— Алена, скажите, пожалуйста, — сбивчиво начал он и вдруг заглянул мне в глаза с какой-то отчаянной решимостью. — Вы ведь солгали, правда? Эта женщина… та, у который вы работаете… она ведь никакая не итальянка. Она русская, эмигрантка из бывшего Союза, и зовут ее Светлана, так?

— Почему вы так решили? — неопределенно дернула плечом я.

— Бросьте, Алена, я узнал ее, — отмел мои возможные возражения Меркулов. — Дело в том, что она… Одним словом, эта женщина была когда-то моей женой.

Это его сообщение изумило меня не так сильно, как он, вероятно, рассчитывал. Действительно, где она — всемирно известная оперная дива — и где он — какой-то, судя по злобному клекоту его нынешней супруги, неудачливый рисовальщик. Однако, почитывая на ночь старую тетрадку в клеенчатом переплете, я успела уже кое в чем разобраться.

— Я понимаю, я, наверно, ставлю вас в неловкое положение. Наверняка она просила не раскрывать ее, и вы, как личный секретарь… Но сами посудите, не мог же я не узнать женщину, с которой прожил когда-то почти десять лет, — продолжал он.

Я хмыкнула:

— Даже если и так, что это меняет? Ведь, как я понимаю, с тех пор прошло двадцать лет…

— Восемнадцать, — поправил он.

— Ну восемнадцать, — согласилась я. — Все равно целая жизнь. Мало ли, кто на ком был женат в прошлом? Разошлись — значит, имелись на то причины. Зачем старое ворошить? И чего вы, собственно, от меня хотите?

— Чего я хочу? — невесело усмехнулся он. — Я этого и сам еще не понял. Я уже немолодой и, как это говорится, глубоко женатый человек. Да и у нее совсем другая жизнь. И мы чужие друг другу люди. Вот только… не могу же я сделать вид, что совсем ее не узнал…

Сразу видно, что Меркулов — типичный неудачник, никогда ни в чем не уверенный, сомневающийся в каждом слове. Знаю я такой типаж — вечно колеблются, изводят всех вокруг своей безвольностью и бесхребетностью, втайне же мнят себя интеллигентами с тонкой душевной организацией и считают, что первый долг близких — обустроить им жизнь, которой они достойны. Господи, для чего ему встречаться со Стефанией? Он что же, и в самом деле думает, что такая женщина может обратить на него внимание? Даже если когда-то она по глупости — а иначе и объяснить нельзя — была его женой? И все-таки — вон как зацепила ее вчерашняя встреча. Неужели сильную и самодостаточную леди угораздило всерьез вляпаться в чувства к этому полумужчине? Если это так, железобетонная Стефания заслуживает моего искреннего сочувствия.

Он присел на край спальной полки, снова нервно потер сухие ладони и заговорил негромко, словно обращаясь не ко мне, а к кому-то другому, невидимому, скрытому.

— Целая жизнь, вы говорите. Это для вас, а для меня все было как будто вчера, и в то же время… Понимаете, время — оно ведь движется не линейно. За несколько ярких насыщенных дней можно пережить столько, что воспоминаний хватит надолго, а потом раз — и провал длиной в двадцать ничем не заполненных лет…

Он помолчал, разглядывая узор дешевого линолеума на полу. На двоих в каюте места явно не хватало, колени Евгения почти перегородили проход, и мне оставалось лишь скорчиться на откидном сиденье у узкого столика. Незваного гостя же, кажется, вовсе не смущала теснота и духота пенала, лирическое отступление продолжалось.

— Бывает, что вот такая случайная встреча заставляет остановиться, оглянуться и осознать, как далеко все ушло. Как изменился ты сам. Не то чтобы предал идеалы юности — я всех этих пафосных слов не терплю, — а как-то растерял, глупо растратил непонятно на что. Ведь было же когда-то огромное желание жить, работать, творить, любить, наконец. А с годами навалилась какая-то странная апатия, и все стало безразлично. И вдруг эта встреча — как вспышка, как будто сама судьба решила наконец напомнить тебе, каким ты был…

Он помолчал и поднял на меня глаза:

— Алена, вы извините, я все это вам говорю не потому, что пытаюсь найти в вас бесплатного психоаналитика. Нет… Просто хочу, чтоб вы поняли: мне необходимо видеть ее. Поняли и помогли мне!

Он улыбнулся какой-то растерянной кривоватой улыбкой, отчего лицо его сделалось моложе, стало почти юным, и на минуту показалось, что это не наполовину седой, потрепанный жизнью дядька сидит передо мной, а мальчишка вроде Эда, смущенный, сбитый с толку первым острым переживанием. Может, поэтому я прониклась к нему пониманием и сочувствием.

