Жаклин Мартен - Сорвать розу

– Влажной, фу! – капризное лицо Крейг скривилось от отвращения. – Не очень-то приятная картина, не правда ли? – спросила она мрачно.

– Я тоже так думаю. – Лайза посмотрела вверх на ветки ивы, вспомнив, как они простирались над ней, подобно зеленому свадебному балдахину, когда Филип без любви овладел ею. Решительно отогнав воспоминания, продолжила: – Признаюсь, что о поцелуях и ласках можно говорить много. Почти забыла, но когда Филип делал это, еще до того дня, мне это действительно нравилось.

– А как он ласкал тебя?

– Всюду. Почти всюду.

– О! А как целовал?

– Тоже всю. Хочу сказать… ну, многие другие места, кроме рта, разве ты этого не знаешь?

– Не-е-ет. Меня целовали только один раз – в губы, имею в виду. Давным-давно. Это было, – она неосознанно ласково прикоснулась к губам пальцами, – волнующе.

– Ты никогда мне об этом не говорила! – обвинительным тоном упрекнула ее Лайза.

– Это случилось давно. Я была почти ребенком, – надменно ответила Крейг. – Забыла.

В течение минуты они смотрели прямо в глаза друг другу, затем Крейг неохотно улыбнулась.

– Ладно, не забыла. И никогда не забывала, но папа умер, а мама снова вышла замуж, и голова у меня была забита другими вещами.

– Это кто-нибудь, кого я знаю? – спросила Лайза, мысленно перебрав множество годящихся в женихи молодых людей Трентона, с которыми встречалась в разное время. Большинство из них были самовлюбленными прыщавыми юнцами, и ни одного из них отец Крейг не считал подходящими для наследницы Сент-Джона.

– Нет. Я встретилась с ним в Вирджинии в тот год, когда гостила у дедушки, потому что родители ездили в Англию. Он был домашним учителем моих кузенов и, кроме всего прочего, квакером.[8] – Ее глаза затуманились. – Но целовался не как квакер.

– А разве квакеры целуются как-то иначе? – засмеялась Лайза. – Ты влюблена в него, Крейг?

– Не говори глупостей. Он уехал из Вирджинии сто лет назад. Даже не знаю, где он сейчас. Хочу сказать, Лиззи… хотелось бы влюбиться в кого-нибудь, кому можно довериться и выйти замуж. Он смог бы унаследовать Грин-Гейтс, а я законно избавилась бы от мистера Кохрана.

– А как же мать?

– Не знаю. – Крейг легко поднялась на ноги. – Между прочим, мне только семнадцать, как и тебе, и, не сомневаюсь, мистер Кохран не согласится на мое замужество, даже если выберу самого лучшего человека во всех тринадцати колониях: ведь тогда он теряет возможность прибрать к рукам Грин-Гейтс.

Лайза разрыдалась, а Крейг ошеломленно уставилась на нее.

– Что я такого сказала? Лиззи, извини. Что не так?

– Помнишь время, когда мы обычно сидели здесь и строили планы на будущее? Были такими самоуверенными, такими самонадеянными, – всхлипнула Лайза. – Казалось, что нам ничто не помешает, и мы добьемся, чего хотим. Вот о чем думали. О Крейг, когда все пошло наперекосяк? Почему?

– Лайза Ван Гулик, стыдись! Мы молоды и сильны; у нас хорошее здоровье, и когда-нибудь станем обеспеченными, а может быть, и мудрыми. – Она протянула руку, схватила прядь золотистых волос Лайзы и ободряюще подергала ее. – Когда-нибудь поправим наши дела, поправим обязательно.

– Да, конечно, – эхом отозвалась Лайза, оживившись. – Поехали, отвезу тебя домой.

Другое неожиданное последствие приезда Крейг состояло в том, что отцы и матери неженатых сыновей не собирались упустить возможности поискать счастья у такой наследницы, каковой являлась Крейг Сент-Джон из Трентона. Совершенно неожиданно дюжина или более семей, посоветовавшись в тиши спален, приняли добродетельное решение – простить Лайзу Ван Гулик и разрешить ей вернуться в порядочное общество.

Крейг, обеспокоенная отношением окружающих к Лайзе, после тайного разговора с Кэтрин, проявила неожиданный интерес как к дневным общественным мероприятиям, так и к вечерним приемам, на которые они постоянно приглашались.

– Это мама уговорила тебя? – проворчала Лайза в один из прекрасных сентябрьских дней, когда пришлось отложить пикник с Арендом только потому, что надо было успеть приготовить платья и уложить волосы к скучному приему у местного судьи Зиглера.

