— Да плюнь ты на нее, — шепчу, задыхаясь, — не обращай внимания.
— Или она влюблена в тебя, а? Прилипла, как тень.
— Вот именно, тень. Ее нет, забудь про нее.
— Первый отпуск за столько лет, и тот…
— Помолчи, — закрываю ему рот поцелуем.
— Вода… Парное молоко! — раздается над нами Ее бодрый голос.
Он, чертыхнувшись, отпускает меня. Я переворачиваюсь на спину, выразительно смотрю на Нее из-под ладони. Но Она словно не замечает, стоит надо мной, довольная, белая, пухлая, вытирает волосы полотенцем. Спрашивает вдруг с лукавым смехом:
— Слушай, а этот-то твой, ну картежник, не знаю, как там его фамилия, не объявлялся? Ты ж боялась, как бы он не вызнал, в каком ты санатории, да не нагрянул…
Ну что за идиотка! Если бы взглядом и правда можно было испепелить, от нее бы сейчас горстка пепла осталась.
— Что еще за картежник? — Он мрачнеет.
— Да как же. Есть там один, бессменный почитатель таланта, — как ни в чем не бывало, беспечно отвечает она. — Влюбился в нашу красавицу до безумия, всю гримерку вениками завалил. Говорят, красавец, я его сама-то не видела, правда. А она тебе не рассказывала, что ли?
Он отстраняется от меня, садится на лежаке, обхватив руками колени, смотрит в сторону. Я подаюсь к нему ближе, обнимаю за плечи, шепчу:
— Это все шутки, наш местный юмор. А он… У меня с ним и не было ничего. И вообще он женат.
Он обрывает раздраженно:
— Все ясно. Не пойму только, чего ты оправдываешься. — Дергает плечом, сбрасывая мои руки, поднимается на ноги. — Я за мороженым. Кому брать?
— Мне возьми, — отзываюсь.
— И не думай! — встревает Она. — Вдруг ангина? Побереги связки!
— А тебе, значит, можно? — огрызаюсь я.
— Я не солистка Большого театра, милая, — напоминает она. — В хоре несколько сотен человек. Ну слягу я, так мне замену найдут. А тебе нельзя!
— Ваше здоровье, Владимир Ильич, принадлежит революции, — мрачно изрекает он. — Она права. Побереги связки, примадонна!
Он уходит. Откинувшись на лежаке, я вижу, как Он движется вдоль бирюзовой кромки моря. Солнечные лучи рассыпаются в воде бриллиантовыми брызгами. Темная, мужественная и гибкая фигура на фоне слепящей синевы. Он движется быстро, пружинисто, под бронзовой кожей играют мускулы. Боже мой, да ведь Он самый красивый мужчина на свете! Вот так бы лежать рядом с Ним вечно на горячих камнях, и чтобы солнце золотило ресницы, а ступни омывала прохладная морская вода. И никого и ничего мне больше было бы не надо. Да… Если бы не Москва, не театр, не роли… Встречи, гастроли, парижские и лондонские набережные, утренние круассаны где-нибудь в «Георге Ритце», вечерние коктейли на площади Сан-Марко… Какой простой и счастливой могла бы быть жизнь…
— Извини, я, кажется, опять что-то не то ляпнула?
Она смотрит на меня, невинно моргая своими широко расставленными белесыми глазами. Я качаю головой и беззлобно цежу сквозь зубы:
— Я тебя когда-нибудь просто убью. Тяжелым тупым предметом!
Санаторий был закрытый, можно сказать, шикарный для тех лет. Темный, к самому морю спускающийся парк с высокими свечками кипарисов, мохнатыми толстоногими пальмами, островками бамбукового частокола. По парку раскиданы светлые, невидимые друг для друга корпуса и отдельные двухкомнатные домики с плетеными креслами на узких террасах. Чуть выше, у выхода из парка, располагалось приземистое пузатое здание столовой, а дальше — пропускной пункт со строгими неподкупными дежурными.
Проходя через ворота, Женя помахал пропуском очередному усатому караульному в мятой форменной рубашке и заспешил по каменной лестнице вниз, к их с женой персональному «бунгало». После ослепительного крымского полдня в домике показалось темно и душно, в комнате сладко пахло солнцезащитным кремом. Светлана в накинутой на плечи его белой рубашке сидела на столе, опершись спиной о стену. Ее тяжелые, тускло поблескивающие в полутьме волосы гладкой волной падали на плечи. Одна рука — черная от солнца и гибкая, словно рука выточенной из дерева африканской статуэтки, — прижимает к уху телефонную трубку, другая крутит за тонкую ножку бокал с белым крымским вином. Внизу, на пуфике, примостилась неизменная Тата, тихая, незаметная, непритязательная, незаменимая, всегда наготове — верный оруженосец. Бледной крупной ладонью сжимая Светланину тонкую щиколотку, она быстро покрывала ногти на ноге подруги темно-розовым лаком.
