- Вера! Но ты себя побереги. Нельзя так убиваться. Да и потом, ты же в монастыри ездишь, молишься. Уладится!

- Спасибо, Ира, на добром слове. Твои-то, о ком ты просила, как.?

- Вася в больнице. Вот жена скоро заберет.

- Отпился?

- Кажется.

- Извини, Ира, побегу, вышла купить продукты - дочка у меня сегодня обедает.

- Держись, Вера.

Ирина с цветами неторопливо шла к дому, ее окликнули. У самого подъезда ее нагнали Витя с Аллочкой. Стройная миниатюрная Аллочка в брючном костюмчике казалось еще моложе и милее.

- Ой, как я рада вас видеть. Надо же, как детки подружились. Как вы думаете, понравятся ли Катюше духи? - и Аллочка назвала какую-то неизвестную Ирине фирму.

- Уверена, что по нравятся. А что дети наши так пришлись друг другу, мне очень и очень нравится.

Ирина чувствовала, что отвечает как-то сухо, нескладно, но язык во рту почему-то был, как суконный, не слушался, и голос звучал бесцветно. Но вот они позвонили в квартиру и навстречу выскочила сияющая Катя.

- Мамочка, Витька, Алла Игнатьевна! Ура! Бабуля! Они все вместе пришли! А у нас уже знаешь кто? Угадай? - Катя прыгала вокруг Ирины.

Ирина качала головой, от Катиного крика ей почему-то сразу стало хуже - опять заполыхало лицо. Но к счастью, вышла мать, провела слегка растерявшуюся Аллочку в комнату, Катя утащила за собой Витю, а к Ирине выслала улыбающуюся Галочку.

- Я, Ирина Викентьеквна, поняла, что у вас дел много и решила сразу сюда, Кате, позвонить, она сразу же и позвала. Мы с ней салат резали.

Ирина наконец вошла в комнату. В кресле сидел пожилой полный мужчина в очках. Увидев Ирину, он сразу поднялся и подошел к ней. Подошла мать, встала рядом с ним.

- Знакомься, Ира, Это Михаил Федорович.

Ирина протянула руку, он склонился весьма церемонно и поцеловал, чуть уколов своими усами. От него веяло спокойствием, доброжелательностью. По контрасту Ирине вспомнился бывший тесть, от которого напротив всегда несло неудовлетворенным мужским тщеславием. Мать выглядела, помолодевшей, нарядно. На Ирину она взглянула с некоторым беспокойством. Успокоившись, что Михаил Федорович начал занимать Аллочку беседой, а дети уселись рассматривать подарки, мать увела Ирину на кухню - "помогать" - объяснила она гостям. На кухне мать, прикрыв дверь, округлив глаза сказала:

-Звонил Костя... Ты, знаешь, они ждут прибавления...

Ирине стало еще тоскливее - чего мать ждет от нее? Изумления, радости? У Ирины - сейчас вообще нет никаких чувств. Ирина сказала свое обычное:

- Очень хорошо.

Мать всплеснула руками

- Ира! Что ты говоришь? Опомнись! Что "очень хорошо? Они вернутся сюда, Костя, может быть, еще и не найдет хорошо оплачиваемой работы. Будет много проблем! Что ты за мать, в самом деле!

Ирина прищурилась - даже в более сложные моменты мать не обижала ее резкой критикой, а сейчас вроде и повода нет.

- Мама, Костя взрослый, и Рита не подросток. У Кости своя квартира, к тому же ему всегда помогал его отец

- Вот-вот, отец, а не... - мать осеклась под взглядом Ирины, - ладно, бери блюдо с овощами, пора садиться за стол.

Ирина поставила большое круглое блюдо на вытянутую ладонь и, приплясывая, вышла из кухни. Ее чуть не сшибла Катя, кинувшаяся к ней с восторгом по поводу куртки. Голова кружилась, улыбка, казалось, была приклеена, но как-то криво, у Ирины было неприятное чувство, что щеки, зубы и верхняя губа ей мешают, что они - посторонние. Поставив блюдо на стол, она нервически подергала щекой, скривила губы. Аллочка разговаривала с Михаилом Федоровичем, но перехватив его встревоженный взгляд, направленный на Ирину, уставилась на нее тоже. Ирина взяла себя в руки, улыбнулась, и сделав вид, что на столе чего-то еще недостает, быстро вышла из комнаты.. За спиной матери, что-то раскладывающей на тарелки, тихонько проскользнула в ванную. Заперев за собой дверь, с облегчением прислонилась к стене, потом осторожно взглянула с опаской на себя в зеркало. "А не так уж и страшно",отметила она с удовлетворением. Прополоскав рот, умывшись холодной водой, она вышла к гостям. Позвали детей, расселись.

