Я часто напоминала Сесилии о том, как это увлекательно — быть членами такой семьи, как наша. Еще в детской смерть стала привычным для нас понятием. Дети, и особенно дети нашего круга, относились к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. Часто, глядя на семейные портреты, мы слышали что-нибудь вроде: «Этому отрубили голову. Он посмел возразить королю». Тот факт, что головы очень ненадежно держатся на отведенном им природой месте, был частью нашей жизни.

Слушая мамины рассказы о Хивере, мы воочию видели ров вокруг замка, опускающуюся решетку на воротах, внутренний двор и залу, в которой часто обедал король, а также длинную галерею, на которой он ухаживал за нашей родственницей, очаровательной Анной. Мама пела нам песни, которые пели королю и Анне менестрели в Хивере. Некоторые из них король сочинил сам. Когда она перебирала струны своей лютни, ее глаза затуманивались воспоминаниями о скоротечном и ослепительном взлете Болейнов.

Нынче наш прадедушка Томас Болейн покоился в могиле в церкви Хивера, но наша бабушка Мария время от времени навещала нас. Мы все очень любили бабушку. Временами было слишком трудно представить себе, что когда-то она была любовницей короля. Ее нельзя было назвать красивой, но в ней было то особенное качество, которое я уже называла и которое она передала мне по наследству. Мне очень быстро стало известно о том, что я им владею, и это приводило меня в восторг, поскольку я знала, что с его помощью смогу получить многое из того, о чем мечтаю. Мне не удавалось придумать название этому качеству, но оно заключалось в том, что его обладательница казалась представителям противоположного пола весьма желанной и совершенно неотразимой. В бабушке Марии оно проявлялось в виде какой-то мягкости и кажущейся доступности. Я была совершенно иной, склонной все просчитывать и во всем искать свою выгоду. Тем не менее мы обе были носительницами этого качества.

Со временем мы узнали о том грустном майском дне во время Гринвичского турнира, когда Анну, а также ее друзей и брата заточили в Тауэр. Она выйдет оттуда только для того, чтобы взойти на эшафот. Мы также узнали о поспешной женитьбе короля на Джейн Сеймур и рождении его единственного законнорожденного сына, Эдуарда, которому в 1547 году предстояло стать нашим королем.

Бедная Джейн Сеймур умерла в родах, не получив ни единого шанса насладиться своим триумфальным положением, но маленький принц выжил и стал надеждой всего народа. Затем последовал скоротечный брак короля с Анной Клевской, неожиданный развод и злополучный союз с Катериной Ховард. Только последней жене короля, Катерине Парр, удалось пережить его, хотя поговаривали, что и ей была уготована судьба Анны Болейн и Катерины Ховард. Однако она оказалась слишком хорошей сиделкой, а покрытые язвами ноги немолодого короля болели так сильно, что ему уже было не до женщин.

Итак, мы вступили в новое правление — короля Эдуарда Шестого. Когда юный король взошел на престол, ему было всего десять лет. Это означало, что он был немногим старше меня, а образцовая Елизавета — на четыре года старше его. Я помню, как мой отец явился в Ротерфилд Грейс. Он был весьма доволен тем, как разворачиваются события. Эдуарда Сеймура, дядю юного короля, назначили лордом-протектором Англии, кроме того, ему пожаловали титул герцога Сомерсета. Но важнее всего было то, что этот важный джентльмен исповедовал протестантизм, и ему предстояло обратить в новую веру и своего несовершеннолетнего племянника.

Мой отец все больше и больше склонялся к протестантизму. Как-то раз он даже заметил в разговоре с матушкой, что самым большим бедствием, которое только может постичь Англию, а вместе с ней и семейство Ноллис, является восхождение на трон католички Марии, старшей дочери Генриха, рожденной Екатериной Арагонской.

— В этом случае, — пророчествовал отец, — по всей стране будут воздвигнуты эшафоты, на которые прольется кровь преданных королевских подданных. Процветающая в Испании жуткая инквизиция придет и к нам. Поэтому возблагодарим Господа за юного короля и попросим Его о милосердии к нашему монарху, чтобы правление Эдуарда Шестого было долгим и славным.

Поэтому мы все преклонили колени и принялись молиться (мне казалось, что наша семья слишком усердно предается этому занятию), а наш отец тем временем благодарил Всевышнего за проявленное к Англии милосердие и просил Его и в будущем не обходить эту страну своими заботами, уделяя особенное внимание семейству Ноллис.

