Однажды, наклонившись над солдатом, раненным в ногу, Дэниел увидел ужас на его лице, предупредивший раньше, чем хриплый крик; он, схватив штык, направленный ему в спину, разоружил молодого британского солдата, который чуть не убил его.

Это был еще мальчишка, возможно, даже моложе Дэниела. Он лежал, неуклюже растянувшись, на пропитанной кровью земле там, где Дэниел сбил его с ног, с расширившимися от ужаса глазами, с шевелившимися в немой молитве губами, в ожидании неминуемой смерти.

– Уходи! – крикнул ему Дэниел. – Убирайся. Мне не за что враждовать с тобой.

Английский мальчишка с трудом поднялся на ноги, уверенный, что эта жестокая шутка предшествует окончательному смертельному удару. И раненый солдат, и Дэниел видели, что он напустил в штаны и, даже охваченный паникой, как невеста в свадебную ночь, прикрыл мокрое место руками, пытаясь спрятать свой позор.

– Уходи! – снова повторил Дэниел. – Возвращайся к своим. – Он повернулся спиной к разоруженному мальчику, поднял раненого и перебросил его через плечо. Пока Дэниел шел, спотыкаясь, к медицинской палатке за американской линией, англичанин летел, как на крыльях, к своим британцам.

Когда британцы оккупировали Нью-Йорк, а Вашингтон передвинул свою армию на север, Дэниел все еще был с солдатами, в свободное время читая и перечитывая все книги, которые были у них в обращении, большей частью зачитанные до дыр английские романы Дефо и Филдинга, а также очерк Томаса Пейна «Здравый смысл», который стал призывом к патриотической войне за свободу.

Снова и снова, абзац за абзацем, Дэниел изучал каждую строчку призыва Пейна. Он был слишком драматичным, самовосхваляющим… но тем не менее волнующим его кровь.

«О Ты, который любишь человечество! Ты, который осмелился сопротивляться не только тирании, но и тирану, вставай! Каждая точка мира переполнена угнетением. Свобода преследуется на всем земном шаре…»

Разве это не было правдой? И было ли правильным помогать засеять добрую землю Нового Света такой же жестокой тиранией?

Меннониты и квакеры[25] гордились тем, что никогда не делают того, что может привести к человеческой смерти. Не лицемерие и трусость ли это?

Разве не было им известно, что, отправляя фургоны с продовольствием, они обеспечивают продуктами солдат, чья цель – убивать? Или когда отдавали деньги, которые шли на закупку боеприпасов и оружия? А когда он, Дэниел, помогал раненым солдатам снова встать в строй, на кого он работал – на Бога или на дьявола?

Хотя прошел уже целый год со дня отъезда из Строберри Шрэнк, он все еще не нашел ответа на свои вопросы, хотя продолжал в ежевечерних молитвах просить Бога, чтобы Он помог ему.

И наконец Бог сделал это.


8 января 1777 года, из Нью-Джерси.

Уважаемые родители!

Мое долгое молчание вызвано не отсутствием сыновнего уважения, а скорее тем, что не определился, какой выбор мне сделать. Обещал никогда не скрывать от вас правды, какой бы горькой она ни была, поэтому не могу утаить от вас, что, хотя моя работа в основном связана с исцелением людей, я в конце концов связал свою судьбу с американцами, которые борются за независимость от Британии.

Мне нельзя рассказать вам в этом письме об обстоятельствах одного исключительного дела, поскольку мне снова могут поручить то же самое.

Дорогая мама, дорогой папа, прошу вас понять меня. Если вы не можете понять, тогда прошу простить меня.

Уважающий вас сын Дэниел.


Обстоятельства, которые Дэниел не мог объяснить в письме, были действительно исключительными: однажды, когда он занимался своей обычной работой в госпитале, генерал Вашингтон прислал за ним.

После случайной встречи в Кембридже ему довелось видеть главнокомандующего несколько раз, но он никогда не разговаривал с ним и даже не мечтал об этом. Его провели в маленькую, плохо меблированную комнату, где сидел генерал Вашингтон с двумя помощниками.

Генерал повернулся к нему.

– Мистер Люти, – сказал он.

Дэниел, который все еще оставался меннонитом и предпочитал, чтобы его называли только по имени, не смог преодолеть себя и произнести обычное льстивое обращение к главнокомандующему «Ваше превосходительство». Он компромиссно заменил его на «Да, сэр?».

– Правильно ли, что вы, как и большинство ваших собратьев, бегло говорите по-немецки? Верно?

