Слезы, собираясь в уголках ее глаз, медленно катились по щекам.

– Неужели он думал, что его состояние имело для меня какое-то значение? Я обязана была быть рядом с ним!

Эмма разрыдалась.

– Я же любила его.

Сочувствующим тоном Генри произнес:

– Мэл уговаривал его послать за вами, но вы же знаете, каким гордым и упрямым мог быть Пол. Он был неумолим. Мэл говорит, что Пол не хотел, чтобы вы видели его в таком состоянии и даже знали о том, как он серьезно пострадал в аварии. Он не желал быть вам обузой.

Эмма лишилась дара речи. „Не быть для меня обузой! – подумала она. – Но я же любила его больше жизни. О, Пол, как ты мог держать меня вдали от себя именно тогда, когда ты больше всего нуждался во мне”.

Эмме показалось, что весь мир замер вокруг нее. В комнате стояла тишина, и лишь слабое тиканье часов доносилось с полки над камином. Она взглянула вниз на огромный фамильный изумруд Макгиллов, сиявший у нее на пальце рядом с обручальным кольцом, подаренный ей Полом, когда родилась Дэзи. Стекавшие со щек слезы капали ей на руки, заливали кольца. Ей вспомнились слова Пола, сказанные им в тот день. „Только смерть разлучит нас”, – сказал он тогда. Сердце дрогнуло и тяжело повернулось у нее в груди. Эмма подняла голову и поглядела вокруг, испытывая страшную боль и странное оцепенение во всем теле. Ей показалось, что она тоже парализована и никогда не сможет пошевелиться. Боль нарастала, и она с ужасом ясно поняла, что ей больше никогда не избавиться от этой боли. „Я не смогу жить без него, – подумала Эмма. – В нем была вся моя жизнь. Больше у меня ничего не осталось – только бесконечные пустые годы впереди до самой смерти”.

Фрэнк и Уинстон были бессильны облегчить ее страдания. Не в силах более спокойно смотреть на мучения сестры, Уинстон позвонил по телефону врачу, который приехал через пятнадцать минут. Он дал Эмме успокоительные таблетки и с помощью экономки уложил ее в постель. Но рыдания продолжали сотрясать ее еще долгие два часа, пока, наконец, не подействовали лекарства. Оба ее брата, врач и Генри Россистер оставались с нею, пока Эмма не забылась в наркотическом сне. Когда они выходили из ее «спальни, Уинстон сказал:

– Ее страдания еще только начинаются.

Эта трагедия была не первой в жизни Эммы. Несчастья заставляли ее сгибаться под их тяжестью, но никогда не ставили ее на колени. Однако смерть Пола подкосила ее одним ударом.

Все ее дети, кроме Эдвины, собрались в доме, чтобы побыть с нею. Они все любили и уважали Пола, были расстроены и угнетены его смертью, особенно Дэзи. Каждый из них по-своему старался успокоить мать и облегчить ее горе, но все их усилия были тщетными.

Немедленно приехала жена Фрэнка, Натали, и жена Уинстона, Шарлотта, с его сыном, Рэндольфом, прибыли из Лидса в Лондон вместе с Блэки и его сыном Брайаном в сопровождении Дэвида Каллински с сыновьями Ронни и Марком. Никому из них не удалось пробиться к сознанию и, пробыв недолго в ее спальне, они с обеспокоенными лицами собрались все в библиотеке.

Блэки попытался развеять их тревогу за Эмму.

– Даже самое стойкое сердце может дать трещину, вы это знаете, но по-настоящему сильные сердца рано или поздно заживают. Я в любой момент готов поставить на Эмму: она из твердой породы и вынесет это. Мне кажется хорошо, что она дает своему горю выход наружу. Уверен, что она справится.

Он отвечал за свои слова – уж он-то хорошо знал, из какого твердого материала вылеплена его давняя подруга.

Шли дни, но Эмма продолжала находиться в прострации она была близка к сумасшествию. Она настолько ослабла, что Уинстон стал уже подумывать о том, чтобы поместить ее в клинику. Ночные часы были особенно мучительными для Эммы. Она неподвижно лежала в постели, неотрывно глядя как слепая прямо перед собой в одну точку, несчастная и лишенная надежды, отрешенно наблюдая, как постепенно светлеет за окнами, и ожидая наступления нового бесконечного в своей пустоте дня. Но ее живой и деятельный мозг переполняли беспокойные, сталкивающиеся друг с другом мысли. Эмма спрашивала себя, как могло случиться, что за все эти годы она не сумела убедить его в силе и глубине своей любви к нему? Она корила себя за то, что не поехала в Австралию сразу же после аварии, будучи уверенной, что сумела бы помешать ему взять в руки это злосчастное ружье. Если бы она не послушалась его, то сохранила бы ему жизнь! Сознание тяжести своей вины было невыносимо и только усугубляло ее горе и отчаяние.

