С древнейших времен до наших дней, он числится в списке многих пантеонов. Он – Бог отец среди Хананеев. В древнееврейских текстах Эль становится единым обозначением для любого Бога, включая Ваала, Молоха, и Яхве. Наконец, в конце текста я натыкаюсь на ссылку, которая приводит меня к Кроносу.

По-видимому, это был обычай, пришедший с древних времен и длившейся в течение долгого времени, в котором правители городов или наций, чтобы предотвратить общее разорение совершали жертвоприношения, принося в жертву своих самых любимых детей, чтобы отвадить демонов, совершали мистические ритуалы, одевая царские. И те, кто следовал по этому пути называли себя сыновьями Эль.

Я ищу дальше, и нахожу статьи, в которых Эль является обозначением элиты.

Я печатаю: «Эль и Кронос» и узнаю, что «эл кронос» — это секс-игрушка для мужчин.

Я ищу сочетание «Сатурн и Эль», и нахожу, что Эль — это второе имя римского Сатурна. И Сатурн соответствует Кроносу.

Я опускаю руки и сижу задумавшись. Чтобы избежать всеобщего краха эти мужчины приносили в жертву своих самых любимых детей во имя великого Бога Эль. Означает ли это то, о чем я думаю? Что отец Блейка готов охотно пожертвовать своим сыном для обладания чем-то более сильным?

Я слышу, как открывается входная дверь и закрываю интернет, с опаской направляюсь в коридор, но вижу Блейка, непроизвольно я с облегчением выдыхаю.

— Привет, — говорит он и выглядит боле менее спокойным.

— Привет.

— Все хорошо?

— Все прекрасно.

Я подхожу к нему и целую. И его ответный поцелуй является полной противоположностью, что отображается у него на лице. Он напоминает мне человека, который никак не может напиться живительной водой из фонтана перед длительным путешествием в пустыню. Мои руки вплетаются в его волосы. Я хочу продолжать целовать его дальше и дальше, но мой ум приказывает мне остановиться. Теперь у меня есть доказательство, что эти стены имеют не только уши, но и глаза, и я не могу здесь быть самой собой, какой хочу. Я медленно отстраняюсь от него, и слегка отталкиваю его от себя.

Он смотрит на меня потемневшими и дикими глазами.

— Может мы сходим поужинать сегодня вечером? – спрашиваю я, вымученно улыбаясь.

— Уверена? Куда бы ты хотела пойти?

— В индийский ресторанчик, в который ты водил меня в прошлом году. Я забыла, как он называется. Но что-то типа рынок воров.

— Ах, Chor Bizzare.

— Да, это оно. Мы забросим Сораба к Билли.

— Может нам стоит вызвать миссис Дули?

— Нет, — резко отрезаю я, затем спохватившись, смущенно улыбаюсь. — Билли все время жалуется, что слишком мало теперь проводит времени с Сорабом.

— Хорошо.

— Эй, послушай, я всегда отличалась любопытством. Ты же получаешь отчеты от своих шпионов, правда ведь? И что там написано.

— Просто список твоих передвижений.

— И сегодня ты тоже получил такой отчет?

— Да, я как раз был на пути домой.

— И что там?

— Почему тебя это интересует?

— Просто хочу знать, как это работает.

— Хорошо. Сегодня ты находилась дома до 3:50, потом взяла Сораба и посетила с ним кафе за углом, съела кусок торта и кофе и вернулась к 5:00 вечера домой.

Я стараюсь, не удивляться и сохранить нейтральное выражение на своем лице. Сегодня я вообще не покидала дом!

Теперь я понимаю, как это все произошло. Двойник. Конечно, двойник заставляет охранника последовать за ней, когда она выходит из дома, в то время как его отец навещает меня. Когда его отец покидает пентхаус, двойник возвращается назад. Все так просто, теперь я понимаю это. И теперь я понимаю, и кое-что другое — Блейк не сможет защитить меня, или самого себя, от своего собственного отца.

Его отец перехитрит всех.


30.


«Мы — инструменты и вассалы богатых мужчин,


стоящих за кулисами. Мы марионетки,


они тянут за ниточки, и мы танцуем.


Наши таланты, наши возможности и


наши жизни являются собственностью


других людей. Мы интеллектуальные проститутки.