— Ну хорошо, чего вы от меня хотите? — сдалась я.

— Помогите мне еще раз встретиться с ней! — горячо попросил он. — Я мог бы выследить ее, явиться прямо в каюту, но… Я не хочу смущать ее, ставить в неловкое положение. Я ведь не знаю даже, одна она или с кем-то, замужем или свободна. И не хочу быть навязчивым. Мне бы встретиться с ней где-нибудь на нейтральной территории. Просто поговорить, узнать, как она живет, ничего больше…

Я задумалась. Честно признаться, ни одна из пассий Евгения симпатии у меня не вызывала, что скандальная хабалка-жена, что надутая синьора-примадонна. Играть в пользу одной из них мне не было никакого резона. С другой стороны, если у Стефании завяжется какая-нибудь канитель с бывшим мужем, возможно, она выкинет из головы мысли о немедленном возвращении обратно в Италию, да и за сыном, наверно, станет следить не так пристально… Черт с ними, придется взять на себя роль сводницы.

— Ладно, — кивнула я Евгению. — Предлагайте место. Я, так уж и быть, приведу ее туда, как будто случайно. Но дальше на меня не рассчитывайте, разбирайтесь сами. Идет?

— Идет! — согласился он, обрадованный. — Спасибо вам, Алена!

— Спасибо не булькает, — отшутилась я.

Твое счастье, неистовый влюбленный, что у меня нашелся в этой истории собственный интерес, иначе все прочувствованные речи остались бы без ответа.

* * *

— Я хотела вас спросить по поводу «Аиды». Это же 86-й год, да? А кто был режиссером-постановщиком?

Мы со Стефанией чинно прогуливались по палубе, обсуждая детали будущей книги. «Михаил Лермонтов» дремал у пристани, с палубы хорошо просматривалось выцветшее бледно-зеленоватое здание речного вокзала. Под дощатым навесом теснились продавцы сувениров, из буфета тянуло пережаренным маслом. Чуть дальше к реке лесенкой спускались каменные постройки. Сквозь зелень проглядывали сверкающие золотом купола церкви, тянулась к небу узкая колоколенка. По причалу лениво бродила унылая тетка в стоптанных туфлях, выкрикивая в мегафон предложения посетить обзорную экскурсию по жемчужине Золотого кольца городу Плесу с заездом в Дом-музей Левитана.

По трапу лениво сходили особо любознательные пассажиры теплохода. Стюард вежливо раскланялся с женой и дочерью владельца казино Тихорецкого. С первого взгляда казалось, что дамы примерно одного возраста — обе длинноногие, высушенные в солярии, пухлогубые блондинки, и, лишь приглядевшись, можно было понять, что милая мордашка дочери досталась ей от природы, в то время как мать отвалила за свою немалые деньги лучшему пластическому хирургу Москвы. Стюард напомнил пассажиркам, что отплытие состоится через два часа, и те, пересмеиваясь, проследовали на пристань. За ними вальяжной походкой спустился Черкасов — завидев его, я резво отпрыгнула от перил, чтобы настойчивый поклонник меня не заметил, — затем трап опустел.

Сегодня мадам выглядела не такой взбаламученной. Должно быть, уже переварила столкновение с прошлым, свыклась с мыслью, что оказалась, в прямом смысле слова, в одной лодке с бывшим мужем и его новой женой. Только вот на голову для чего-то накрутила шелковый шарф, а глаза снова спрятала за огромными темными очками.

Я, проявляя чудеса красноречия, живописала посетившие меня идеи по поводу книги и, идя на шаг впереди, ловко вела внимавшую мне примадонну к цели. Гаммельнский крысолов, да и только! Мы миновали бар, где по вечерам отплясывали лихие пассажиры, видеосалон — судя по звукам, доносившимся из-за двери, там крутили какую-то муть с мордобоем и стрельбой, и вырулили на лестницу, ведущую вниз, к расположенному прямо на борту теплохода тренажерному залу, оборудованному по последнему слову техники.

Стефания ступила на лестницу и, как нарочно, поскользнулась. Тонкий каблук чиркнул по узкой ступеньке и провалился в пустоту. Взмахнув руками, моя собеседница полетела вниз. Я не успела даже охнуть, не то что подать ей руку.

Падая, благообразная дама выругалась от неожиданности, громко, по-русски, пытаясь поймать в падении слетевшие с носа очки. Но ловкости не хватило, трехсотдолларовый «Диор» с печальным треском шваркнулся о кафельный пол. Самой же Стефании повезло больше — ее подхватили мужские сильные руки. Женщина машинально вцепилась в твердые мускулы плеч удержавшего ее человека, перевела дыхание, подняла голову и встретилась взглядом со знакомыми коньячными, в зеленоватых искрах глазами.