– Да, сэр. Немецкий – наш родной язык.

– У меня к вам просьба, мистер Люти. Вы можете согласиться или нет, без всяких последствий или ответственности для вас, если будете против. Но дело должно держаться в секрете, понятно?

– Понятно, сэр, согласен.

Один из помощников протянул главнокомандующему Библию, но генерал отмахнулся.

– Меннониты не клянутся на Библии. Слово, данное мистером Люти, равносильно клятве, не правда ли, – он чуть-чуть улыбнулся, – Дэниел?

– Да, сэр, – сказал Дэниел, отвечая такой же слабой улыбкой.

– Мне нужен человек, говорящий по-немецки, который бы добрался до территории Трентона, смешался там с наемными солдатами и подтвердил информацию, полученную мною из других источников, затем быстро вернулся ко мне. Можете вы это сделать?

– Полагаю, что да.

– Поручение не совсем безопасное.

– Если они заподозрят вашу истинную цель, – сказал один из помощников с преднамеренной жестокостью, – вас могут повесить.

– Значит, сделаю все возможное, чтобы не заподозрили, – спокойно ответил Дэниел.

Сорок восемь часов спустя, одетый, как любой фермерский парень из Нью-Джерси в середине зимы, Дэниел отправился в Трентон в фургоне, набитом корзинами с цыплятами. Он не испытал никаких затруднений, общаясь с наемниками в отдаленном гарнизоне, которые были рады дешево купить его цыплят, а также поторговаться на своем собственном языке с этим болваном фермером.

Дэниел смог после возвращения сообщить главнокомандующему, что сведения о командире наемников, полковнике Йоханне Ролле, полученные ранее, верны: он пил так неумеренно, что редко бывал трезв и без посторонней помощи не мог добраться до кровати. Не испытывая никакого уважения к американцам как военным, полковник не подчинился указаниям командования воздвигнуть укрепления в Трентоне, даже не выслал разведывательные отряды.

Передав эту информацию, Дэниел спокойно отправился в госпиталь. Вскоре после этого, в ночь на Рождество, произошла доблестная схватка на льду реки Делавэр, а затем пришло известие о поражении наемного гарнизона в Трентоне, что явилось частью знаменитых девяти дней, в течение которых Вашингтон взял реванш за прошлые просчеты, выбив генерала Хоу из всех аванпостов в Нью-Джерси, кроме Амбоя и Брансуика.

Дэниел давал себе полный отчет в том, что сыграл совсем маленькую роль в этой кампании – просто подтвердил сведения, полученные Вашингтоном от своей разведывательной службы. Он также признавал факт, хотя и не очень важный для него, что действовал как шпион. Кроме того, информация, добытая им, была использована для военных целей.

«Вы, жители Пенсильвании, размышляйте об этом», – требовал Пейн в своем очерке, и Дэниел, размышляя, инстинктивно отозвался на просьбу генерала Вашингтона, и не потому, что он – генерал Вашингтон, а потому что он, Дэниел, поверил душой и сердцем в то же самое дело.

Ему показалось не просто совпадением, а почти чудодейственным указанием пути, когда увидел, что бумага, используемая американскими солдатами для чистки ружей, оказалась страницами Martyrs Mirror. Несколько сотен непереплетенных экземпляров этой книги стали не нужны братьям монастыря в Ланкастере, где было отпечатано американское издание 1751 года… то самое издание, которое дедушка Джейкоб подарил своему сыну Гансу в честь рождения Дэниела.

Он просил Бога дать ему какой-нибудь знак. Можно ли было надеяться получить от Него более явное указание?

ГЛАВА 32

По личному приказу генерала Вашингтона Дэниел стал официальным членом медицинского корпуса и продолжал обслуживать больных и раненых в течение всего 1777 года. Солдаты, лаконично выражая свою привязанность, стали называть его «док Дэн», и имя прилипло к нему, насмешливо поощряемое доктором Беном.

– Ба! Санитар – и вдруг доктор! Ты такой же доктор, как половина тех мясников, которые величают себя хирургами, – сказал он Дэниелу.

– Но я им стану, – ответил Дэниел. – Вы научите меня.

– А вот это проклятая правда! – ответил доктор Бен на ненавистном немецком, которым иногда пользовался, доставляя удовольствие Дэниелу. Этот язык раздражал его, потому что возвращал к нему воспоминания, о которых хотелось забыть.

