И вот теперь я, счастливая обладательница двухнедельного контракта на головокружительную сумму в полторы тысячи долларов, рука об руку с обаятельным хозяином жизни поднималась на борт его собственного теплохода. Уже на ступеньках невольно обернулась, услышав позади резкий, сильный, легко перекрывающий гудение толпы женский голос:

— Сказано тебе было, мы входим с боковой лестницы, что ты тут отираешься? Сейчас отправляемся, я чуть шею не свернула, тебя выглядывая.

Где-то внизу, в толпе, дородная немолодая тетка с покатыми полными плечами и уложенной вокруг головы пышной короной золотисто-русых волос пилила сопровождавшего ее высокого худого мужчину с тонким болезненным лицом.

Впрочем, теперь мне уже не следовало обращать внимание на толпу, я вознеслась над ней благодаря твердой ладони Голубчика, служившей пропуском в высший свет. Теперь и передо мной склонялся стюард, открывались отделанные золотом, глянцево блестевшие двери, и для меня дребезжал старенький оркестр. Я примкнула к числу избранных.

2

Предупредительность мальчишки в белой форменной тужурке, тащившего мою сумку, закончилась ровно у лестницы, ведущей на самый нижний этаж, то есть в отделение кают третьего класса. Изысканные манеры и почтительная вежливость, которую он рьяно демонстрировал пассажирке, введенной на борт самим Голубчиком, слетели с него в мгновение ока, губы скривились, даже походка стала какой-то развинченной. Он, морща нос, прошествовал по коридору, толкнул ногой дверь, проворчав: «Пришли, что ли?», бросил сумку на пол и вышел, не дожидаясь ответа.

Каюта была маленькой, узкой и длинной и походила на пенал Раскольникова. На вытяжке администрация, видимо, сэкономила, и обитатели нижней палубы могли без труда определить по запаху, каким будет сегодня фирменное блюдо в ресторане наверху. Наверняка этими райскими условиями я обязана пронырливому сучонку-секретарю, которому Голубчик поручил уладить вопрос о моем размещении. Ушлый парень срубил, должно быть, лишнюю сотню баксов, в отчетности написав, что поселил меня во втором классе.

Я с размаху плюхнулась на застеленную узкую полку — мое ложе на время круиза. Настроение резко испортилось. Шикарная поездка — предмет зависти однокурсниц — вдруг показалась тягостной каторгой. Теперь две недели мотыляться по этому гребаному кораблю, ни в одно кафе не зайдешь — даже на чашку кофе денег не хватит, и любоваться на всех этих хмырей с толстыми кошельками и их обнаглевших баб, да еще терпеть презрительные гримасы обслуги. Еще неизвестно, к тому же, каким там фруктом окажется почетная гостья Голубчика, к которой меня приставят бесплатным приложением. Впрочем, не бесплатным, конечно. По итогам путешествия мне нехило заплатят, надо почаще себе об этом напоминать. Да и кто знает, как сложится жизнь, может, я так замечательно себя проявлю, что Голубчик возьмет меня куда-нибудь на постоянную работу. Или действительно отыщется тут щедрый и не слишком омерзительный кавалер. А что? Разве хуже я любой из этих разряженных блядей? А может быть, сам Анатолий Маркович? Чем черт не шутит?

Я подошла к зеркалу и придирчиво всмотрелась в собственное отражение. Фигурой уж точно бог не обидел, девяносто-шестьдесят-девяносто, все как надо. Глаза… Нормальные глаза, довольно большие, и цвет необычный — фиалковый, как у Элизабет Тейлор. Нос небольшой, губы вот подкачали — пухлые какие-то, впрочем, говорят, это признак страстного темперамента… Я откинула голову, плавно перебрасывая длинные русые волосы с плеча на плечо. Эффектно, ага. Особенно если на открытом воздухе, да в солнечном свете, чтобы пряди заиграли разными оттенками. Ну, хороша, хороша, еще одеться б получше…

Выше нос, Алена Игоревна, кукситься некогда, ты у себя одна. Мамочка, бедная, умерла от рака полтора года назад, а папуля, бухающий без просыху с новой сожительницей в родном Кирове, не в счет. Заботиться о тебе некому, так что дерзай, дорогая, а там еще посмотрим, кто перед кем понты кидать будет.

Из соседней каюты раздались голоса. Слышимость в этом клоповнике оказалась превосходная, будто невидимые собеседники разговаривали ровно за моей спиной.

— Скоты! — гневно бурлила женщина. — Я не могу работать в таких условиях. Я им не прачка и не горничная, мне нужен воздух. От этого угара у меня сядет голос. Пусть тогда Голубчик сам выступает.