— Дмитрий Юрьевич, мне срочно нужен билет до Москвы, — говорила Света в трубку своим глубоким поставленным голосом. — Да, на сегодня. Что значит — нет? Должна же быть бронь! Дмитрий Юрьевич, вы меня удивляете…
Она возмущенно дернулась, едва не опрокинула ногой пузырек с лаком, Тата испуганно зашикала, удерживая ее за щиколотку.
— Вот и отлично! Пусть подвезут прямо в аэропорт, — приказала Светлана и швырнула телефонную трубку.
— Ты куда собралась? — нахмурился Женя.
— Ой, Женька! — радостно обернулась к нему жена. — Что сейчас расскажу.
Она отпихнула Тату, бросив на ходу: «Да подожди ты, потом!», подлетела к мужу и порывисто обхватила руками его шею.
— Представляешь, сейчас звонили из Москвы! Будут музыкальный фильм снимать по «Тоске», идут пробы на главную роль. Я сейчас же лечу пробоваться. Да что там пробоваться — я уверена, что утвердят меня… меня! Я же главный претендент на Тоску в Большом, с тех пор как Свибильская перестала петь эту партию.
Она отпустила мужа, закружилась по комнате, напевая заглавную арию из оперы, резко развернулась, волосы взлетели и мягко опустились на плечи. Женя без улыбки наблюдал за передвижениями Светланы.
— Я хорошо буду смотреться на большом экране, м-м-м, как думаешь?
— А как же отпуск? Как же мы? — хмуро спросил он.
— Ну что отпуск — последний отпуск в жизни, что ли? — отмахнулась она. — Это же кино, понимаешь?
— Понимаю, — медленно, сжав губы, выговорил Женя. — Понимаю… Значит, ты опять меня кидаешь? И все эти обещания, все слова — «ах, мы наконец-то будем вдвоем, я так устала, я так соскучилась», — все это твое обычное вранье, так?
Светлана остановилась, огорошенная, ноздри ее дрогнули, глаза сверкнули.
— Что значит — обычное вранье?
— Сама знаешь! — выкрикнул Женя. — «Не могла поймать такси, заночевала у подруги», «у меня с ним ничего не было, он женат»… Да ты вся насквозь состоишь из лжи.
— А-а-а… — с каким-то странным удовлетворением захохотала Светлана. — Опять старая песня на новый лад. Отелло! Ты маньяк, маньяк, понимаешь? У тебя навязчивая идея. Тебе везде мерещатся измены!
Тата испуганно забилась в угол, переводя настороженный взгляд то на разгневанную подругу, то на обличающего ее мужа.
— Мерещатся? — теперь Женя картинно расхохотался, откинув голову. — Да вся Москва знает, что ты спала с Костюковским, вашим дирижером. И можешь не впаривать мне эту фигню про кинопробы. Очередной хахаль поманил, ты и полетела? Шлюха! Дешевка!
Светлана схватила со стола недопитую бутылку «Муската», сжала тонкое горлышко и, размахнувшись изо всех сил, метнула ее в Женю. Тот ловко увернулся, и бутылка, шваркнувшись о притолоку, разбилась вдребезги. На стене расплылось темное бесформенное пятно, хрустнули под ногами осколки.
— Я шлюха, да? Да ты просто завидуешь, — Светланин сильный голос, казалось, разносился по всему парку. — Завидуешь, что я в двадцать восемь лет в Большом выступаю, что у меня известность, поклонники, гастроли. А ты кто такой? Муж Полетаевой? Художник, как же! Полторы выставки в заштатном ДК! Бездарь! Неудачник!
— Да пошла ты! Тоже мне — удачница! Потаскуха дешевая! — взревел Женя. — Убирайся к своему Голубчику, или кто там у тебя! Я ему только спасибо скажу. Достало все!
Он вылетел из домика, хлопнув дверью.
— Ну и катись! — выкрикнула ему вслед Светлана.
Быстро прошла по комнате, вскрикнула, наступив босой ногой на осколок стекла, доковыляла до кресла и вдруг, откинувшись на велюровую спинку, отчаянно зарыдала. Тата была уже тут как тут. Подметала битые стекла, заливала рану перекисью, гладила подругу по волосам.
— Ну что ты, что ты, маленький, — почти баюкала, прижимая темную голову к своей мягкой груди. — Ну успокойся, хорошая моя. Ведь глазки распухнут, глазки наши красивые, черные. Не плачь!
