Одри послушно сыграла гамму си минор.

— Вот так, совсем не трудно, не так ли?

— Я потратила годы на изучение гамм.

— Вы великолепно их играете. А теперь я придумаю для вас мелодию — «Сонату Одри». И как только вы услышите ее, я хочу, чтобы вы закрыли глаза и позволили чувствам руководить вашими пальцами. Не беспокойтесь, если будете ошибаться, это не важно. Вскоре пальцы станут продолжением вашего сердца, и вы не будете думать о нотах, только о чувствах. Вы ощутите потребность выразить их. А теперь закрывайте глаза.

Одри повиновалась. Луис сыграл ей грустную манящую мелодию, глубоко тронувшую мятежную душу девушки. Затем он заговорил о музыке мягким, гипнотическим голосом, унося ее душу прочь из клуба Херлингема в далекие края, где в волшебной долине под покровом темного неба они оказались наедине друг с другом. Пальцы Одри наугад начали касаться клавиш. Сначала нерешительно — нотка здесь, нотка там, — а потом все увереннее, складывая ноты во фразы, которые вплетались в музыку Луиса, рождая скорбную сонату мечтаний.

Манящая мелодия заполняла зал… Старый полковник, сидевший в своем привычном кожаном кресле и читавший «Иллюстрированные лондонские новости», отложил газету в сторону и прислушался. Он словно окаменел. А музыка между тем растапливала лед, которым за долгие годы обросло его сердце. Потом она оборвалась, и пожилой джентльмен вдруг вскочил со стула с проворством юноши. Мысли смешались в голове, а эхо прекрасной мелодии все еще звенело в ушах. Когда полковник посмотрел вокруг, мир вдруг показался ему более ярким и нежным. Он снова и снова удивленно хлопал глазами. Все вокруг казалось необыкновенно хрупким и округлым, как будто бы чья-то невидимая рука отполировала все острые углы жизни. «Любопытно, — пробурчал он себе под нос. — Более чем любопытно…»


Позже, днем, когда Одри вместе с семьей села за обеденный стол, ее душа все еще парила в небесах, сопровождаемая музыкой, которую они с Луисом создали вместе, а перед глазами вставали новые образы и картины, нашептанные Луисом, рожденные его пытливым гением. Она больше не боялась его. Скорее наоборот, она чувствовала, что понимает его. Одри знала, что не должна любить его, но Луис стал самым дорогим для нее человеком. Он был не от мира сего, и он пленил ее дух своей музыкой, страстью и импульсивностью, делавшими его самого таким уязвимым. Она старалась прислушиваться к слабому голосу своего сознания, но вечная мелодия любви заглушала его.

— Ты так волнуешься перед своим праздником? — спросила у племянницы тетя Эдна, когда они принялись за еду.

— Да, — ответила она.

Тетя Эдна нахмурилась, не одобряя ее настроения.

— Она нервничает, потому что влюблена, — громким шепотом пояснила Айла.

Лицо Одри стало багровым от стыда и горького чувства обиды. Она укоризненно взглянула на сестру.

— Прости меня, Одри, — засмеялась Айла. — Но у тебя же все на лице написано, и, в конце концов, они все равно все узнают.

Трое братьев захихикали, прикрывая рот ладошкой.

— Не смущай сестру, — нежно упрекнула Роуз младшую дочь, с укоризной глядя на сыновей. Ей ужасно хотелось спросить у Одри, кто этот счастливчик.

Одри опустила глаза. Она была бы очень рада, если бы случилось чудо и она исчезла из этой комнаты. Но бьющий через край энтузиазм Айлы вышел из-под контроля.

— Она влюблена в Сесила Форрестера, — выпалила Айла, радостно подпрыгивая на стуле, отчего волосы упали ей на лицо. — Но она не думает, что ее чувства взаимны. Только Одри может быть такой скромницей.

— Давайте сменим тему, — строго сказал Генри.

Роуз поймала взгляд сестры. Выражение ее лица не изменилось, но Роуз прочитала в ее глазах удовлетворение. Тетя Эдна тоже все поняла. Сестры прекрасно понимали друг друга. Сесил, без сомнения, мог стать для Одри прекрасным мужем.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Одри сидела в одиночестве под сенью эвкалиптового дерева, глядя на здание клуба с безучастной покорностью. Она знала, что не следовало доверять Айле свой секрет, но, как дурочка, в очередной раз поддалась порыву и все рассказала. Теперь родители думают, что ее сердце принадлежит Сесилу. Знай они правду, они бы умерли от горя.

