За долгое время общения в тюрьме Ройал и Шанс стали настоящими друзьями. Более того, Ройал видел в Чарли отца, которым не был по-настоящему Терранс, а Шанс пестовал Браннигана как родного сына. Когда Ройал сказал Чарли о своем намерении стать профессиональным игроком, Шанс печально улыбнулся, заметив, что у молодого Браннигана есть талант, но жизнь игрока всегда одинока – ни семьи, ни друзей. Госпожа Удача очень ревнива.

Когда срок Ройала закончился, Чарли попросил одного из охранников принести свои вещи, которые хранились со дня его ареста. Он открыл жестяную коробочку с инвентарным номером на крышке и достал оттуда причудливые часы с картами на циферблате. В торжественной обстановке, насколько позволяла тюремная камера, он вручил Ройалу эти золотые часы, пообещав, что те непременно принесут ему удачу. Когда Бранниган открыл крышку часов, то увидел внутри золотую монету, которая стоила не меньше десяти долларов. «Всегда неплохо иметь небольшую заначку, чтоб штаны не спадали», – весело сказал Чарли и подмигнул Ройалу. Бранниган искренне обрадовался подарку и пообещал выплатить долги старика, как только разбогатеет.

В эти годы Ройал, несмотря на тюремный рацион, поправился, вытянулся и стал еще симпатичнее, чем в восемнадцать. С лица исчезли мальчишеская угловатость и наивное выражение. Он стал настоящим мужчиной, как и хотел его отец. Вот только его-то Ройал желал видеть меньше всего. И потому, когда он увидел Терранса Браннигана у ворот тюрьмы, то, не говоря ни слова, пошел по направлению к пристани. Отец молча ехал за ним на повозке до самых понтонов, но Ройал сел на корабль, так и не взглянув на отца.

Оказавшись на борту фешенебельного парохода в окружении светских дам и наивных толстосумов, Ройал понял, что он наконец-то дома. Ему не понадобилось много времени, чтобы присоединиться к одному из картежных столов и изрядно облегчить чужие кошельки.

Жизнь его наладилась очень быстро. Дорогие костюмы, женщины, украшения… Но Ройал не забыл о своем обещании и, заработав достаточно, выкупил долги Чарли Шанса и вернулся за ним в тюрьму. Но, увы, он опоздал. Чарли умер за несколько дней до его приезда. Туберкулез доконал бедолагу. Единственное, что успел сделать Ройал, так это устроить шикарные похороны, которых вполне заслуживал Шанс.

Один из старых приятелей Чарли как-то пронюхал о случившемся и приехал на похороны. Сэм был тот еще тип. В свои пятьдесят с гаком он был худ, чрезвычайно высок и рыж, точно ржавая бочка. Сэм переживал не лучшие времена и потому был очень признателен Ройалу за хорошие похороны своего друга. Они распили бутылку шотландского скотча на могиле Шанса, поминая усопшего.

– Даю руку на отсечение, что Чарли нет в этом гробу, – сказал вдруг Сэм.

Бранниган недоуменно посмотрел на него.

– Говорю тебе, – продолжал Сэм, – Чарли выбирался и не из таких передряг.

Первый раз в жизни у Ройала не возникло желания спорить. Убедившись, что у Сэма полно еды, выпивки, а за комнату заплачено на неделю вперед, Бранниган засобирался в дорогу. На прощание Ройал оставил ему сто долларов.

– Бог в помощь тебе, Ройал, – сказал ему на прощание Сэм.

– И тебе тоже Бог в помощь, – ответил Ройал.

Сказанные шепотом слова Сэма эхом откликнулись в памяти Ройала. И, даже не обернувшись, он резко повернулся и заставил себя вернуться к реальности. В его жизни теперь не было места для ностальгии.

Глава 2

Герцог Александр Дювалон стоял на верхней ступеньке своего особняка, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Затем он спустился вниз, громко топая при каждом шаге. Внизу, очутившись в огромного размера зале, он недовольно посмотрел на потолок. Там, на семиметровой высоте, из потолочной балки торчал голый стальной крюк, словно клык дикого кабана. Он был вбит еще месяц назад, когда герцог заказал дорогую люстру на фабрике Браннигана в Пенсильвании, но шедевр до сих пор не прибыл. И герцог был безумно зол по этому поводу. Он был почти уверен в том, что чертова люстра не прибудет до летнего бала, ради которого она и была заказана. А ведь это главное событие года вот уже много лет проходило в поместье Саль-д'Ор. Еще сильнее его раздражала задержка парохода. На судне плыли его жена Анриетта и сын Филипп, а это значит, что ужин придется отложить до их прибытия. Александр Дювалон не терпел, когда что-то шло не по привычному ему расписанию. В его четко организованной жизни не было места запоздалым ужинам и просроченным доставкам.