На протяжении нескольких последующих лет жизнь шла своим чередом. Мы жили обычными заботами провинциальных дворян, одновременно продолжая учиться. В нашей семье существовала традиция давать хорошее образование даже девочкам. Мы особенно старались, осваивая музыку и танцы; нас учили играть на лютне и клавесине, а как только при дворе появлялся новый танец, нам вменялось в обязанность его разучить. Родители были твердо намерены дать нам всестороннюю подготовку, на тот случай, если нас неожиданно призовут ко двору. Расположившись на галерее, мы распевали мадригалы и играли на музыкальных инструментах.

В одиннадцать часов мы обедали в большой зале, и если к обеду у нас случались гости, мы засиживались за столом до трех часов дня, слушая разговоры взрослых, потрясавшие мое воображение. Мое взросление пришлось на период правления юного Эдуарда, и я живо интересовалась всем, происходившим за стенами Ротерфилд Грейс. В шесть часов мы ужинали. Стол всегда ломился от вкусных блюд, и мы с волнением ожидали приглашения к столу, потому что никогда не знали, кто приедет к нам в гости на этот раз. Как и многие другие семьи нашего круга, мы очень часто принимали гостей, поскольку отец ни за что не допустил бы, чтобы кто-нибудь подумал, будто мы не можем себе позволить гостеприимство. На столе всегда были жареная говядина и баранина, разнообразнейшие пироги с мясной начинкой, приправленной травами из нашего собственного сада, оленина и рыба, всевозможные соусы, а также консервированные фрукты, марципан, имбирные пряники и булочки. Все, что не съедали мы, доставалось слугам. Кроме того, у наших ворот постоянно собирались нищие. Матушка отмечала, что численность этого «сословия» многократно возросла с тех пор, как король Генрих разогнал монастыри.

Я очень любила Рождество. Мы, детвора, развлекались тем, что рядились во что могли и разыгрывали пьесы. Вокруг разрезания пирога, который неизменно пекли на Двенадцатую ночь, всегда царило необычайное оживление. Нам не терпелось поскорее узнать, кому на этот раз достанется серебряная монета, сделав счастливчика на целый день королем или королевой. По своей наивности мы были убеждены, что так будет продолжаться вечно.

Разумеется, будь мы мудрее, обратили бы внимание на суровые знамения. Зато это сделали за нас наши родители, и именно по этой причине лицо отца так часто омрачала тревога. Здоровье короля было очень слабым. Случись с ним что-нибудь, и трон наследовала та самая Мария, которой боялись мы, а также многие другие. Самый влиятельный человек страны разделял опасения моего отца. Его звали Джон Дадли — герцог Нортумберлендский и фактический правитель Англии. Восхождение Марии на трон означало конец Дадли. Поскольку в его планы не входило пожизненное заточение в Тауэр, не говоря уже о расставании с собственной головой, то он был вынужден строить определенные планы.

Я слышала, как мои родители обсуждают сложившуюся ситуацию, и мне было ясно, что они встревожены. Отец был законопослушным человеком, и он не мог не понимать, что именно Мария является истинной наследницей трона. А ситуация складывалась весьма необычно, потому что если Мария являлась законнорожденной дочерью Генриха, таковой никак не могла быть Елизавета. Мать Марии отправили в отставку после того, как король в своем стремлении жениться на Анне Болейн объявил свой двадцатилетний брак с Екатериной Арагонской недействительным. Простая логика указывала на то, что если брак с Екатериной все же был законным, значит, король не мог сочетаться законным браком с Анной Болейн, а это, в свою очередь делало дочь Анны, Елизавету, незаконнорожденной. Моя семья, храня верность семье Болейн, а также исходя из своих собственных интересов, была вынуждена считать первый брак короля незаконным. Однако отец привык во всем руководствоваться логикой, поэтому, полагаю, ему было очень сложно сохранять веру в законнорожденность Елизаветы.

Он делился с матушкой опасениями относительно того, что Нортумберленд попытается посадить на трон леди Джейн Грей. Она обладала определенными правами на престолонаследование, поскольку ее бабушка была сестрой Генриха Восьмого, но отец сомневался, что она получит надежную поддержку. Сильные католические группировки, разбросанные по всей стране, горой стояли за Марию. Неудивительно поэтому, что болезнь юного короля Эдуарда вызывала у отца сильную тревогу.

Однако он не стал на сторону Нортумберленда. Как мог он, женатый на представительнице рода Болейн, поддерживать кого-нибудь, кроме принцессы Елизаветы? А Елизавета, будучи дочерью короля, несомненно, имела преимущество перед леди Джейн Грей. К сожалению, еще существовала Мария, дочь испанской принцессы, фанатичная католичка и старшая дочь короля.

Это время требовало от всех крайней настороженности. Герцог Нортумберленд сделал ставку на Джейн Грей, выдав ее замуж за своего сына, лорда Гилфорда Дадли.

