Она обращалась с ним необыкновенно нежно. Он был ее родными Глазами, ее Милым Робином, и она совершенно не переносила его длительных отлучек. Предостережение Сассекса ее ничуть не смутило. Придворные перешептывались о том, что никто и никогда не сможет заменить королеве Лестера. Если она простила ему женитьбу, она простит ему все что угодно.

Увы, на ослабление ее враждебности ко мне я не могла даже надеяться. Придворные дамы старались не упоминать при ней мое имя, опасаясь ее бурной реакции. Когда же она сама заговаривала обо мне, то называла меня не иначе, как Волчицей. Впрочем, было ясно, что к моим «щенкам» она относится благосклонно, поскольку как Пенелопа, так и Дороти были приняты при дворе.

По мере приближения Нового года настало время готовить новогодние подарки королеве. Роберту всегда удавалось затмить свой собственный дар предыдущего года. Я помогла ему выбрать новый подарок. На этот раз это была большая супница из темно-зеленого камня с изумительными позолоченными ручками, подобно золотым змеям обвившимся вокруг чаши. Затем я обнаружила, что он уже приготовил для нее другой подарок, бриллиантовое ожерелье. Он часто дарил ей драгоценности, но впервые пошел на такие непомерные траты. Я похолодела от ярости, увидев, что оно украшено любовными узелками. Если бы у меня хватило сил, я бы, несомненно, разорвала его на куски.

Он застал меня с ожерельем в руках.

— Чтобы умилостивить Ее Величество, — объяснил он.

— Ты говоришь о любовных узелках?

— Это всего лишь узор, я говорю о бриллиантах.

— Мне этот узор кажется довольно откровенным, но я уверена, что королеве он понравится.

— Она придет в восторг.

— И, несомненно, попросит тебя немедленно застегнуть ожерелье у нее на шее.

— Я сам потребую, чтобы мне была оказана эта честь. — Видимо, он почувствовал мое настроение, потому что быстро добавил: — Возможно, если она достаточно расчувствуется, я наконец задам ей наш самый важный вопрос.

— Какой именно?

— Я попрошу ее принять тебя при дворе.

— Вряд ли она благосклонно отнесется к подобной просьбе.

— Тем не менее я собираюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы добиться желаемого.

Я цинично усмехнулась в ответ:

— Если я появлюсь при дворе, тебе придется нелегко. Ты будешь вынужден изображать из себя любовника двух женщин. К тому же ни одна из нас не отличается спокойным нравом.

— Брось, Леттис. Будь благоразумна. Ты же знаешь, что я обязан ублажать ее. Ты знаешь, что я вынужден постоянно находиться при ней. Но какое отношение это все имеет к нам?

— Самое прямое. Это означает, что я почти не вижу своего супруга, так как он постоянно развлекает другую женщину.

— Она одумается.

— Я не вижу ни малейших признаков этого.

— Предоставь это мне.

Он был весел и уверен в своих силах, отправляясь во дворец, чтобы окружить королевскую шею любовными узелками. Я же спрашивала себя, как долго смогу терпеть подобное отношение. Было время, когда я считалась самой красивой женщиной при дворе. И сейчас меня не воспринимали таковой не по причине увядания моих прелестей, а только потому, что меня там не было.

При первой же возможности я спросила у мужа, понравилось ли королеве ожерелье. Он самодовольно ухмыльнулся.

— Еще как понравилось. Она немедленно пожелала его надеть, да так с тех пор и не снимала.

— Я вижу, ты умеешь выбирать подарки. Смягчилось ли ее сердце хоть немного в отношении жены дарителя?

Он мрачно покачал головой.

— Ты же ее знаешь. Как только я затронул эту тему, у нее тут же испортилось настроение, и она ясно дала мне понять, что пока не готова рассмотреть этот вопрос.

Я поняла, что время и подарки ничуть не приблизили меня к моей цели.

* * *

Мы принимали гостей в Лестер-хаусе, Кенилворте, Уонстеде и других резиденциях, поменьше, и я не упускала случая блеснуть. Но как только я начинала наслаждаться ролью супруги самого влиятельного мужчины Англии, королева вспоминала, что она должна нанести графу Лестеру визит, а это означало, что жена Лестера должна исчезнуть.