Герцог был низеньким, но крепко сбитым мужчиной с угловатыми чертами. Волосы только начинала серебрить седина, а крючковатый нос придавал его лицу постоянное выражение брезгливости. Хотя ему уже исполнилось сорок шесть, его лицо бьшо гладким, а взгляд оставался твердым. Верхнюю губу украшали французские усики с загнутыми вверх кончиками. Дювалон был одет с иголочки от черных лакированных ботинок и до белых атласных перчаток, которые он почти никогда не снимал. Его можно было бы назвать симпатичным, если бы не подозрительно прищуренные темно-карие глаза, снующие из стороны в сторону.

По самым скромным подсчетам, герцог был богатейшим из обитателей Пристани, а его особняк самым большим и красивым снаружи. Дом походил скорее на средневековый замок с башенками, воротами и внутренним двориком.

Александр Дювалон покачался с пятки на носок, затем решительно направился к приоткрытой входной двери.

– Ну что там? Прибыл этот пароход? – крикнул он стоящему снаружи рабу, после чего добавил вполголоса: – Будь он неладен.

– Никак нет, месье, – сказал тот испуганным голосом. Это был парнишка-полукровка шестнадцати лет от роду по имени Блез Кристоф. Фамилия досталась ему от предыдущего хозяина, который был к тому же его отцом. Он был неудержимо хорош собой, с каштановыми волосами, пронзительными глазами цвета стального северного неба и нежной кожей оттенка гречишного меда.

Блез переместился за массивную колонну в надежде, что, выйдя из поля зрения хозяина, он тем самым избежит его гнева. Но спасло его не это, а дочь герцога Алиса.

.– Что слышно с причала, папа?

– Пока ничего, дорогая, – нежно ответил Дювалон, и с его лица сошло выражение негодования. Он улыбнулся, радуясь появлению дочери. Он боготворил свою дочь. И она, хотя сам бы он этого никогда не признал, была единственным светлым пятном в его серой и лишенной любви жизни.

Алисе было всего пятнадцать, но она была очень красивой и уже вполне сформировавшейся женщиной. Она унаследовала от отца суровые черты лица, которые были несколько смягчены мамиными зелеными глазами, волосами цвета спелого ореха и красивым полным ртом, который в любую секунду был готов расплыться в очаровательной улыбке.

Она обняла отца, махнув за спиной Блезу, чтобы тот ретировался. Алиса взяла отца за руку и посмотрела ему в глаза.

– Перестань хмуриться, папочка. Пароход все равно придет, а ужин может и подождать. Ты ведь не можешь контролировать все на свете.

– К сожалению, не могу, – неохотно согласился герцог, принимая слова дочери совершенно серьезно.

Они вошли в дом, и Александр Дювалон снова посмотрел на сверкающий клык крюка для люстры. Взгляд его потемнел.

– Ах, папа, перестань беспокоиться из-за этой люстры, до бала еще уйма времени.

– Но раньше они никогда не подводили меня. Всегда все делали вовремя, а тут такая задержка.

– Но ведь это же особый заказ, папа. Наверняка им понадобилось больше времени, чтобы разработать проект. Может быть, люстра прибудет сегодня вместе с мамой и Филиппом.

– Я не питаю таких иллюзий, доченька.

Алиса вздохнула и, взяв отца под руку, повела его в библиотеку. Она очень любила отца, но не всегда одобряла его поступки и поведение. В частности, ей совершенно не импонировала его манера общения с рабами, его жесткость в отношении матери и то, как он лепил Филиппа по своему образу и подобию. Она прекрасно знала, что ее умение манипулировать отцом скрашивало немало жизней в этом поместье.

В кабинете она налила отцу виски и переключила разговор на другую тему.

– Жду не дождусь бала, – начала она с наигранным энтузиазмом.

– Еще бы, ведь на бал приедут все холостяки округи.

Алиса скривила губки, предусмотрительно отвернувшись от отца. А тот, ничего не заметив, перечислял гостей:

– Луи Перро, самый красивый парень в округе, Пьер Листе, лучший фехтовальщик Нового Орлеана, Фердинанд де Моралес, самый благородный из всех приглашенных гостей. Eго отец – дальний родственник младшего брата короля Испанин. Жан Батист Тремуле, очень спортивный молодой человек. Шарль Данзак, настоящий ученый из древнего европейского рода. Жан Франсуа Фрэри, потрясающие манеры, просто потрясающие! – Герцог вскинул бровь и недовольно посмотрел на дочь, удивленный отсутствием интереса при обсуждении такого важного вопроса. – Это еще не все, птенчик, будут также Робен Арсэн, лучший танцор штата, и близняшки Баллард: Андрэ и Арсьен.

