Улыбка так преобразила его лицо, что мисс Бригмор, как бывало и раньше, увидела не грубого, невежественного и наглого фабриканта, а человека доброго и справедливого, несмотря на все его недостатки. Человека, которого, должно быть, и знала Тильда много лет тому назад.

Беншем тем временем заканчивал разговор.

— Я не могу даже заставить тебя улыбнуться, с детьми же ты постоянно хохочешь. Что тебя так смешит? — И словно отбросив свой вопрос, сказал: — Пора идти. Сделаешь, о чем я просил? Поговоришь с ней?

— Хорошо, — согласилась мисс Бригмор.

— Спасибо, я побежал.

— До свидания, мистер Беншем.

После того, как он вышел из комнаты, мисс Бригмор почти упала в ближайшее кресло. Ну что за человек! Она закрыла глаза и снова повторила про себя: что за человек! Просто невозможный! Она никогда не встречала никого похожего на него ...Посмел сказать, что шлепнул бы ее по губам! Она должна была бы сейчас не сидеть здесь, а приказывать Барбаре собирать свои книги и все принадлежности, чтобы никогда больше не возвращаться в этот дом. Шлепнуть по губам — ужас! Кошмар! Гувернантка глубоко вздохнула и решила, что надо быть справедливой. Быть может, ее манеры оскорбили его? Должно быть, так, потому что он разговаривал с ней в том же тоне, что и со своей женой. В самом начале своего пребывания в этом доме мисс Бригмор была шокирована тем, как хозяин обращался с миссис Беншем, — словно она — служанка. Ужас! Он... удивительный человек. Нет, это слово к нему не подходит. Тогда какое же?

Она поднялась с кресла, проверила, не расстегнулась ли пуговица на корсаже, пригладила платье и медленно вышла из комнаты. Поднявшись по лестнице, постучала в двери спальни миссис Беншем. Матильда Беншем полусидела в кровати. На ней была байковая ярко-розовая ночная рубашка с большим воротником, отделанным белым кружевом. Рукава, заканчивающиеся крупными оборками, были также украшены кружевами, и их белизна резко контрастировала с серым цветом лица и руками, испещренными красными прожилками.

— Привет, дорогая, — сказала хозяйка.

— Здравствуйте, миссис Беншем. Я слышала, вы не очень хорошо себя чувствуете.

— Это мой желудок, — шепотом проговорила Матильда и похлопала по одеялу, закрывавшему ее до талии.

— Расстройство?

— Нет, дорогая, не так, как обычно, непрерывная ноющая боль. Но смотри, не вздумай рассказать Гарри. Пообещай! У него и так забот полон рот. Ты, наверное, уже знаешь, что случилось. Вчера приехал Вилли. Он выехал в субботу вечером и еле добрался сюда. Эти поезда вроде управляющего, что нанял Гарри, — идут, только когда их толкают. Готовится забастовка, а он и не знает! Я думаю, здесь что-то не так. Гарри все делает для рабочих. Хотел даже разрешить женщинам заканчивать в субботу в три часа, чтобы им не пришлось хлопотать дома все воскресенье. Ну знаешь, там стирка, уборка, готовка, у них ведь воскресенье — единственный выходной. И тут забастовка. Поэтому пойми, дорогая, я не хочу, чтобы он беспокоился. Тебе я расскажу, но ты никому не передавай, ладно?

— Конечно, миссис Беншем.

— Ну, значит, так... Возьми стул и садись поближе. Эта боль то проходит, то появляется вновь, и так уже больше года. Да, намного больше. Я думала, это газы. Ты же знаешь, я ем в два раза больше, чем Гарри. Не представляю, как он может отказываться от таких вкусных вещей. Он гордится своим плоским животом. Гарри тщеславный, тебе это хорошо известно. — Широко улыбаясь мисс Бригмор, Матильда покачала головой. — Конечно, он имеет на это право, ведь никогда не скажешь, что ему пятьдесят шесть, верно? Сорок пять, и ни годом больше, и он это знает. Ну вот, я думала, все из-за того, что я так много ем. Но теперь я ем совсем мало, а боль не проходит, порой даже становится сильнее. Настолько, что я не могу это скрывать.

— Вам надо обратиться к врачу, миссис Беншем.

— Ты так считаешь?

— Да, я абсолютно уверена. И если вас это так долго беспокоит, то было неразумно не обратиться к врачу раньше. Наверняка дело в чем-то простом.

— В чем, например? — спросила Матильда смиренным тоном.

— Ну... — Мисс Бригмор соединила кончики пальцев, как бы задумавшись, и произнесла: — Это могут быть колики, вызванные перекручиванием кишок.

— Что, кишки могут перекручиваться?

— Да, да. Например, из-за слишком большого напряжения, вызванного... запором.