Зима 1777-78 годов в Вэлли Фордж снова изменила жизнь и взгляды Дэниела. Погода установилась теплой, и снабжение продовольствием обещало быть хорошим, но пенсильванские фермеры, как и нью-йоркские, предпочитали торговать с британцами, оккупировавшими Филадельфию в двадцати милях отсюда: там хорошо платили наличными, и им было наплевать на страдающих голодных солдат в Вэлли Фордж! За патриотизм не платят.

В феврале 1778 года в Вэлли Фордж прибыл самозваный генерал-лейтенант барон фон Штойбен, намеревавшийся превратить сборище неопытных, непокорных провинциальных новобранцев в хорошо обученную армию. Взяв для проведения своего опыта роту из сотни человек, он быстро превратил ежедневные тренировки в развлекательное мероприятие.

Фон Штойбен не говорил по-английски, его родным языком был немецкий. В помощь ему дали говорящего по-французски капитана Бенджамина Уолкера, и нередко команды, отдаваемые бароном, доходили до роты на ужасной смеси языков, с ругательствами, выхваченными из всех трех.

Дэниел часто приходил на представления, устраиваемые фон Штойбеном, и потребность в его знаниях немецкого языка возрастала с каждым днем.

– Что он сказал, док Дэн? Что он только что сказал? – нетерпеливо спрашивали солдаты, когда барон в очередной раз гневно разражался бранью.

После двух лет, проведенных в армии, услышав даже самую отборную ругань, он вежливо, литературным языком переводил проклятия фон Штойбена, что доставляло грубым солдатам и лагерным зевакам удовольствие еще большее, чем переводимые капитаном Уолкером ругательства генерала.

У Дэниела вошло в привычку бродить по лагерю, собирая все, что он мог выпросить, одолжить или выманить лестью у любого: брелок у одного, украшение у другого, кружевную нижнюю юбку, принадлежавшую жене какого-нибудь офицера, у третьего; иногда ему доставались вещи погибшего солдата, обычно распределяемые среди товарищей. Он сваливал их в мешок и каждую неделю тащился в деревню торговать с фермерами и фермершами, получая от них взамен прекрасные продукты.

Однажды, когда Дэниел высыпал жалкое содержимое своего мешка на кровать, готовясь к очередной экспедиции, доктор наклонился и взял оттуда безвкусную брошь с яркими камнями и узкий медный браслет, отполированный под золото.

– Хотелось бы знать, – как бы размышляя, громко сказал доктор Бен, – что тебе пришлось сделать, чтобы получить такие подарки?

– Да, Дэн, – хором закричали солдаты, находившиеся поблизости. – Расскажи, что тебе пришлось сделать.

Дэниел покраснел так, что стал похож на камень в брошке, претендующий на рубин. Прошло уже два года с тех пор, как ему постоянно сопутствовал успех у девушек и женщин, воспринимаемый им как неожиданный дар, свалившийся на него с неба, но его все еще смущало, что его любовные похождения были основным предметом разговоров среди солдат.

– Одна женщина дала по доброте своего сердца, чтобы я раздобыл вам хлеба, – укоризненно объяснил он солдатам.

– Конечно, док, конечно, дала по доброте своего сердца. А теперь скажи, что ты дал этой женщине?

Дэниел, закинув все предметы назад в мешок, выскочил из палатки. Доктор Бен догнал своего помощника и положил руку на его плечо.

– Я не собирался поставить тебя в неловкое положение, Дэниел, хотел сделать разрядку для мужчин – у них не так уже много поводов для веселья, а смех – лучшее лекарство, которое могу прописать им.

– Конечно, доктор Бен. – Дэниел улыбнулся своей милой, обаятельной улыбкой, которая растапливала сердца как женщин, так и грубых солдат. – Понимаю.

И это было правдой. Хотя солдаты сражались с оружием в руках, а он только перевязывал раны, Дэниел чувствовал странное единство с ними, заставлявшее его в эту трудную зиму спрашивать себя, достаточно ли того, что он делает.

Он нашел частичный ответ на свой вопрос во время горячего сражения в Монмуте в июне 1778 года, оказывая помощь раненым, как американцам, так и британцам, и неожиданно наткнувшись на двух солдат, дерущихся за право владеть единственным оставшимся ружьем.

Дэниелу показалось, что американец проигрывает в этой битве, и почти неосознанно он поднял ружье, принадлежавшее лежащему у его ног раненому.

Американец упал, а британский солдат целился, собираясь выстрелить. Дэниел вскинул ружье и тоже выстрелил – слабо и глухо вскрикнув, солдат в красном мундире рухнул на землю, а американец, схватив выпавшее у него из рук оружие, убежал.