Генри Россистер рассказал ей о безнадежном диагнозе, поставленном Полу врачами, и постепенно она стала сознавать, что самоубийство должно было показаться единственным выходом из его ужасного положения для такого мужественного и сильного человека, как он. Временами Эмме казалось, что Пол предал ее, что он изменил ей, но большей частью ей удавалось подавить чувства жалости к себе, беспомощности и странного гнева, охватывавшего ее. Ей была непереносима также мысль о том, что Пол не написал ей. Она не могла поверить тому, что он застрелился, не сказав ей прощального слова, и каждый день она ожидала прощального письма от Пола, которого все не было.

Уинстон, принявший на себя заботы по дому и руководство универмагом в Найтсбридже, решил задержать дома Дэзи и не отпускать ее в школу после того, как разъехались остальные члены семьи. Лишь Дэзи удавалось иногда достучаться до сознания Эммы и хотя бы немного облегчить ее страдания. Младшая среди детей Эммы, Дэзи, была удивительно разумной и зрелой для своих четырнадцати лет. Несмотря на острую боль от собственной утраты, которую она стойко переносила, ей своими неустанными заботами удалось добиться заметного улучшения в состоянии матери. Она заставляла Эмму хотя бы немного есть каждый день и помогала ей постепенно научиться сдерживать потоки слез, которыми та заливалась. Порой Эмма пристально смотрела на Дэзи, и лицо ее дочери было так похоже на Пола, что она крепко обнимала ее и, снова обливаясь слезами, принималась звать мужа. Дэзи утирала слезы матери и утешала ее, качая на руках, будто это она была матерью, а Эмма – ее дочерью.

Однажды вечером, после подобного припадка, Дэзи нежно успокоила мать, и та, впервые за все это время, заснула без снотворного крепким и глубоким сном. Проснувшись через несколько часов, Эмма почувствовала себя отдохнувшей и даже слегка успокоенной. Она тут же заметила Дэзи, дремавшую, свернувшись калачиком на канапе, и впервые сумела задуматься о своей дочери. С внезапной ясностью она поняла, что она взваливает ношу своего горя на плечи дочери, в то время как ее дитя само нуждается в ее любви и поддержке. Чудовищным усилием воли Эмма заставила себя сбросить оцепенение, в котором она пребывала все это время, и ощутила, как часть ее былой замечательной силы начала возвращаться в ее измученное тело. Эмма без посторонней помощи поднялась с постели и медленно, с трудом передвигая дрожащие непослушные ноги, направилась к канапе. Дэзи сразу проснулась и, увидев склонившуюся над ней мать, мягко взяла ее за руку и встревоженно глядя на нее, спросила:

– Мамочка, что с тобой? Ты опять плохо себя чувствуешь?

– Нет, дорогая. Кажется, что мне действительно немного лучше.

Эмма крепко обняла Дэзи и прижала к себе, гладя по блестящим черным волосам.

– Я очень виновата перед тобой, Дэзи, что перевалил свое горе на тебя, очень виновата. Прости меня, дорогая. Теперь я хочу, чтобы ты легла в постель и по-настоящему выспалась. И я не хочу, чтобы ты больше ухаживала за мной. Я выздоравливаю и собираюсь завтра же отправить тебя обратно в школу.

Дэзи вскочила и удивленно воззрилась на мать, в ее живых голубых глазах блеснули слезы.

– Но я хочу остаться с тобой, мамочка, чтобы заботиться о тебе. Пол бы это одобрил. Он действительно был бы за это. Ему бы не понравилось, чтобы ты осталась одна, мамочка.

Эмма нежно улыбнулась.

– Ты уже и так замечательно ухаживала за мною. Теперь моя очередь позаботиться о тебе. Я непременно встану на ноги, дорогая, честное слово.


Был чудесный сентябрьский день, теплый и солнечный. Безоблачное небо сияло. Но Эмма, безостановочно мерившая шагами гостиную, продрогла и свернулась в кресле перед камином, стараясь согреться. Всеми своими мыслями она была с сыновьями. Война была объявлена третьего сентября, и, как бы ни была погружена Эмма в свое горе, не замечавшая ничего вокруг, она больше не могла игнорировать этот факт. Британия мобилизовывалась с той же быстротой и так же умело, как во времена ее молодости, и Эмма знала, что ее стране предстояла долгая осада.