– Папа, – взмолилась Алиса, – я знаю, кто приедет.

Но герцог пропустил мимо ушей возглас дочери, подлив себе в стакан виски. Он собирался подобрать дочери мужа точно также, как себе жену – в соответствии со значимостью родословной, величиной счета в банке или, на худой конец, как в случае с Анриеттой, размером недвижимости. Он был заведомо уверен, что Алиса будет любить того, кого он ей выберет.

– Я чуть не забыл Жильбера Гадобера, – продолжил он, как ни в чем не бывало. – Этот молодой человек сочетает в себе все вышеперечисленные качества.

– Жильбер! – воскликнула Алиса. – Но он же такой некрасивый! Ты ведь не хочешь некрасивых внуков, не правда ли, папочка? – И прежде чем герцог смог возразить ей, Алиса чмокнула его в щеку и убежала, сказав, что узнает последние новости о пароходе. Александр Дювалон вздохнул, провожая дочь взглядом. Неодобрительно качая головой, он налил себе третий стакан виски и, прищурившись, посмотрел сквозь него на свет.

В это время на плантации Вильнев дверь дома отворилась и молодой раб Азби вбежал на кухню.

– Мама, мама, тумана почти нет. Пароход точно скоро будет.

Его мать Лилиан, которая как раз доставала свежевыпеченный каравай из печи, вздрогнула и уронила хлеб на пол. Каравай приземлился на верхушку, что вызвало у женщины еще больше недовольства.

– Ну вот, Азби, посмотри, что я из-за тебя сделала! Перевернутый каравай означает приближение дьявола.

Она подобрала хлеб и положила его на стол.

– Сколько раз я тебя просила не кричать в доме. Месье Филипп, будь он сейчас здесь, попросту выпорол бы тебя. – С этими словами она взяла щепотку соли и посыпала ею вокруг хлеба в надежде отвратить грядущее зло.

Лилиан посмотрела на сына, и взгляд ее смягчился. Азби было всего семь, и он был единственной радостью в ее жизни. Она готова была ради него на все. Его кожа была словно золотой, а волосы смешно топорщились палочками корицы в разные стороны. Но глаза его были светло-серыми, что придавало его взгляду сюрреалистические черты. Его смешливые губы, казалось, были предназначены для ухмылок. Сейчас уголки его губ опустились, а глаза наполнились слезами, засияв, словно начищенное серебро.

– Но ведь месье Филиппа здесь нет, – попытался запротестовать мальчик.

Лилиан, готовая разреветься сама, опустилась на колени и обняла сына.

– Но он скоро приедет, – мягко сказала она, и ее глаза встретились с глазами сына, – а ты прекрасно знаешь, что когда он приедет, то будет проводить много времени здесь, чтобы следить за нами, ниггерами.

Азби понимал, что мама специально говорит с ним так, поэтому выдавил из себя улыбку. И еще он прекрасно знал, как мама не любит визиты месье Филиппа. И хотя ему в силу возраста были непонятны очевидные особенности их взаимоотношений, он знал, что месье Филипп Дювалон использует Лилиан как наложницу. И еще он точно знал, что его матери это очень не нравится.

– Сядь, Азби, – сказала Лилиан с любовью, – я тебе сделаю бутерброд с маслом и медом.

Мальчик смотрел на маму с обожанием. Она была единственным живым существом в этом жестоком мире, которое любило и защищало его от всех мерзостей тяжелой судьбы раба.

– Мама, ты самая красивая мама в мире.

Слова сына тронули Лилиан, хотя бывали времена, когда она готова была эту свою красоту проклясть. Ей исполнился лишь двадцать один год, и она была квартеронкой, дочерью мулата и белого, то есть имела четверть негритянской крови и взяла лучшее от всех. Кожа ее была золотисто-коричневой, а тяжелые длинные вьющиеся волосы, которые она всегда прятала в пучке на затылке, каштановыми. Глаза, словно чуть вздернутые по краям, точно две миндалины, смотрели на мир сапфирами радужки. Ее точеная фигура с пышными грудью и бедрами, осиной талией и длинными стройными ногами заставляла мужчин всех цветов провожать ее жадными взглядами, а женщин неодобрительно щелкать языками.