– Ну, конечно же, она, – ответила Крейг с обычной поразительной прямотой. – Ты же не думаешь, что я добровольно согласилась бы провести этот изумительный день, слушая, как два зиглеровских сынка, заикаясь, начнут говорить комплименты и смотреть на меня поверх тарелок влюбленными глазами, а их мать, находясь справа от меня, станет уверять, как счастлива будет любая девушка, заполучив одного из ее сыночков, а отец подсчитывать в уме, каким богатством, кроме Грин-Гейтс, я владею.

– Зачем же нам ехать к ним? Могли бы послать свои извинения.

– Ну и тупая же ты, Лайза. Все делается для того, чтобы вернуть тебя в респектабельное общество.

– Не нуждаюсь в этом одолжении, спасибо.

– Действительно глупа! А кому это интересно? Ты должна думать о семье и о том ужасном положении, в котором она находится. Они ведь ничего не совершили, но если тебя отвергает общество, родные в знак солидарности должны тоже перейти в разряд отверженных, – уточнила Крейг. – Весьма пикантное положение, если учесть, что им придется прожить здесь всю оставшуюся жизнь. А каково будет Аренду, когда начнет подыскивать жену?

– Уже нашел, маленькая глупышка. Разве не знаешь, что он хочет тебя?

– Конечно, знаю, – пожала плечами Крейг, – но он в том возрасте, что и мальчики Зиглера. В следующем месяце ему приглянется кто-нибудь еще. Ну как насчет приглашения?

– Если надо пойти, значит, пойду, – проворчала Лайза, – но у меня такое ощущение, что занимаюсь благотворительностью.

– Терпи! – ласково посоветовала Крейг. Лайза сделала грубый жест.

– Не беспокойся, вытерплю, – резко ответила она, сознавая, что ради матери должна выносить и скуку, и задевающее самолюбие покровительство, лишь бы быть снова принятой в местное общество.

Крейг получила повелительное предписание от отчима вернуться домой в самом начале октября. К этому времени L'affaire племянника священника, как ее подруга и бабушка Микэ привыкли это называть, стало забываться.

– Должна ехать, – обратилась Крейг к Лайзе, поднимая глаза от письма, только что доставленного из города. – Не потому, что отчим требует этого, конечно, но… послушай. – И она с беспокойством прочитала вслух: – «Твоя дорогая мать нездорова и великодушно скрывала истинное состояние, чтобы не причинить тебе боль и не помешать легкомысленным удовольствиям, которыми ты наслаждаешься…»

– Звучит так, – заметила Лайза после минутного раздумья, – как будто он и является тем человеком, который хотел бы запретить тебе эти «легкомысленные удовольствия».

– Так оно и есть. Ему ненавистна даже мысль, что я могу развлекаться где-то без его надзора. Но все равно, – она слегка нахмурилась, просматривая следующий абзац. – Не могу остаться, Лиззи, – решила она, не то сожалея, не то извиняясь. – Даже если не все так серьезно, мама, возможно, впала в уныние. Если я нужна ей…

– Конечно, ты должна поехать, – успокоила ее Лайза. – А если окажется, что это ложная тревога, всегда можешь вернуться. Или, если хочешь, соберу все свои силенки, чтобы вынести мистера Кохрана, и приеду в Грин-Гейтс, когда твоей матери станет лучше.

Крейг поднялась с кровати, где они сидели, скрестив ноги, и пренебрежительно швырнула письмо отчима на пол.

– Ловлю на слове, – сказала она. Оказалось, что миссис Кохран действительно серьезно больна, и ее выздоровление затянулось. Прошла еще одна зима и весна, прежде чем Лайза нанесла обещанный визит в Грин-Гейтс.

Казалось, до большей части жителей Трентона не дошли или не тронули их сердце события лета 1776 года, когда далеко от них, в Филадельфии, кучка, похоже, сумасшедших, назвавших себя конгрессом, объявила тринадцать колоний суверенной страной, свободной и независимой от британского правления.

Британские солдаты, разбросанные по всему Джерси, со смехом уверяли, что это детская вспышка раздражения, не представляющая для них серьезной опасности, так как армия Его Величества для того здесь и находится, чтобы отшлепать капризных колонистов и отправить без ужина в постель – дисциплинарное наказание, которое закаленным британским войскам легко осуществить против неопытных провинциальных новобранцев.

Обе группировки – стойкие либералы и горячие лоялисты – попали в одну и ту же беду; многие другие проводили двойственную политику, молчаливо выжидая, в какую сторону подует сильнее ветер.