- Ирочка, за вами можно поухаживать? - спросил Михаил Федорович,- вам вина, водки?

- Водки.

Ирина смотрела на стоящую перед ней рюмку с прозрачной влагой и почему-то думала о Васе, его некрасивом носе и печальной судьбе.

- Ира! - окликнула ее мать - Михаил Федорович предложил тост за Катюшино здоровье

- 3a мое! - радостно подтвердила нарядная раскрасневшаяся Катя.

Ирина подняла рюмку, чокнулась, дети тянулись к ней своими стаканами с минералкой, Аллочка бокалом, где плескалось красное вино.

- Тебе положить салату? - обратилась к ней мать

- Нет, спасибо.

Завязался разговор, Галочку стали расспрашивать про Минск, всем ли там обязательно учить белорусский в школе, Аллочка что-то начала рассказывать про американские школы. Стало шумно. Тут Катя предложила:

- А давайте теперь выпьем за мою маму!

Ирина молча протянула рюмку, Михаил Федорович опять наполнил ее водкой. Дети весело чокнулись со всеми, и Катя попросила разрешения на время выйти из-за стола - им надо приготовить какой-то сюрприз. Бабушка как хозяйка дома милостиво разрешила... Ирина сидела, не сводя глаз с пустой тарелки. Мать опять обратилась к ней с каким-то вопросом. Ирина вдруг взяла тарелку в руки, поднялась и, размахивая ею, вдруг закричала:

- А я не хочу! Понимаете вы, что я не хо-чу! Что вам всем нужно?

Она еще видела округлившиеся глаза матери, как-то глупо хихикнувшую Катю, выглянувшую из детской, а потом тарелка полетела в стену.

Ирина отпрыгнула как-то боком от стола, одним движением сдернула с себя майку.

- Ирина! - кричала мать

- Мама! - вторила Катя.

Кто-то, кажется, Михаил Федорович, пытался ее усадить, но она брыкалась и орала, орала.

- К Васе пустите! К Васе!

- Она, - Ирина указывала почему-то на бедную растерявшуюся Аллочку, она сказала - он мой любовник! Ну и что? А у нее-то кто? К Васе меня немедленно пустите!

Аллочка уже вытаскивала в переднюю сопротивлявшегося Витю, шептала ему, неловко, неудобно присутствовать, это, мол, очень личное что-то, не для свидетелей. Катя вцепилась в Витю и, плача, кричала:

- Не уходи! Ты же видишь, мне страшно! И не отпуская Витиной рубашки, тянулась и к Ирине - Мамочка, ну мамочка!

А Ирина уже извивалась на полу, пыталась стянуть с себя джинсы, туфли она уже скинула, одна угодила, в вазочку, посыпались стекла, мать прыскала на нее водой и побелевшими губами шептала

- Михаил! Михаил Федорович, извините, она не в себе!

- Ничего, ничего, бывает, - успокаивал ее Михаил Федорович, подбирая стекла.

Аллочке удалось наконец утащить Витю, он прокричал напоследок:

- Катька! Я позвоню! Видишь, она...

Катя рыдала. Бабушка шикала на нее:

- Катерина, замолчи немедленно хоть ты!

Галочка потихоньку подошла к Ирине, прикрыла ее майкой. Ирина продолжала все приговаривать.

- К Васе! К Васе - в сумасшедший дом.

Всем на секунду показалась, что она притихает, мать отошла чуть в сторону... Ирина вдруг вскочила и, высоко подбрасывая ноги, кинулась к открытому окну. Михаил Федорович отреагировал, когда она уже вся в порезах все еще колотилась о разбитое стекло. Вдвоем с Галей они оттащили ее, бросили на диван. Катя перестала всхлипывать и застыла в ужасе. Михаил Федорович заорал.

- Скорую. Скорую немедленно! В психосоматику ee.

Совершенно бледная мать, приговаривая, - Я же ей ничего такого не сказала, - начала вертеть диск телефона.

Михаил Федорович скомандовал Кате строго.

- Чистые полотенца принеси, воды кипяченой холодной!

Катя стояла как вкопанная.

- Что с мамой? Что с мамой? - только и шептала она.

В ванну рванулась Галя. Мать диктовала адрес, сообщала Иринин возраст. Михаил Федорович, всем корпусом повернувшись к зареванной трясущейся Кате, ответил:

- Бывает. Нервный срыв. Реактивное состояние...

- Бабушка! - Катя отшатнулась к сидящей возле телефона Марии Филиповне, - бабушка, а почему она про Васю кричала, вот это, что ее... ну, любовник?