— Наташа, ну выйди на палубу подыши, что ты нервничаешь? — сипло отозвался ее собеседник.

— Подыши? — вскинулась тетка. — Прекрасно! Спасибо за ценный совет! Помощи от тебя как от козла молока.

— А что я, по-твоему, должен сделать?

— Что? Действительно — что? Экая задача! Скажем, пойти к управляющему, потребовать, чтобы нас переселили в другую каюту. Кулаком по столу стукнуть, наконец!

— Какое право я имею что-то у него требовать? Я здесь никто…

— Ты всю жизнь никто! — радостно констатировала моя соседка. — Никто, ничто и звать никак.

По грудному поставленному голосу я догадалась, что это та самая толстая хабалка, что отчитывала нерасторопного мужа, затерявшегося в толпе перед отплытием теплохода. Супер! Еще и с соседями повезло, всю дорогу слушать их перепалки. Неплохо бы отомстить им как-нибудь ночью страстными стонами, но это вряд ли. Я девушка одинокая, скромная, в свой пенал никого не приведу. А если уж подыщется кто достойный, пускай на свою территорию приглашает, заодно и проверим, не притаилась ли там законная супруга.

Концерт за стенкой меж тем продолжался.

— Ой, да что с тобой говорить, застегни лучше, — буркнула тетка. — Аккуратней, не дергай. Порвешь платье, на какие шиши я новое куплю? Ты, что ли, сподобишься и заработаешь что-нибудь?

— Что ты хочешь от меня? — вскипел наконец долготерпеливый муженек. — Я делаю все, что могу. Я всю жизнь проработал театральным художником, и пятнадцать лет тебя это устраивало. Пойми, я не виноват, что ситуация в стране изменилась и моя специальность теперь не востребована… Хочешь, чтобы я все бросил и пошел вышибалой в ночной клуб? Так меня не возьмут…

— Я тоже не виновата, что мне кушать хочется иногда, — парировала она. — Я почему-то могу крутиться, вертеться, как вор на ярмарке, там подработать, здесь подсуетиться… А ты слишком гордый у нас, чтобы задницу от дивана оторвать, аристократ долбаный!

Под аккомпанемент семейных дрязг я облачилась в единственное имевшееся в наличии приличное платье — черное, трикотажное, выгодно подчеркивающее фигуру, — расчесала волосы, тронула тушью ресницы. Знакомство с будущей начальницей, по словам Голубчика, должно состояться вечером в ресторане, и я, не без оснований полагая, что это будет мой единственный званый ужин за всю поездку, подготовилась как следует. Время еще оставалось, и я решила прогуляться по палубе, полюбоваться обещанными в программе круиза «живописными российскими просторами» и заодно выветрить из волос прогорклый кухонный запах.

В коридоре я столкнулась с сердитой бабой, как раз выходившей из соседнего пенала. Теперь ее увесистая фигура была помещена в расшитый бисером и пайетками сусально-народный сарафан, а пшеничные косы венчало что-то вроде кокошника. Заманчиво предположить, что соседская парочка на досуге предается сексуальным игрищам с переодеваниями, но я быстро сообразила, что тетка, должно быть, одна из артисток разрекламированной ресторанной шоу-программы.

* * *

Справа и слева, отделенные от борта корабля широкими полосами воды, медленно плыли обратно в Москву покрытые первой весенней зеленью и желтыми головками мать-и-мачехи берега. Дымили заводскими трубами небольшие городки, мелькали приземистые покосившиеся деревенские домики за обветшалыми изгородями. Небо постепенно наливалось густо-сиреневым цветом. Выше, на прогулочных палубах, замерцали огни, и по воде заструились размытые дрожащие световые дорожки. Мимо меня прошествовали вперевалку два упитанных мужичка, неизвестно как попавшие в зону персонала. Один, бритоголовый, в широком двубортном пиджаке, рассказывал что-то второму — громко, развязно, пересыпая речь матерными прибаутками. Второй похохатывал, откидывая голову, отчего короткая золотая цепь впивалась в мясистую шею.

Я остановилась у перил и вытащила сигарету.

— Привет! — поздоровался кто-то сзади.

Обернувшись, я увидела того самого парня, что сопровождал на причале итальянку. Ну и глазищи же у чувака, утонуть можно!

— Привет, — отозвалась я. — У тебя что, увольнительная на вечер?

— Что? — переспросил он.

— Госпожа отпустила проветриться?