— Значит, это все-таки ты, — тихо произнес Евгений, не разжимая рук.

Я же на этой радужной ноте предпочла по-быстрому отчалить и заняться собственными делами.

10

Я взбежала по лестнице — прямо-таки воплощенный порыв и страсть! — и забарабанила кулаком в дверь люкса. Эд отворил, за его спиной с телеэкрана лихо отбивался от банды негодяев безоружный Брюс Уиллис. Видимо, в каюте открыто было окно, потому что, едва он распахнул дверь, нас чуть не сбило с ног порывом свежего, пахнущего водой и майской зеленью ветра. Ополоумевшее весеннее солнце ввалилось в каюту, а вслед за солнцем вошла я в растянутой белой футболке с полустершейся Мадонной.

И уже через мгновение я оказалась прижата к обитой чем-то пурпурным стене гостиной и Эд сжимал горячими ладонями мое лицо. Бог знает что делалось со мной, когда до меня дотрагивался этот парень, он целовал меня, и я припадала к его губам, как к источнику, будто мучимая жаждой, пила и не могла напиться — не отрываясь, не открывая глаз, растворяясь в каждом прикосновении. Его ладони проникли под футболку, и я дернулась, словно от электрического разряда. Он оторвался от моих губ, перевел дыхание, и я, обессиленная, прислонилась лбом к его плечу.

Эд настороженно покосился на дверь номера, и я быстро качнула головой:

— Не волнуйся! Твоя мать сейчас занята и не заявится в ближайшие пару часов.

Легкая тень набежала на его сияющее лицо. Брови сдвинулись над переносицей.

— Мне все равно, пускай приходит. Я не позволю ей вмешиваться в мою жизнь. Мы просто поставим ее перед фактом, и все. Ей придется смириться!

— Э, нет, — я яростно замотала головой. — Вот этого делать совершенно не нужно. Что-то мне кажется, если ты поставишь ее перед фактом, она в ответ тоже поставит тебя перед фактом — собирай вещички, сынок, мы возвращаемся домой. А я отправлюсь прямиком в Москву. Наоборот, ты должен изо всех сил делать вид, что и думать обо мне забыл. Это усыпит ее бдительность, и мы сможем встречаться тайком.

— Значит, врать маме? — нахмурился Эд. — Нет, я не могу… это унизительно как-то… Должна же она понять, что я — взрослый мужчина и она не может вечно командовать, что мне делать.

— Ничего она не поймет, — уверенно заявила я. — Только еще больше взбеленится. Но если ты хочешь рискнуть — пожалуйста. Не плачь потом, когда она впихнет тебя в ближайший самолет до Рима.

— Что же мы будем делать? — растерянно спросил мой бесхитростный мальчик.

Я наклонила голову к нему так, что лбы наши столкнулись, а глаза оказались совсем рядом, почти соприкасаясь ресницами, и сказала шепотом:

— Полагаю то, за что бы она нас точно не похвалила.

Он секунду помолчал, обдумывая смысл моего ответа, потом глаза его потемнели, зрачки расширились, и, не думая больше ни о чем, не говоря ни слова, он привлек меня к себе, жадно ища губами губы. Руки его, еще секунду назад скованные волнением, сделались вдруг смелыми и ловкими, скользнули по спине, лаская кончиками пальцев каждый выступающий позвонок. Он подхватил меня на руки, стиснул горячей ладонью под коленками и ринулся в свою комнату, с размаху стукнувшись плечом о дверной косяк. Там опустил меня на пол, стянул майку через голову, ткнулся лицом в грудь. Я извивалась змеей, освобождаясь от тесных джинсовых шорт. И наконец наши тела, ничем больше не стесненные, прижались друг к другу, сплелись живыми гибкими путами. Я всей кожей ощущала его мучительную, пронизывающую нежность. Окружающий мир подернулся туманом, мы больше не различали его очертаний, чувствуя лишь властное горячее биение жизни в наших лихорадочно пылающих телах.

* * *

После лежали опустошенные, измотанные этой ослепительной вспышкой. Его кудлатая голова покоилась на моем плече, лицом он уткнулся куда-то под ключицу. Потом вдруг заворочался, приподнялся, посмотрел на меня задумчиво.

«Сейчас начнется!» — подумала я. Этот любимый допрос всех допущенных к телу. «А сколько их было до меня? А почему? А как? А ты их любила?» И что мне ему отвечать? «Милый, ты у меня первый и единственный»? Или неутешительную правду? Про страшную любовь на первом курсе, закончившуюся страшным же обломом? Про несколько скоротечных студенческих романов? И одного очень перспективного жениха с московской пропиской и новой «девяткой» в анамнезе, который все разливался соловьем и сулил золотые горы, пока не встретился мне на пороге женской консультации с глубоко беременной женой?