— А-а, понятно. — Тильда, опустив глаза к ножкам кровати, покачала головой. — Ты, наверное, права... Перекрученные кишки. — Она снова взглянула на мисс Бригмор. — Это излечимо?

— Конечно, я уверена, что излечимо.

— А это может вызывать кровотечение?

— Кровотечение?

— Ну да, как бы изнутри.

Мисс Бригмор напряженно облизнула губы и проговорила:

— Да, пожалуй, из-за... внутреннего геморроя.

— Ты имеешь в виду шишки?

— Да.

— Внутри?

— Да.

— Ну, это придает делу совсем другой оборот, не правда ли, так, кажется, говорят в высшем обществе? — Теперь, Матильда хохотала, демонстрируя полный рот здоровых зубов. — Ты меня развеселила, правду говорит наш Гарри, ты единственная разумная ба... единственный разумный человек в нашем доме. Всегда знаешь, что сказать и как сделать. Я часто думаю, какой бы неумехой я выглядела, впервые появившись здесь, если бы не ты. Тебя послал сам Бог, точно, точно. Знаешь что? — она наклонилась к мисс Бригмор и понизила голос. — Гарри кое-что задумал для тебя. Только смотри, об этом тоже ни слова, а то он меня поколотит. В общем он решил устроить так, чтобы тебе не пришлось ни о чем беспокоиться, когда ты закончишь работать на нас. Ты сможешь жить лучше, чем раньше, и в нашем доме.

Мисс Бригмор почувствовала, что краснеет. Ну что тут скажешь! Ей так неудобно, но это предложение нельзя отвергать. Какие они удивительные люди, такое отношение даже смущает. Приходится признать, что они намного добрее предыдущих хозяев поместья.

— Вы очень добры, мисс Беншем, очень, — проговорила она дрогнувшим голосом.

— Это не я, это все Гарри. Он всегда был добрым, не только сейчас. Сколько он сделал для людей, даже для паршивых ирландцев. Фу! Какие же они грязнули, эти ирландцы. Мы с ним выросли вместе, ты знаешь, но я тебе не говорила, что наша семья — одиннадцать человек — жила в двух комнатах, а в доме Гарри их было всего пятеро. Счастливчики. Но оба наши дома всегда сверкали чистотой. Мама вставала в пять утра и забирала нас с собой на фабрику. Вначале мы работали до девяти вечера, но даже если бы и до двенадцати, она бы все равно перетряхивала потом матрасы и чистила печь. До самой ее смерти печь белили раз в неделю... Но ирландцы! Когда Гарри с семьей переехал, в их дом вселились ирландцы. Ох! Ты такого никогда в жизни не видала. Они привезли с собой свинью. — Матильда почтительно склонила голову, потом снова захохотала. — Это самое большое сокровище для ирландца. Как только ему удается скопить немного денег, и не пропить их, так он сразу покупает свинью. В двух комнатах жили две семьи, всего семнадцать человек, они не только спали вповалку, но и стояли там по стеночкам.

Миссис Беншем согнулась пополам от хохота. Гувернантка тоже не могла удержаться от смеха, хотя в душе и ужасалась услышанному.

— Да! — Матильда вытерла глаза. — Моя матушка трудилась не покладая рук. Ее единственным удовольствием было выкурить трубочку. В двенадцать часов она выходила за дверь, затянуться разок-другой. — Матильда снова прилегла на подушки. — Знаешь, я лежу в кровати с пятницы. Как только вы ушли, забралась в постель. Выходные так долго тянулись. Я все вспоминала те дни, и понимаешь, мне до сих пор не верится, что я живу в этом доме, а вокруг суетится целая армия слуг. Мне... просто... не верится... Сколько лет я здесь? Почти девять. Говорят, леопард не может расстаться со своими пятнами, так оно и есть. Я вот до сих пор не могу привыкнуть. Ты это знаешь, правда? Я не могу привыкнуть к такой жизни.

— О, миссис Беншем, вы должны чувствовать себя легко и свободно, это ваш дом, и все слуги вас уважают, а семья любит.

— Да, думаю, ты права. Домочадцы пока не превратились в зазнаек. Но они еще молоды, у них все впереди. Что они подумают, когда начнут женихаться и приводить сюда своих девчонок, а Кэти — своего парня... или надо говорить «суженого»? Будут ли они меня любить по-прежнему, как ты думаешь? А, — тряхнула она головой, — о чем я беспокоюсь, когда мы все завтра можем помереть.

Женщины посмотрели друг на друга, и мисс Бригмор произнесла:

— Не говорите так, вы еще будете нянчить своих внуков, а возможно, и правнуков.

Помолчав, Матильда мягко ответила:

— Нет, этого не будет.

— О, миссис Беншем, — проглотив комок в горле, прошептала гувернантка.