Мое терпение понемногу начинало истощаться. Роберт по-прежнему был любящим мужем, когда он оказывался дома, разумеется. Я же сосредоточилась на том, чтобы в его жизни не появилась еще одна женщина, помимо меня и королевы. Было ли тому причиной его ослабевающее с годами желание, удовольствие, которое он черпал в моих ласках, либо опасение навлечь на себя гнев Елизаветы, но Роберт принадлежал только королеве, и об этом она не позволяла забыть ни ему, ни мне.

Возможно, его вполне устраивала восходящая звезда его карьеры, но меня совершенно не устраивала моя собственная, клонящаяся к закату.

Недоступность двора приводила меня в такое отчаяние, что я тратила деньги все с большим и большим размахом. Во время выездов мои платья сверкали все сильнее, а численность моей свиты все возрастала. Мое появление на улицах вызывало среди людей еще большее благоговение, а однажды до меня донесся шепот: «Она величественнее самой королевы». И это меня утешало… на какое-то время.

Неужели я, Леттис, графиня Лестер, допущу, чтобы меня отпихнули в сторону только потому, что другая женщина настолько ревнива, что не терпит даже упоминания моего имени в своем присутствии? — спрашивала себя я. Я не могла смириться с подобным положением вещей и считала, что обязана что-то предпринять.

Я была значительно моложе как Лестера, так и королевы. Их, возможно, все устраивало, но этого нельзя было сказать обо мне.

Окинув взглядом свое окружение, я обнаружила, что в моем доме есть очень красивые мужчины. То, что я сохранила всю свою привлекательность, мне было ясно по тем взглядам, которые эти мужчины украдкой бросали в мою сторону. Впрочем, ни один из них не отважился бы на более прямолинейное поведение, опасаясь гнева Лестера.

Разумеется, долго так продолжаться не могло.

* * *

В мае этого года в Англию пришла весть о смерти герцога Анжуйского. Поговаривали о том, что его отравили, как случалось всякий раз, когда умирала важная персона. Одна из версий гласила, что его отравили люди Роберта, опасавшегося, что королева может выйти за герцога замуж. Это было полным вздором, в который не поверили даже враги Роберта. Все отлично знали, что принц-Лягушонок королевы был убогим образчиком человеческого рода. Но несмотря на малый рост и изрытое оспой лицо, он наслаждался жизнью сполна, и эти излишества не могли не подкосить его и без того слабое здоровье.

Королева немедленно облачилась в траур и принялась громко оплакивать свою утрату. Она заявляла, что француз был именно тем мужчиной, за которого она собиралась выйти замуж. Впрочем, ей никто не верил. Иногда мне казалось, что королева и сама верит в то, что могла бы выйти за герцога Анжуйского. Теперь-то уже точно можно было во всеуслышание заявлять о подобном намерении. Я затруднялась понять, почему Елизавета, обладающая ясным умом, позволяющим ей решать самые сложные государственные проблемы, так странно относится к вопросам брака. Возможно, мысли о том, что если бы герцог Анжуйский не умер, то она могла бы за него выйти, каким-то образом ее успокаивали. Она еще больше приблизила к себе Лестера, чтобы один возлюбленный компенсировал утрату другого.

Вслед за смертью герцога Анжуйского последовала кончина принца Оранского, надежды Нидерландов. Его убил фанатик, подосланный иезуитами. На этот раз в траур погрузилась вся страна. Королева постоянно совещалась со своими министрами, и я вообще перестала видеть супруга.

Нанося мне мимолетный визит, он рассказывал, что королеву не просто беспокоит положение дел в Нидерландах. Успех испанцев заставил ее опасаться Марии Шотландской. Она не знала покоя с тех самых пор, как эта королева стала нашей узницей. То и дело рождались все новые заговоры, имеющие целью освободить Марию и посадить ее на английский трон. Роберт говорил, что Елизавете уже много раз советовали избавиться от опасной гостьи. Однако Елизавета была убеждена в божественной природе королей, и, несмотря на проблемы, порожденные присутствием Марии, в ее жилах текла королевская кровь. Более того, она к тому же являлась еще и коронованной особой. В законнорожденности Марии и ее праве на престолонаследование не было ни малейших сомнений, что делало ее еще более опасным врагом. Как-то раз Елизавета сказала Роберту, что готова умереть в любой момент, потому что ничьей жизни не угрожает опасность большая, чем ее собственной.

Двор находился в Нансаче, а я в Уонстеде, когда здоровье нашего маленького сынишки резко ухудшилось. Я тут же созвала всех наших врачей. Их вердикт поверг меня в глубокое отчаяние.