Потом ее мысли переключились на Эмму Леттон. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, выйди она замуж за аргентинца? Была бы она счастливее, или их чувства — не более чем страстная влюбленность, которая со временем исчезла бы без следа? Возможно, неосознанное стремление нарушить правила и испробовать, какова на вкус жизнь за пределами уютного островка их общины, подтолкнуло эту девушку к действию.

Она знала, что Сесил достоин любви. Не потому, что интуитивно понимала, что именно этого от нее ждали родители, а потому, что слышала отзывы людей о братьях. Сесил был уравновешенным, ответственным, обладал прекрасными манерами, особым шармом и подавал большие надежды на работе. Луис же был своенравным и импульсивным. Человеком, который не пошел воевать за свою страну.

— Вы хорошо себя чувствуете? — раздался сзади низкий голос.

Одри обернулась и в лучах солнца увидела Сесила, который смотрел на нее сквозь затемненные очки.

— Я в порядке, — ответила она со вздохом. — Прошу прощения, что так внезапно ушла сегодня утром. Было очень жарко, и мне вдруг стало нехорошо.

— Надеюсь, вам уже лучше. Здесь в тени прохладно. — Он улыбнулся ей, и вокруг рта появились крошечные морщинки. На жарком аргентинском солнце он успел хорошо загореть. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Одри кивнула, и он присел возле нее. Только сейчас она заметила, что на нем костюм для верховой езды, начищенные коричневые кожаные ботинки и рубашка-поло.

— Вы играете в поло? — удивилась она.

— В Англии иногда играл, — ответил он, а затем уточнил: — Но хвастать мне нечем.

— Здесь вы подучитесь. Аргентина — страна конного поло.

— Я знаю. Мне легко даются те виды спорта, где есть мяч. У меня хороший глазомер, поэтому игра в поло мне близка. А практика отточит навыки.

— Вы правы, — согласилась девушка, глядя вдаль. — Вам здесь нравится?

— Уже чувствую себя как дома. Приятные люди и прекрасный жизненный уклад. В этой части света нет ни серого неба, ни послевоенной депрессии.

— Я слышала, вы вернулись с войны героем, — сказала Одри, ища способ подвести разговор к интересующему ее предмету — Луису. — Вы, должно быть, очень храбрый.

— Никто заранее не может предсказать, как он поведет себя на поле боя. Я боялся, что струшу перед лицом опасности. Но война сделала из меня мужчину.

— Все только и говорят, что о вашем героизме, особенно полковник Блис. Он искренне восхищается вами.

Сесил засмеялся:

— Полковник слишком добр ко мне.

— А Луис не воевал, не так ли? — спросила Одри. Она знала ответ, но ей нужно было как-то оправдать упоминание его имени.

Лицо Сесила потемнело, утолки рта опустились.

— Нет, Луис не такой, как все.

— Это — часть его особого обаяния, — сказала Одри, отворачиваясь, чтобы Сесил не заметил вспыхнувшего на ее щеках румянца.

— Вы — уникальный человек, если считаете его обаятельным, — сказал Сесил, испытывая по отношению к Одри чувство восхищения и благодарности: она нашла в Луисе хорошие черты. Эта способность сопереживать вызывала доверие. — Ах, Одри, иногда он приводит меня в отчаяние, — добавил он. — Я беспокоюсь о Луисе, о его будущем.

— Но он справляется со своей работой в компании отца, не так ли?

Сесил утвердительно кивнул и засмеялся.

— Вы такая милая, Одри! Он получает зарплату, потому что ваш отец — очень щедрый человек. Единственное, чего хочет Луис, — мечтать и играть на фортепиано. Если бы не музыка, я бы считал его совершенно потерянным, но он очень одаренный пианист. Жаль, что он не может направить свой талант в другое русло. Не хочет работать. Он мог бы давать концерты, причем скоро стал бы одним из лучших. Он мог бы преподавать музыку или писать ее, но ему не хватает желания и дисциплинированности. Вместо этого он сидит за столом в душном офисе в городе, рисуя шаржи на прохожих. Он живет в своем собственном мире, и никто не может достучаться до него. Никто, даже я.