Джон Свинтон,


Руководитель редакции, Нью-Йорк Таймс,

на банкете в его честь, 1880


Отец Блейка оказался верен своему слову-зла. The Independent и the Guardian первыми сообщают, что генеральный директор Международного валютного фонда, Себастьян Штраус Хан вовлечен в крупный скандал. Горничная в отеле в Нью-Йорке, бирманского происхождения, обвинила его в изнасиловании. Он был задержан в аэропорту. Би-би-си подхватывает эту историю ближе к обеду. К вечеру уже фактически каждый канал муссирует и рассматривает это событие. Никто не слово не сообщает о каком-либо расследовании. Просто история, которая повторяется почти слово в слово всеми новостными программами. Каждый радостно убеждает, что он естественно полностью виновен.


Перед тем, как вечером Блейк возвращается домой, я наношу макияж и облачаюсь в сексуальный наряд, присланный Флер, обтягивающие розовые кожаные штаны, про которые Билли сказала, что они обтягивают мои ягодицы так, что их хочется потрогать, и маленький топ, открывающий плечи и оставляющий голой спину.

Его глаза загораются.

— Вау, что за повод? — выдыхает он мне на ухо.

— Мы не проведем ночь здесь, — отвечаю я ему. – Я заказала номер в отеле «Ритц».

Он медленно расплывается в улыбке, совершенно не понимая, с чего бы это. Но внутри я словно умираю, потому что это наша последняя ночь вместе, ночь, которую я никогда не забуду. В отеле мы сначала ужинаем, но я не чувствую вкуса, и потом мы подымаемся в номер. Нас ожидает шампанское в серебряном ведерке, которое я не заказывала, но это комплимент от отеля. Я не пью, я хочу запомнить каждую мельчайшую деталь этой ночи.

В этот вечер я ненасытна.

Снова и снова мы занимаемся любовью, пока он не говорит мне:

— Иди спать, Лана, я не хочу, чтобы ты заболела снова, — несмотря на его слова, я все равно тянусь и беру его большой, красивый член в свой рот и мурлычу:

— Используй меня для своего удовольствия. Ты заплатил за это.

Он пристально смотрит мне в глаза и отвечает:

— Полагаю, что долг оплачен сполна, — ирония, прозвучавшая в его голосе, ранит меня, но он даже не может себе представить насколько он прав.

Когда я просыпаюсь, первое что делаю, тянусь к Блейку, лежащему рядом и шепчу ему:

— Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя.

И когда он уходит, говорит хриплым нежным голосом:

— Я ужасно буду скучать по тебе, пока не увижу тебя снова...сегодня вечером.

И я почти ломаюсь, он никогда не увидит меня снова, слезы начинают наворачиваться у меня на глазах.

— Эй, — мягко зовет он. — Ничто не может разделить нас.

Рыдания начинают пробиваться, но он не понимает, что происходит.

Он стоит в дверях, а я цепляюсь за него, его взгляд полон силы и уверенности.

— Ничто не может разделить нас, — повторяет он снова. А потом дверь закрывается, и я опускаюсь на пол. Я плачу, фактически разваливаясь на части. Когда я полностью выплакалась в номере отеля «Ритц», я поднимаюсь на ноги, немного онемевшие, но готовые двигаться дальше. Мне необходимо это сделать для него и для Сораба. Это позволит сохранить их в безопасности. Я вхожу в лифт, у меня болит между ног, и моя грудь до сих пор ноет, от жестких ласк в течение ночи. Том ожидает меня в холле, у него на руке висит мое пальто.

— Мистер Баррингтон приказал мне привезти это для вас. Сегодня холодное утро.

Снова я поражена, насколько внимательно, и тщательно Блейк заботиться и продумывает все до мельчайших деталей. Он всегда находится на шаг впереди, за исключением наиболее важное случая, из всех имеющихся. Я снимаю свой легкий плащ и надеваю пальто, которое принес Том. Я поворачиваю голову и замечаю мужчину, который смотрит на меня, наши глаза встречаются, я отвожу взгляд первой. Мир изменился для меня. Несколько месяцев назад я бы предположила, что он находит меня привлекательной, теперь я не уверен, что он не является очередным охранником.

Снаружи ледяной ветер, который прямиком ударяет мне в лицо, и я рада, что укутана в теплое пальто.