Малыш был подвержен припадкам, после которых силы совершенно покидали его. На протяжении всего этого года я боялась оставлять его на нянек. Мое присутствие его, похоже, утешало. Стоило ему только заподозрить, что я собираюсь уехать, как выражение его лица становилось таким горестным, что я была уже не в силах оставить сына.

Стоял жаркий и душный июль. Сидя у кроватки малыша, я думала о своей любви к его отцу, плодом которой он явился, о том, что когда-то Роберт был самым важным человеком в моей жизни. Тогда я считала, что наша любовь будет длиться вечно. И даже сейчас я понимала, что еще не вполне освободилась от нее. Если бы мы смогли жить без тени, которую отбрасывало на нас постоянное присутствие в нашей жизни королевы, возможно, история нашей любви стала бы самой великой в нашем веке. Увы, королева оставалась на месте. Вместо дуэта у нас было трио. Я всегда считала Роберта и Елизавету неординарными личностями, исполинами в окружении карликов. Возможно, что и я в какой-то степени была наделена сходными качествами. Ни один из нашей троицы не был готов поступиться гордостью, амбициями, себялюбием, что бы это ни было. Если бы я смогла быть кроткой женой, преклоняющейся перед своим супругом, как это, возможно, делала бы Дуглас Шеффилд, все было бы намного проще. Мне было бы совсем несложно оставаться в тени, безропотно позволяя супругу прислуживать королеве и обеспечивать ее необходимым количеством лести, рассматривая все это как необходимое условие его карьеры.

Я была неспособна на подобные подвиги и знала, что рано или поздно мое терпение истощится.

Теперь опасность угрожала жизни нашего ребенка и я чувствовала, что он может умереть. В этом случае ниточка, связывающая меня с Робертом Дадли, стала бы еще тоньше.

Я отослала ко двору гонца с сообщением о состоянии нашего сына, и Роберт немедленно примчался домой.

Встречая его в холле, я не удержалась и съязвила:

— Ты все-таки приехал. Оказывается, она может без тебя обойтись.

— Я приехал бы, даже если бы она и не могла, — коротко ответил он. — Но она тоже встревожена. Как малыш?

— Боюсь, что он очень болен.

Мы вместе поднялись к сынишке.

Он лежал в своей роскошной кроватке и казался совсем маленьким и слабым. Мы встали возле него на колени и взяли его за руки: я за одну, а Роберт за другую. Мы заверили его, что никуда не уйдем, пока он будет в нас нуждаться.

Услышав это, он улыбнулся. Пожатие его горячих пальчиков переполнило меня чувствами, которые мне с трудом удалось сдержать.

Он умер на наших глазах так же тихо и кротко, как жил. Наше горе было таким острым, что мы прильнули друг к другу, ища утешения, и наши слезы смешались. В этот момент мы были не честолюбивыми Лестерами, а несчастными осиротевшими родителями.

Мы похоронили его в часовне Бошам в Уорвике. На надгробной плите лежала мраморная статуя маленького Роберта в длинной рубашке. Надпись гласила о том, что он являлся отпрыском благородного рода. Кроме этого, там были высечены его имя и дата смерти в Уонстеде.

Королева вызвала Роберта к себе, провозгласив, что она намерена его утешить. Она оплакивала бедное усопшее дитя и утверждала, что делит с Робертом его горе. Впрочем, ее сочувствие не распространялось на мать ребенка. Она не передала мне ни единого слова поддержки. Я по-прежнему оставалась парией.

Этот год оказался годом катастроф, потому что вскоре после смерти моего малыша по рукам начал ходить возмутительно оскорбительный памфлет.

Я обнаружила один экземпляр в своей спальне в Лестер-хаусе: кто-то преднамеренно подложил его туда. Это было мое первое знакомство с данным произведением, но в скором времени о нем заговорил не только весь двор, но вся страна.

Мишенью памфлета был Лестер. Как же его ненавидели! Еще не родился человек, которому бы завидовали больше, чем ему. Он опять стал фаворитом королевы, и невозможно было представить, что кто-то может сместить его с этой должности. Привязанность к нему королевы была не менее прочной, чем хватка, которой она держала корону. Он был самым богатым человеком в стране. Он был щедр и расточителен и иногда оказывался без гроша в кармане, а это означало только, что в данный момент он потратил больше, чем мог себе позволить. Он всегда находился рядом с королевой в момент принятия важных решений, и некоторые считали его фактическим королем Англии.