Таково было положение дел в первый год правления юного короля. Мне в ту пору стукнуло двенадцать лет. Меня и моих сестер больше интересовали сплетни, доходившие до нас через слуг, в особенности имевшие отношение к нашей блестящей кузине Елизавете. Таким образом, мы составили о ней представление, несколько отличавшееся от того, которое пыталась внушить нам матушка, постоянно ставившая Елизавету, самозабвенно занимающуюся греческим и латынью, в пример ее гораздо менее добродетельным и значительно менее интеллектуально одаренным кузинам Ноллис.

После смерти короля Генриха Восьмого Елизавету отправили жить к ее мачехе, Катерине Парр, обитавшей в Челси. Новым мужем Катерины Парр стал Томас Сеймур, один из самых красивых мужчин Англии.

— Говорят, — сообщила нам одна из служанок, — что он увлекся принцессой Елизаветой.

Меня всегда интересовало все, что «говорят» таинственные, но все знающие люди. Разумеется, многое из того, что они говорили, являлось досужим вымыслом, а следовательно, не могло представлять собой пищу для размышления, но зачастую в доходивших до нас слухах мне удавалось уловить и долю истины. Впрочем, эти таинственные люди продолжали утверждать, что в доме Катерины Парр разворачиваются увлекательные события, и что между Елизаветой и мужем ее мачехи существуют отношения, с учетом ее положения, права на существование не имеющие. Якобы он пробирается в ее спальню и щекочет Елизавету в постели, а она с визгом вскакивает и, громко хохоча, убегает от него, хотя этот смех и визг звучат вполне призывно. Однажды, во время прогулки в саду он, поощряемый своей женой, взял ножницы и изрезал на клочки новое шелковое платье Елизаветы.

— Бедная Катерина Парр, — говорили таинственные люди. — Понимает ли она истинную природу этих проказ? Не может быть, чтобы не понимала. И, дабы соблюсти хотя бы видимость приличий, она вынуждена принимать участие в этих игрищах.

Мне нравилось представлять себе, как жизнерадостный Сеймур преследует эрудированную и прилежную Елизавету по ее собственной спальне, щекочет ее, или, сверкая глазами, режет на клочки ее платье, а его беременная жена пытается сделать вид, что эти невинные шалости вполне приемлемы между членами одной семьи.

В конце концов Катерина Парр застала своего мужа целующим юную принцессу далеко не родственными поцелуями. Даже она не уже могла закрывать на это глаза, и принцессе пришлось покинуть ее дом. Разумеется, за ней по пятам отправилась и молва. Таинственные осведомители опять взялись за дело, и по стране пополз слух, что принцесса произвела на свет светловолосую юную леди, дочь Томаса Сеймура.

Разумеется, опекуны принцессы все это категорически отрицали, да в эти слухи никто по-настоящему и не верил, но с каким упоением прислушивались ко всему этому я и мои сестры, столько лет жившие в тени бесчисленных добродетелей Елизаветы.

Прошло совсем немного времени, и Томас Сеймур был уличен в амбициозных политических махинациях, имевших целью его собственное продвижение. Ему пришлось предстать перед судом, после чего он был обезглавлен. Тем временем здоровье юного короля продолжало ухудшаться. Дадли вынудил умирающего мальчика написать завещание, в котором он называл леди Джейн Грей единственной наследницей престола, в обход как Марии, так и Елизаветы. К этому времени леди Джейн уже стала женой лорда Гилфорда. В будущем я часто задумывалась над тем, что на месте Гилфорда в роли жениха леди Джейн вполне мог оказаться его брат Роберт. Однако к этому времени Роберт уже совершил ошибку, женившись в семнадцатилетнем возрасте на дочери сэра Джона Робсарта. Хотя, в свете того, что произошло позже, вряд ли он сожалел об этой ошибке. Разумеется, молодая жена очень быстро ему надоела, но это уже другая история. Я приходила в ужас, размышляя над тем, что, если бы не ранний брак Роберта, как моя жизнь, так и жизнь Елизаветы Тюдор была бы совсем иной. Несомненно, Роберт показался бы своему отцу намного более подходящей кандидатурой на роль мужа будущей королевы, чем Гилфорд, человек слабый, да еще и значительно менее привлекательный, чем Роберт, с юности отличавшийся выдающимися внешними данными. Как всем уже известно, после восхождения на трон королевы Елизаветы он быстро стал самой яркой звездой при ее дворе и оставался таковой до самой смерти. Таким образом, судьба, как всегда, оказалась благосклонна к Роберту, и не ему, а Гилфорду выпала участь стать мужем несчастной леди Джейн Грей.