Она быстро целовала подругу в мокрые щеки.
— Тат, почему так каждый раз! — всхлипывала Светлана. — Ведь он меня любит, я знаю. Чего он хочет от меня?
— Но у тебя ведь и правда что-то было с Костюковским, и с Голубчиком этим, — осторожно возразила Тата.
— Какая разница — было, не было… Я же не устраиваю ему истерику за каждую голую бабу у него на картинах и в его чертовых творческих экспедициях! А он выспрашивает, допытывается, чуть ли не следит. Параноик!
— Ему тяжело… Тебя же никогда нет дома, вечно в разъездах. А когда возвращаешься, у вас дым коромыслом — гости, приемы. А потом, ты вспомни, ведь Алексей Степаныч же предупреждал тебя, что он тебе не пара. И свадьбу отложить просил, это тебе не терпелось!
— Да при чем тут папа, — отмахнулась Света. — А мне не тяжело? Эти постоянные творческие кризисы, депрессии… Вся эта его компания непризнанных гениев, которые кормятся за мой, именно мой, счет. А бесконечные пьянки? А когда он просадил в карты деньги на перестройку дачи, я хоть слово сказала? Скандалы, ссоры… А главное, ведь он меня по-настоящему любит, я знаю. И я люблю его больше всех на свете! И ничего у нас не складывается. Что за жизнь такая дурацкая!
— А ты не уезжай никуда! — предложила Тата. — Он побесится и вернется, а ты дома. Будет в ноги падать, прощенья просить.
— Вот еще!
Света решительно встала, сбросила рубашку, и Тата жадно впилась глазами в ее стройное, гибкое и сильное тело, залюбовалась нежной высокой грудью, плавной округлой линией бедер. Света, ничуть не стесняясь наготы, прошла по комнате, отворила дверцу шкафа и принялась выбрасывать на кровать одежду.
— Чтобы я из-за чьих-то глупых истерик такой шанс упустила? — строптиво продолжала она. — Да я никогда в жизни ни у кого на поводу не пойду. Никто мне условий ставить не будет, ясно?
— Ясно, ясно, не кипятись, — завороженно глядя на нее, кивала Тата.
Света облачилась в легкое светлое платье, накинула на плечи льняной пиджак, побросала в кожаную сумку документы и деньги.
— Ладно, я полетела. Вещи собери, пожалуйста, и привези в Москву поездом, договорились? — обернулась она к Тате.
— Конечно, не беспокойся.
Тата подошла прощаться. Светлана торопливо обняла ее. Тата попыталась дольше задержаться в ее объятиях, прижаться щекой к гладкой, пахнущей теплыми сливками коже подруги, но Света уже разжала руки, повернулась.
— Спасибо, Татик, что бы я без тебя делала.
Светлая деревянная дверь «бунгало» захлопнулась за молодой звездой Большого театра.
Через четыре часа Светлана уже спускалась по трапу самолета. Ветер дергал сколотые на затылке волосы, рвал из рук сумочку. Вдалеке, у края взлетного поля, в ясных летних сумерках виднелся знакомый силуэт. Светлана приветственно махнула рукой, и он с готовностью замахал в ответ.
Мужчина, встречавший ее, настолько выделялся на фоне серой толпы, словно какой-то ребенок, забавляясь, вырезал его фотографию из красочного журнала и наклеил на черно-белую газету. Сильное, подтянутое тело — тело человека крайне здорового и могучего от природы, к тому же завзятого любителя плавания и большого тенниса, — широкий разлет плеч, обтянутых светлой летней рубашкой, жесткие черные волосы над бронзовым породистым профилем. Анатолий Маркович Голубчик был тогда в полном своем расцвете — чуть старше сорока.
Светлана шла быстро, заново привыкая к деловитой московской походке. Она любила возвращаться в Москву. Этот город, где так причудливо переплелись разные эпохи, где сусальная позолота русской старины соседствовала с оживленными магистралями, всегда придавал ей сил, заряжал своей удивительной кипучей энергией. Этот вечный огромный вокзал, ноев ковчег, в котором перемешались москвичи и приезжие, люди и машины, был для нее, вечной странницы, уютнее себя чувствовавшей в дороге, чем дома, родной стихией.
Она приблизилась. Анатолий быстро обнял ее за плечи, привлек к себе, горячие губы коснулись щеки, скользнули ниже, к шее. Света отстранилась, бросила устало:
— Толя, не надо. Мы, кажется, давно уже перешагнули этот этап.
Он тут же разжал руки, подхватил ее чемодан, бросил со смешком:
"Соперницы" отзывы
Отзывы читателей о книге "Соперницы". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Соперницы" друзьям в соцсетях.