, — прошептала Одри, отметив для себя, что Грейс стала более чувствительной и «земной».

Грейс прочитала мысли матери.

— Витать в облаках, не замечая земных забот, — неправильно, — ответила она, едва заметно улыбнувшись. — Этому меня научил Луис.

Одри поправила выбившийся из прически локон и нежно ей улыбнулась.

— Не вспоминай о своем дяде при отце, любовь моя. Он очень слаб.

— Я понимаю. Конечно, — ответила она. — Ты скажешь ему, что я знаю о его болезни?

— Скажу.

— И расскажи все близнецам. Мне все равно, гордый он или нет. Все, что мы можем сейчас для него сделать — быть рядом.

Одри кивнула и снова обняла Грейс.

— Сыграй что-нибудь еще, любовь моя. Что-нибудь менее грустное. Та мелодия вызывает в памяти мучительные воспоминания. Извини.

— Я сыграю что-то более оптимистичное, — сказала девушка, снова усаживаясь за пианино. — Оптимистичная музыка пойдет папе на пользу.

И все же Грейс недоумевала, почему на этот раз «шестое чувство» подвело ее…


Пролетали месяцы, и Сесилу становилось все хуже. Не помогали ни музыка Грейс, ни ее молитвы. Его дух угасал, подобно осенним деревьям, которые одно за другим сбрасывают листья до тех пор, пока ветви не становятся абсолютно голыми и безжизненными. Так должно быть. Судьба привела его к концу путешествия, и впереди его ждал мир духов. Но он испытывал страх.

— Как жаль, что я не умею видеть «другую» сторону, как ты, Грейс, — говорил он, лежа в постели. — Тогда я бы не волновался.

Одри заботилась о нем, ухаживала со всей любовью и нежностью, на которые только была способна. Грейс сидела рядом на кровати, пытаясь объяснить, что смерть — это возвращение домой.

— Жизнь — это игра. Смерть — уход со сцены, сбрасывание костюма и возвращение туда, откуда ты родом. Это не забвение. Верь мне. Я знаю.

— Я всегда считал тебя немного странной, Грейс. Но сейчас мне так хотелось бы тебе верить… — Сесил улыбнулся и вдруг закашлялся.

— О, папочка, тебе очень больно?

— Да нет, терпимо, Грейс, — ответил он. — Волшебные таблетки твоей мамы притупляют боль. Я умру в хорошем настроении.

— Ты слишком много куришь, — сказала Одри, забирая у него поднос с чаем и направляясь к двери. — Я и своего отца ругала за это.

— Сигары здесь совершенно ни при чем, — ворчливо отозвался он. — Я старик, вот и все. — И он снова закашлялся. — Одри, задержись ненадолго, я кое-что хочу рассказать Грейс.

Одри побледнела. Она подозревала, что этот момент когда-нибудь наступит. Ее сердце заныло не только потому, что она с ужасом думала, как воспримет новость Грейс, а еще и потому, что она понимала — смерть подошла к их дому очень близко. Поднос дрожал в руках, когда она обернулась, чтобы поставить его на туалетный столик. Она прошла и села в кресло у кровати.

— Что ты хочешь рассказать ей, любовь моя? — спросила она. Последние недели истощили ее и физически, и эмоционально. Она чувствовала себя изможденной. Во взгляде мужа она прочла намерение рассказать Грейс правду.

Сесил взял дочь за руку. Месяцами он колебался, не зная, стоит ли рассказывать ей правду о ее рождении. И хотя рассказ Сисли о дружбе Грейс и Луиса очень задел его, он давно простил своего брата. Теперь, умирая, хотел все расставить на свои места. Больше никаких секретов…

— Я скоро уйду навсегда, — начал он, не зная, какие выбрать слова. Он полагал, что правда может порадовать дочь. Одри в мрачном предчувствии опустила глаза. — Твоя мама и я не всегда были счастливы, — осторожно начал он.

— Я знаю, папа, — засмеялась Грейс. — В каждом браке есть свои взлеты и падения.

— Но перед твоим рождением сердцем твоей мамы владел другой мужчина.

Грейс прищурила глаза и посмотрела на склоненную голову матери.