При этих словах сердце Одри бешено забилось, так как она знала, что уже достучалась до Луиса. Он пригласил ее в свой мир, и она там чувствовала себя как дома. Говоря о брате, Сесил выглядел таким напряженным… Одри вдруг захотелось рассказать ему об их с Луисом общей любви к музыке и их игре на фортепиано, но она сдержалась. Когда Сесил внимательно посмотрел на нее, она прочитала в его взгляде обожание. Не стоит убивать в нем надежду. Раньше он казался ей сильным и неуязвимым, но сейчас, рассказывая о брате, Сесил выглядел подавленным.

— Он всегда был таким? — спросила она, поднимая упавшую веточку и растирая ее пальцами, чтобы почувствовать «больничный» запах эвкалипта.

— Да. Он всегда чувствовал себя лучше наедине с самим собой, чем с другими детьми. Ему никто не был нужен. Единственный момент, когда он возвращался к жизни — игра на фортепиано. У моей матери в комнате для рисования стоял большой рояль, и он часами играл, сочиняя мелодии, еще до того, как выучил нотную грамоту. Он мог сыграть все что угодно. Нужно было только напеть ему мелодию, и он превращал ее в нечто необыкновенное. Я не знаю, откуда у него этот дар, никто из моих родителей не обладает музыкальным слухом. Моя мать играет только потому, что ее в детстве заставляли родители, но это не врожденный талант, не такой, как у Луиса. Потом он не пошел в армию, когда все парни его возраста добровольно шли на фронт. Это был страшный удар для моего отца, участвовавшего в Первой мировой и получившего орден. Он — гордый мужчина, воин до мозга костей, и никогда не понимал Луиса. Мама, будучи женщиной и обладая более мягким характером, делала все от нее зависящее, чтобы наставить сына на путь истинный, но в конце концов отчаялась.

— А Сисли?

— Сисли — папа в юбке. Луис всегда раздражал ее. Она всем говорила, что он — приемыш. Она так часто это повторяла, что я тоже почти поверил в это, настолько Луис на нас не похож.

— Как жестоко, — Одри задохнулась от возмущения. — Луис знал об этом?

— Боюсь, что да, но, похоже, его это не очень волновало. Не думаю, что он хотел быть частью нашей семьи. Ему никто не нужен. Я привез его сюда, так как думал, что переезд пойдет ему на пользу. Здесь его никто не знает, и можно начать все с чистого листа.

Одри смотрела на него, чувствуя, что ее лицо пылает от восхищения.

— Вы очень добры, — сказала она. В ее глазах светилась благодарность. — Луису очень повезло, что вы заботитесь о нем.

— Я делаю все возможное, но временами задаюсь вопросом, зачем. Я не получаю благодарности, и мне очень больно слышать, как люди ругают его.

— Они грубы, потому что не признают ни за кем права быть не похожим на них. Это маленькая община, и если ты не соответствуешь принятым стандартам — ты изгой. И Луис — не первый, кто с этим столкнулся, — сказала Одри, думая об Эмме Леттон.

— Я не думаю, что у Луиса есть шанс что-то изменить.

— Да нет же, есть. Он покорит их, в конце концов. Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то так хорошо играл на фортепиано. Как бы то ни было, он не изгой, он просто очень эксцентричен и талантлив. Он уникальный, очень одаренный, особенный.

— Вы прелесть, — сказал Сесил, чувствуя, что сердце тает от нежности. — Если я вам открою секрет, вы обещаете хранить его, что бы я вам ни сказал?

Одри кивнула.

— Я обещаю.

Сесил посмотрел в туманную голубую даль.

— Луис хотел воевать. Он безумно хотел попасть на фронт, но ему не позволили. Из-за здоровья.

— А чем он болен? — спросила Одри тоненьким взволнованным голосом.

Сесил тяжело вздохнул, понимая, что рассказывает малознакомой девушке то, о чем знают только члены его семьи. Но, отставив все сомнения, тихо сказал:

— Несколько лет назад у него был психотический срыв.

— А что такое психотический срыв?

— Нервное расстройство. Несколько месяцев Луис лежал в больнице с тяжелой депрессией. Он не умеет справляться с трудными ситуациями. На него нельзя положиться, понимаете?

— Понимаю, — медленно произнесла она. В сердце девушки родилась глубокая симпатия к этому заботливому молодому мужчине. Затем, секунду подумав, она добавила: — Я уверена, любовь исцелила бы его. Ему нужен кто-то, кто полюбит его и будет о нем заботиться.

— В этом нуждается каждый, — мягко сказал Сесил, пристально глядя на собеседницу.

— Наверное, он слишком чувствителен для этого жестокого мира, — заключила она.