— Я тебя не понимаю. Странно, вообще-то я русский знаю хорошо…

— Забей, — со смешком отмахнулась я и, увидев, что его недоумение только усугубилось, пояснила: — Не бери в голову, забудь.

— Я хотел… — начал он. — Я тебя чем-то обидел на пристани? Ты рассердилась. Извини, пожалуйста.

— Да брось. Просто я была не в настроении.

— А почему? Ведь ты же едешь отдыхать.

— Э, нет, я еду работать. Обслуживать какую-то грымзу. Впрочем, как и ты.

Это было забавно — подкалывать его, понимая, что глубина злых шуточек ему недоступна. Парень, кажется, уже смирился с тем, что не понимает половины моих реплик, и перестал обращать на это внимание.

— Меня Эд зовут, Эдоардо. А тебя?

— Алена.

Я швырнула окурок в убегающую из-под борта воду и протянула Эду руку. Тот подхватил ладонь и быстро поднес к губам. Его горячее дыхание опалило кожу, и я отчего-то вздрогнула. И тут же рассмеялась и выдернула руку.

— Дружок, ты не по адресу. У меня на такую красоту денег не хватит.

Он снова, кажется, ничего не понял и уставился на меня своими чайно-изумрудными глазищами. Речной ветер играл медным вихром над его лбом. Мальчишка был прямо-таки воплощенная юность и невинность, так и не скажешь, что жиголо. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, мне неприятности с богатыми самодурками не нужны.

Эд протянул:

— Ты такая… необычная… интересная… И знаешь, ты похожа на одну актрису. На Мэг Райан!

— Да ну, — хохотнула я. — Ты тоже ничего, прямо-таки статуя Давида.

Он взглянул на часы — «Радо», успела отметить я, — поморщился с досадой.

— Половина девятого. Черт! Мне нужно идти.

— Половина девятого? Потрясающее совпадение, и мне нужно идти!

— А тебе куда? — заинтересовался он.

— В ресторан на нижней палубе. Меня там ждут…

— «Волжские просторы», — радостно подхватил он. — И мне туда же! Здорово! Тогда я смогу тебя проводить.

— А синьора не заругает, если увидит нас вместе?

Он потер пальцем переносицу.

— Не думаю. Почему она должна ругаться?

— Свободных нравов, значит? — усмехнулась я. — Ну смотри, если что, я прикинусь веником, мол, я тебя знать не знаю.

— Веником? — снова вылупился он. — Это… Чем подметают?

Я расхохоталась:

— Блин! Какой же ты смешной, сил нет! Ладно, пошли, а то опоздаем.

Он церемонно взял меня под руку, притиснув локоть к горячему — даже сквозь футболку чувствовался жар — подтянутому торсу, и мы прошествовали к лестнице наверх. Два сапога пара — юный альфонс и охотница на подходящего папика.

3

Золоченые двери распахнулись, и мы попали в просторный зал, ослеплявший сиянием хрустальных плафонов под потолком, натертым паркетом и лакированными деревянными стенными панелями, которые украшали черно-красно-золотые росписи под хохлому. Вокруг столиков сновали официанты в косоворотках и официантки в сарафанах до полу. Я невольно покосилась на их ноги — не в лаптях ли барышни для большей аутентичности, — но нет, в области ступней фольклор заканчивался, уступая место современным шпилькам.

— Ты чего остановилась? — спросил Эд. — Любуешься… обстановкой?

— Шутишь? Да я отсюда не вылезаю, — фыркнула я. — Ладно, пока, меня вон уже ждут.

Я увидела за одним из дальних столиков римский профиль Голубчика и обтянутое темно-бордовым шелком плечо его спутницы, невидимой из-за выглаженной спины как раз склонившегося над столом официанта. Я направилась к ним, официант отступил чуть в сторону, и Эд, все еще маячивший за спиной, удивленно произнес:

— О, да нам, кажется, снова вместе.

И верно, теперь и я узнала в соседке Анатолия Марковича ту надменную иностранку с пристани. Сейчас я смогла разглядеть ее лучше — темно-каштановые, тяжелые и блестящие волосы обрамляли властное лицо, очень ухоженное, гладкое и все же тронутое сетью мелких морщин в уголках глаз и у рта. Живые цепкие ее глаза, черные и быстрые, с какой-то цыганской сумасшедшинкой, смотрели на собеседника прямо и без улыбки — синьора явно не утруждала себя изображением доброжелательности или любезности. Плавные мягкие движения, в грации которых было что-то от матерой хищной кошки, и умело подобранное платье скрадывали некоторую полноту. При искусственном свете старой грымзе можно дать и тридцать пять.