В машине я смотрю в окно, но прибываю в каком-то полу шоковом состоянии, почти не замечаю куда мы едем. Мысли об уходе от Блейка вызывают внутри меня такую боль, что я стараюсь засунуть их подальше, отказываясь думать об этом сейчас. Я словно механическая кукла, которая совершает все действия чисто автоматически. Впереди авария, и Том едет длинным маршрутом через Южный Кенсингтон. Мы проезжаем мимо старой церкви, дверь в которой приоткрыта, вдруг что-то толкает меня вперед.

— Останови машину, Том.

Том притормаживает на обочине дороги.

— Я зайду в церковь.

Он смотрит на меня с мимолетной тревогой.

— Я не могу парковаться здесь.

— Я ненадолго, — говорю, и быстро выскальзываю из машины. Я вхожу через готические деревянные двери, и словно попадаю в другое измерение. Это холодное и приглушающее, все звуки улицы место, украшенное красивой каменной кладкой. Я вижу святую воду, но не могу заставить себя перекреститься, как учила меня мама. Я двигаюсь на отблеск свечи вперед, здесь никого нет. Мои шаги эхом отдаются о стены, сажусь на деревянную скамью и закрываю глаза. Я не могу сама себе ответить, почему пришла сюда, я не верю в Бога. Бог ничего не делает для меня. Все на что, он способен, это только забирать, забирать каждую чертову вещь, которой я обладаю. Я чувствую себя так невероятно грустно и потерпевшей крах, и мне становится так жалко себя, что я не в состоянии сейчас покинуть этот безмолвный храм. Горячие слезы катятся по моим глазам, жизнь так несправедлива.

Вдруг откуда-то я чувствую легкое дуновение холодного воздуха, и открываю глаза, осматриваясь по сторонам. Никого. Сквозняк? И вдруг у меня возникает странное ощущение, что моя мама находится рядом со мной. Я встаю.

— Мама? — зову я.

Мой голос звучит слишком громко в пустом пространстве.

— Мам, — зову я снова, на этот раз более отчаянно.

Ничего. Я опускаюсь назад на скамью и закрываю глаза, и опять я чувствую это ощущение, что моя мама со мной, меня успокаивает это.

— Я люблю тебя, мам, — шепчу я. — Ты оставила меня слишком рано, у меня даже не было шанса попрощаться с тобой.

Ощущение спокойствия накрывает меня, и нет слов, чтобы описать это. Я продолжаю сидеть в полной тишине и спокойствии, не зная сколько времени. Звук шагов выводит меня из оцепенения, я оглядываюсь назад. Возле одной из колонн у входа, стоит Том, я направляюсь к нему.

Мы молча идем к машине, на лобовом стекле которой болтается желтая штрафная квитанция за парковку в неположенном месте.

— Извини, — говорю я.

— Лора позаботиться о ней, я соблюдал свои инструкции.

Мы садимся в машину, и Том едет к Билли.

— Мы можем немного погулять вниз по каналу? – спрашиваю я ее.

— Что случилось?

Я кладу палец на свои губы.

— Я просто любитель прогулок.

— Ладно, — говорит она, нахмурившись.

— Там холодно, надень свое пальто.

Когда мы выходим на бодрящий прохладный воздух, я ей все рассказываю. Иногда она внезапно останавливается и смотрит на меня, разинув рот, и тогда я беру ее за локоть, и продолжаю наш совместный путь. Я никогда не видела, чтобы Билли стала такой бледной и лишилась своих язвительных острот, являющимся ее товарным знаком. Это свидетельствует совершенно четко насколько она испытывает шок, и мне придется вести себя и действовать ни так, как обычно.

После прогулки я целуй Билли, как бы прощаясь с ней так, и она крепко притягивает меня к своему телу, как бы пытаясь передать мне часть своей силы. Мы обе точно знаем, как связаться друг с другом, она пытается смахнуть, навернувшиеся слезы.

— Будь аккуратной, — говорит она, и я забираю у нее Сораба.

Затем я иду домой, чтобы ожидать дальнейших инструкций.

Как только я вхожу, звонит телефон, сообщающий инструкции, в соответствии с которыми я должна действовать, я оставляю свой мобильник на обеденном столе и подталкиваю коляску вперед к входной двери. Я машу рукой мистеру Наиру, который смотрит на меня с некоторой растерянностью, это и понятно, похоже, что всего несколько минут назад он, видел моего двойника, толкающего такую же коляску на выход из дверей, чтобы обосноваться в кафе, съесть торт и выпить кофе. Перед входными дверями поджидает автомобиль, человек моментально открывает заднюю дверь. Я забираю Сораба из коляски и проскальзываю внутрь.