— Ты не можешь хоть разок назвать меня Тильдой?

— Мне... это будет трудно, — по-прежнему очень тихо проговорила мисс Бригмор. — И... так не подобает. Но... хочу, чтобы вы знали, я очень высоко вас ценю и... мысленно зову Матильдой, хотя и не позволяю себе так к вам обращаться.

— Ты странная.

— Да, я понимаю, что вы хотите сказать. Мои манеры, должно быть, иногда вас раздражают так же сильно, как и мистера Беншема.

— Что? Ты нас совсем не раздражаешь. Не думай так из-за того, что я назвала тебя странной. Правильней было бы сказать «благородная».

Мисс Бригмор почувствовала, что больше не в состоянии выносить всплеск эмоций, обрушившийся на нее сегодня утром. Ей уже пятьдесят четыре, почти пятьдесят пять, и никто не говорит ей более добрых слов, чем эта милая женщина миссис Беншем. Милая несмотря на невежество и неуклюжие манеры. Гувернантка восхищалась тому, как смело она смотрела в глаза своей болезни, из-за которой жизнь ее, похоже, близилась к концу. Когда мисс Бригмор встала, Матильда спросила:

— Можешь сделать для меня кое-что?

— Все, что угодно.

— Заходил Вилли, и рассказал об этой Фейервезер, какое письмо она послала Дочерти. Ты уже знаешь?

— Да.

— Тогда все в порядке. Я велела Вилли показать письмо хозяину, пусть он разберется, и попросила не говорить, что я о нем знаю. Ясное дело, Гарри сразу захочет ее уволить. Я не возражаю, но у меня не хватит духу сказать ей об этом. Ты сможешь сделать это вместо меня?

— Конечно, — сразу ответила мисс Бригмор, ни на минуту не задумываясь о неприятном поручении. — Не беспокойтесь об этом, все будет сделано.

— Уф, спасибо, — облегченно выдохнула Матильда. — Ты читала письмо? Видела когда-нибудь что-либо подобное? Семья Дочерти живет в ужасной тесноте. Мужчины там — хорошие работники, но мать у них просто кошмарная. Когда я в последний раз видела ее детей, вши на них просто кишмя кишели, а Мейбел, ту, что Гарри хочет взять в дом, была еще совсем крошкой и возилась в грязи в сточной канаве. А уж если я говорю — грязь, так это грязь, а не что-то иное. Они там мерли как мухи. Говорят, ту улицу уже снесли, что ж, давно пора. Ну, в общем, скажешь ей, да?

— Скажу, скажу. А теперь отдыхайте и не пытайтесь вставать, а я пошлю за доктором.

— А-а...

— Никаких «а». — Мисс Бригмор с упреком покачала головой, словно разговаривала с одной из своих учениц. — Вас осмотрит врач, и чем скорее, тем лучше.

— Гарри будет беспокоиться, если ко мне придет врач.

— Гарри... э-э... то есть мистер Беншем... будет беспокоиться, если к вам не придет врач.

В комнате раздался взрыв смеха. Матильда, приподнявшись с подушек, закричала:

— Ага! Ты все-таки сказала «Гарри»!

Мисс Бригмор попыталась сдержать улыбку, но не смогла. Она быстро повернулась и вышла. Остановившись на лестничной площадке, прижала ладонь к губам. Ей хотелось плакать. Боже, какое мужество! Но она не должна распускаться. Два дела должны быть сделаны немедленно: во-первых, надо послать кучера в город за доктором, во-вторых, пригласить в библиотеку домоправительницу и объявить ей об увольнении. Ну и утро!

Глава 3

— Мама, а какие они, эти Беншемы?

— Ну ты ведь знаешь о них столько же, сколько и я. — Констанция Радлет перевернула большую форму со студнем на тарелку прежде, чем продолжить. — Я знаю только то, что твоя тетя Анна мне рассказывает: Джону шестнадцать лет, Дэну — пятнадцать, а девочке Кэти — четырнадцать.

— И ты их никогда не видела?

— Нет, конечно. — Констанция повернулась и посмотрела на сына, сидящего за выскобленным кухонным столом. И, как всегда, глядя на него, она улыбнулась, потому что, по библейскому выражению его бабушки, Джейн Радлет, мальчик был приятен для глаз. Светло-русые волосы, ясные серые глаза миндалевидной формы, что придавало ему слегка восточный вид, прямой нос и крупный рот. Губы полные, но в линии рта видна твердость, та же, что и в квадратном подбородке, и все-таки Майкл оставляет впечатление добродушного, беззаботного мальчугана; двигается он медленно, а смеется легко и заразительно. Ему уже почти тринадцать, высокий для своего возраста, но и крепкий, он станет крупным мужчиной. Да, Майкл приятен для глаз.