Согревшись, Эмма выпрямилась в кресле. В лучах яркого солнечного света было заметно, как горе повлияло на нее. Она сильно похудела и выглядела болезненно в своем простом черном шерстяном платье без всяких ювелирных украшений, не считая часов и обручального кольца, подаренного Полом. Но ее волосы были по-прежнему живыми и прекрасными.

– Вот и я, дорогая, – произнес Блэки, появившийся в дверях и пристально глядя на нее.

Эмма поднялась ему навстречу, стараясь улыбнуться.

– Как чудесно снова видеть тебя, Блэки, мой дорогой, – сказала она, обнимая своего старого друга.

Тот крепко прижал ее к своей широкой груди и внутренне содрогнулся: как же она исхудала, превратившись буквально в мешок с костями. Он отодвинул Эмму от себя и, глядя ей в лицо, сказал, беря рукой ее за подбородок.

– Твой вид – услада для моих усталых глаз, крошка. Чудесно снова видеть тебя живой и здоровой.

Они сели в кресла перед камином и заговорили о войне и о том, что их сыновей, вероятно, скоро призовут в армию.

– Брайан сейчас со мной в Лондоне, – сказал Блэки. – Он хотел сегодня прийти со мной, но я был не уверен, что ты достаточно хорошо себя чувствуешь для этого.

– О, Блэки, ты меня огорчаешь. Мне бы хотелось повидать его, – воскликнула Эмма. Ее лицо просияло. – Он сможет зайти завтра? Ты же знаешь, как Брайан мне дорог.

– Будь уверена, он сможет. Я сам приведу его.

Обеспокоенно глядя на Эмму, Блэки спросил:

– Как тебе кажется, когда ты будешь в состоянии вернуться в универмаг?

– На следующей неделе, хотя доктор, естественно, против. Он считает, что мне следует поехать отдохнуть в Йоркшир. Но я просто не могу так надолго оставить дела, причем вовсе не потому, что я не доверяю Уинстону. Он хорошо справляется со свалившейся на него ответственностью. Но ему следует возвратиться в Лидс. Нам предстоит большая реорганизация.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Я сам столкнулся с теми же проблемами. В любом случае, Эмма, я рад, что ты снова впрягаешься в дела. Надо, чтобы голова у тебя была занята и отвлеклась от твоего несчастья.

Лицо Эммы сразу помрачнело.

– Да, ты прав.

В дверь постучала горничная и вошла с чайным подносом в руках. Эмма испуганно взглянула на тяжелый георгианский чайник, подумав про себя, хватит ли у нее сил поднять его. Все эти дни она чувствовала себя как будто парализованной, беспрерывно роняя и разбивая разные предметы. Эмма осторожно взяла чайник и налила две чашки. К ее облегчению, ее руки ни разу при этом не дрогнули. Эмма произнесла:

– Вчера я разговаривала с Дэвидом. Он мне показался ужасно подавленным. Ронни и Марк уже вступили в армию. Ему очень одиноко без них. После смерти Ребекки в них была вся его жизнь.

Заметив, как внезапно затуманились глаза Эммы, Блэки сказал:

– С ним будет все в порядке, Эмма. Вот, что я тебе скажу: когда я вернусь в Лидс, я возьму его под свою опеку и вытащу Дэвида из его грандиозного мавзолея, где он обитает в гордом одиночестве. Я заставлю его вернуться к полноценной жизни.

– Очень надеюсь на тебя, дорогой. Я так беспокоюсь за него.

Эмма задумчиво посмотрела на огонь. Когда она снова повернулась к Блэки, ее лицо было грустным.

– Как тебе живется одному? Это очень трудно?

– Да, но это можно вынести, тем более, такому храброму человеку, как ты, Эмма.

– В эти последние недели обо мне этого не скажешь, – мрачно проговорила Эмма.

– Тебя не должно это смущать, Эмма. Ко многому тебе придется привыкать заново. Просто нужно время.

– Как тебе удалось прийти в себя после смерти Лауры?

– Порой я сам себе удивляюсь, – виновато улыбнулся Блэки. – Когда я вернулся на фронт, я нарочно лез под пули, так мне не хотелось жить без нее. Но Бог спас меня, защитив от моей собственной глупости. После войны я долго не мог простить себя за то, что остался жив. Но в один прекрасный день я снова вернулся к жизни. Я осмотрелся вокруг и осознал свою ответственность, свой долг перед Брайаном. Он сильно мне помог тогда, стал моей главной опорой в жизни. Точно так же, как для тебя станет Дэзи. Из всех твоих детей она по характеру больше всего похожа на тебя. Она понимает и боготворит тебя, моя ненаглядная.

– Да, я это знаю, – тихо ответила Эмма и снова отвернулась. – Просто, просто я не знаю, как мне жить без Пола…

Блэки крепко сжал ее руку.