— Продолжай, — сказала она тихо.

Сесил вздохнул. Его щеки внезапно вспыхнули, а затем так же быстро снова побледнели.

— Во время той короткой любовной связи ты и была зачата, любовь моя.

Грейс с ужасом смотрела на него. Она вдруг почувствовала себя одинокой, словно у нее на белом свете не осталось ни одного близкого человека.

— Значит, ты не мой отец?

Сесил покачал головой.

— Не по крови, — ответил он, пытаясь излагать факты и не позволить разрывающемуся от слез сердцу вмешаться в его монолог.

Глаза Грейс заблестели, и она отшатнулась.

— Тогда кто же? — спросила она.

Сесил посмотрел на Одри.

Та, словно извиняясь, опустила голову.

— Луис, — ответила она едва слышно. — Твой дядя Луис.


Грейс медленно встала с кровати и подошла к окну. Она думала о своем дяде, и теперь ей стала понятна его грусть. Он никогда не любил Айлу. Все это время он любил ее мать. Она тотчас же осознала всю трагичность их взаимоотношений. И «танец слез» матери сразу приобрел смысл. Она поняла, что отцовская страсть к спиртному — следствие того, что он чувствовал себя несчастным. Холодность в отношениях — попытка преодолеть боль…. Взаимное согласие похоронить прошлое, переехать в Англию и начать все сначала… Все это вдруг стало понятным.

Не удивительно теперь, что они с Луисом так похожи. «Он — мой отец, — думала она, все еще не веря в это. — Он — мой отец и знает об этом. Он знал об этом все время». Она тяжело вздохнула и облокотилась о подоконник.

Одри встала и подошла к мужу. Она взяла его руку и сквозь слезы улыбнулась ему. Они молчали, но каждый знал, о чем думает другой. У Сесила было ощущение, словно он только что прогнал свою дочь, и Одри крепко сжала его руку, понимая, чего это ему стоило. Они ждали реакции Грейс. А она просто стояла у окна и смотрела вдаль. Девушка обдумывала услышанное. Пыталась справиться с шокирующим признанием отца. Но, на удивление, ничего в ее чувствах не изменилось. Она по-прежнему стояла в спальне родителей, и в постели лежал ее умирающий отец.

Она обернулась и посмотрела на родителей, которые замерли на пороге своего семейного ада, с трепетом ожидая, что случится теперь, после того, как они выпустили демона на волю.

Грейс покачала головой. Сесил затаил дыхание.

— Луис мне не отец, — решительно сказала она. — Ты всегда будешь моим папой. Тот факт, что Луис — мой биологический отец, не имеет никакого значения. Ты воспитал меня, как собственную дочь, и любил меня. Я люблю тебя, как своего отца. Ты единственный отец, которого я знаю. И не хочу другого. Ты — единственный отец, который у меня есть.

Плечи Одри вздрогнули, как в тот день, когда они с дочкой стояли на склоне холма. Сесил улыбнулся дочери так, как не улыбался никогда прежде — его лицо озарилось гордостью и благодарностью. Он протянул к ней руку. С блестящими от слез глазами она взяла ее и прижалась к ней губами.

— Я люблю тебя, папочка. Я люблю тебя так сильно, что эта любовь, словно теплый мед, переполняет меня, — сказала девушка, но ее голос сломался, и она не могла продолжать. Они смотрели друг на друга с абсолютным пониманием, потому что любовь — мостик, который может соединить даже двух совершенно непохожих людей. Затем его взгляд скользнул мимо нее, и он одобрительно улыбнулся. Грейс проследила за его взглядом и увидела нечеткие очертания женщины и мужчины, которые пришли к отцу из потустороннего мира.

— Нет, не сейчас, папочка! Я так много хочу сказать тебе, — всхлипнула она. — Почему именно сейчас, когда я поняла, как много ты для меня значишь, я теряю тебя?

Одри нахмурилась и перевела взгляд на умиротворенное лицо своего мужа. С восхищением и печалью Грейс смотрела, как дух отца сошел с кровати и направился к духам своей матери и любимого дядюшки Эррола, которые ждали его с распростертыми объятиями. Он обернулся и улыбнулся ей, понимая, что после смерти жизнь не заканчивается.