В Грин-Гейт рассуждения мистера Кохрана в это время стали не такими лицемерными, как прежде, так как он не видел смысла принимать сторону Америки, будучи уверенным, что Великобритания окажется в выигрыше в любом случае.

Стараясь показать свою преданность, Кохран, преодолев отвращение к легкомыслию, открыл двери Грин-Гейтс, широко и гостеприимно, для любого офицера короля Георга, расквартированного в округе. Лучшие вина, которые очень экономно расходовались после смерти прежнего хозяина, были принесены из подвалов Сент-Джона. Прекрасная еда дополняла его стол.

Мистер Кохран удивил даже критически настроенную падчерицу, не пожалев нескольких пенсов для оплаты скрипачей, оказавшихся среди его работников, – те играли по вечерам, и не только музыку для слуха, но и такую, под которую она с Лайзой могла бы танцевать с британскими офицерами. Одетые в военную форму, англичане казались совсем другими, веселыми и элегантными, трогательно благодарными за радушный прием в американском доме, хорошими собеседниками, полными естественного очарования, с изысканными, часто шутливыми манерами.

– Чувствую себя виноватой за то, что они мне так нравятся, – однажды ночью призналась Лайза.

– Почему, черт возьми, виноватой?

– Ты же знаешь, Крейг, какой у меня папа либерал. Можешь представить, как он будет чувствовать себя, если узнает, что почти каждый вечер его дочь скакала с британскими солдатами. Для него они враги.

– А мне представляется, что он будет доволен – его дочь стала прежней Лайзой, – весело ответила Крейг, – ему наплевать, с кем ты проводишь время: что плохого в том, раз уж все равно идет война, что ты танцуешь с британцами? – Подруга пожала плечами. – Это не политическое дело. Возможно, позже… – Она внезапно нахмурилась, затем снова пожала плечами. – У нас до этого были неприятности с Англией, но прошли; вероятно, появятся снова, но зачем нам беспокоиться о них, во всяком случае сейчас.

– А что же ты предполагаешь делать?

– Радоваться, что Грин-Гейтс – веселое, счастливое место, как при отце, когда он был жив, – вызывающе отрезала Крейг. – И тебе следует сделать то же самое. Даже мистер Кохран, – отметила она иронично, – нашел себе, если заметила, оправдание в библейских указаниях.

– Ешь, пей и будь веселой?

– Совершенно верно.

Лайза ответила многозначительной усмешкой.

– Что-то не припоминаю, чтобы Лука обмолвился о музыке и танцах.

– Знаю, но давай не будем говорить об этом Его Величеству Самодовольству. – Она растянулась на кровати лицом вниз, подсунув под грудь подушку. – Я довольствуюсь тем, что имею в настоящее время… и ты последуй моему примеру.

– Ты заговорила, как бабушка Микэ.

– Должно быть, это комплимент. У твоей бабушки Микэ гораздо больше здравого смысла, чем у тебя.

– Благодарю, однако это в равной степени относится и к тебе тоже, – Лайза дотянулась до свободной подушки и, шлепнув ее на спину Крейг, быстро вылетела за дверь, не дожидаясь возмездия.

Лейтенанты Холлоуэй и Форбс, самые привлекательные из всех их знакомых британцев – вот что значит лихая драгунская форма, утверждала Крейг, – предложили девушкам отправиться на пикник на Рок-Хилл, самую высокую точку в округе Грин-Гейтс, и получили их согласие без всякого беспокойства.

Британцы обещали захватить полную корзину вкусной еды, приготовленной хозяйкой их квартиры. К удивлению Лайзы, мистер Кохран добровольно выделил несколько бутылок прекрасного вина из подвалов Сент-Джона.

– Не будь дурой! – жестко напомнила Крейг. – Больше всего ему хочется выдать меня замуж за англичанина и отправить жить за Атлантику, а самому остаться королем в Грин-Гейтс. – Ее губы скривились в злую усмешку. – Но это – через мой труп, и пусть пока что старый Кохран помечтает, надеясь на это. – Она беспечно рассмеялась. – Могу флиртовать и веселиться с британскими офицерами, в то время как дорогой отчим даже не подозревает, что я американка… американка до кончиков ногтей.

– О, Крейг, – пропела Лайза, – я тоже. – И продолжала дурашливо:

Мой папа и я отправились в лагерь,

Отправились в лагерь,

И с нами пошел молодой капитан…

Крейг взяла Лайзу за руки, и они пустились в пляс по комнате, прыгая, как кузнечики, и весело напевая.

* * *

На следующий день пикник удался на славу – погода благоприятствовала, и было очень весело. После ленча девушек попросили спеть, они, обменявшись многозначительными взглядами, запели песню «Болваны янки».