Грейс вытерла слезы.

— До свидания, папа. Однажды мы встретимся, — мягко сказала она, глядя, как он растворяется в солнечном свете.

Ноги Грейс задрожали, и она вынуждена была присесть. Она увидела пустую оболочку отца, лежавшую на кровати, и очень удивилась этому. Одри заломила руки, не в силах поверить в случившееся.

— Все произошло так быстро… Утром он чувствовал себя неплохо, — сказала она, и глубокие морщины тревоги перерезали ее лоб.

— Он ушел, мама, — всхлипнула Грейс и улыбнулась матери. — Посмотри на его лицо. Разве оно не кажется счастливым?

Одри любящим взглядом окинула каждую черточку лица мужа.

— Я никогда не видела его таким счастливым, никогда. — Она внимательно посмотрела на дочь. — Прости меня.

— Не нужно извиняться. Как я уже сказала, в моей жизни ничего не изменилось. Ты не можешь изменить прошлое даже таким признанием. Да, ты любила Луиса. Но ко мне это не имеет никакого отношения. — Она снова улыбнулась. — Давай не будем говорить об этом близнецам. Никому, кроме тебя, меня и Луиса, не нужно об этом знать.

— Луиса? — переспросила Одри.

— Он знает, — убежденно ответила Грейс. — Я уверена. Больше всего меня удивляет то, что я не знала. Я так много знаю о других, но ничего — о себе.

— Неисповедимы пути Господни, — сказала Одри, целуя руку Сесила. Она прижалась губами к его коже, которая все еще была мягкой и хранила тепло.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Октябрь 1984 года


— Я чувствую себя обманутой, — скрестив на груди руки, сказала Алисия. Она сидела на стуле, на котором обычно сидел отец. — Почему ты не сказала мне, что он умирает, мама? Он ушел внезапно. Я даже не попрощалась с ним.

— И я тоже, — грустно сказала Леонора.

— Он так решил. Ему не хотелось, чтобы кто-то о нем беспокоился.

— Тем не менее я чувствую себя обманутой, и мне невероятно грустно, — продолжала Алисия, вытирая перчаткой крупную слезу.

У Грейс округлились глаза. Алисия часто говорила ей, что они с отцом никогда не были очень близки. Когда она была маленькой, он работал, а потом, когда они уехали в школу в Англию, виделись всего раз в году, на Рождество. Едва ли слова «близкие отношения» были в данном случае уместны. Но сейчас Алисии представилась уникальная возможность показать себя прекрасной мелодраматической актрисой, и она не смогла устоять перед искушением. В таком черном костюме она неплохо бы смотрелась и на богемной лондонской вечеринке. Алисия по-прежнему была одинока, по-прежнему гналась за мечтой и по-прежнему ничего не достигла. Она была прекрасна, и ее молодость тщательно скрывала под мягкой кожей накопившуюся в сердце злость. Но постепенно, когда годы стали брать свое, темные стороны ее характера стали мало-помалу отражаться в заостренных чертах лица и в истончившемся поджатом, когда-то невероятно привлекательном ротике. Она по-прежнему была красива особенной, ледяной красотой. По-прежнему смотрела на мир холодным взглядом, который когда-то восхищал мужчин и заставлял их оборачиваться ей вслед. Но злость высосала живительный свет из ее лица и исказила ее черты, сделав их сухими и отталкивающими, лишив способности очаровывать.

Леонора, чья привлекательность исходила скорее от сердца, теперь радовала глаз своей прелестью — красота ее души смягчила и волшебным образом преобразила те ее черты, которые когда-то были неброскими и непривлекательными. Грейс любовалась Леонорой, потому что та была счастлива. Она не требовала больше того, что имела, и не жаждала иметь то, что имели другие; Флориен и ее дети, — вот все, что ей было нужно, и еще бархатные поля деревушки Дорсет. Грейс считала, что единственным пороком Леоноры была ее слепая преданность своей сестре. Несмотря на то, что Алисия все больше и больше походила на гротескную пародию на саму себя, Леонора смотрела на нее с таким же восторгом, как в детстве. Она всегда восхищалась и будет восхищаться Алисией.