- Ерунда какая-то, Катя. Это болезнь кричала не, она.

- Значит, моя мама больна? Она - сумасшедшая?

Михаил Федорович отошел от Ирины, с которой смывал кровь мокрым полотенцем, подошел к Кате и строго посмотрел в глаза.

- Не говори, девочка, глупости! Случиться такое может с любым, что-то ее надломило.

- Михаил, а как быть? - спросила его кротко Мария Филиповна, - без больницы нельзя?

- Сейчас нельзя. Да я буду в курсе дела. Обойдется. А теперь все умойтесь, приведите себя в порядок, сейчас уже "Скорая" подъедет.

И действительно, через несколько минут позвонили в дверь. Мария Филип

повна открыла Иринину сумку, нашла паспорт, протянула врачу. Михаил Федорович что-то тихо говорил пожилой восточного типа врачихе с умными слегка раскосыми глазами, она кивала, поглядывая на лежавшую неподвижно Ирину.

- Она спит? - тихо спросила Катя Галю, стоящую рядом с ней .

- Не знаю,- так же тихо ответила Галя.

Сестра сделала Ирине какой-то укол, потом видимо, по знаку врача, выглянула в окно и помахала санитарам, те вскоре поднялись с носилками. Мария Филипповна сделала было попытку сказать, что она поедет с дочерь, но Михаил Федорович твердо оттеснил ее, сказал, что сам позвонит через какое-то время на пост и все выяснит, а уж завтра - посещать. Катя, а за ней вслед Галя выскочили на улицу к машине, санитары погрузили Ирину, захлопнули перед девочками дверь.

"Скорая" умчалась...

Семнадцатого июня Ирина вышла из больницы. Так получилось, что встретить ее было некому: Мать с Михаилам Федоровичем были в Германии, Катя отказалась от поездки: "мама больна, а я поеду? Как это?", но и в Москве ей было одиноко.

День, когда Ирина попала в больницу, подарил ей подружку - Ксенину Галю. Так просто, дружелюбно, по-родственному вела себя Галя, Что Мария Филипповна задним числом оценившая это, позвонила Ксене, наговорила ей множество комплиментов, поблагодарила за дочку. Ксеня, узнав обо всем случившемся и о желании Кати побыть с Галочкой, пригласила ее к себе, сообщив, что и поездка в Европу не исключена, но об этом позаботится "Дядя Слава" и тогда Катя повидается и с Костей, но это попозже, в середине июля - начале августа. Подружек - Гали и Татьяны тоже не было в Москве...

Ирина стояла на ярком солнце на нижней ступеньке больничного крыльца. Темные очки она держала в руках и знала, что без них она не сделает ни шагу, нужно скрыться, заранее защитить от ранящего мира. Ей предстояло ехать на Костину квартиру... Когда Ирина проснулась после сильнодействующего успокоительного, первые три вопроса, которые она задала сидящей рядом матери были: "я не пропустила свадьбу Людочки, моей коллеги по институту?", "Звонил Мухамад насчет диссертации, я же ему не отдала?" и "Неужели правда в Домжуре лежат Полинины воспоминание о Сашке, а я, свинья, не забрала?" Мать встревожилась, понимая, что ни на один вопрос она ответить не может и осознавая, что у Ирины что-то произошло со временем и с расстановкой "ценностей" - то, что было неважно еще вчера, почему-то вышло на первый план, а то, что волновало очень сильно, как бы испарилось. Мария Филипповна пообещала Ирине, что к следующему своему приходу, то есть утром, все выяснит и если нужно, диссертацию передаст, а рукописи заберет и даже по поводу свадьбы выяснит, если Ирина скажет у кого, Ирина махнула рукой и сказала:

- Потом, через некоторое время. Сейчас я хочу только спать.

Около трех суток она то спала, то, проснувшись, плавала в дреме, в каких-то грезах, видениях, есть ей не хотелось, только пила воду, сок, который приносила мать, - ее внимательные глаза Ирина видела каждый раз, когда просыпалась, впрочем иногда это были глаза медсестры: одна из них была похожа на мать: те же коротко стриженные волосы, очки в тонкой оправе, серые глаза.

В первые сутки - двое Ирина не могла бы их отличить друг от друга и, возможно, некоторые ее вопросы, пожелания и сомнения выслушивала сестра, но ведь все это было важно и интересно той, еще одурманенной Ирине.

Через три дня ее интересовали Катя, Костя, мать, затем несколько позже - Вася, а потом уж и Татьяна, Галя. Вот когда весь "набор" близких опять попал в поле зрения Ирины, она почувствовала себя сама собой пережившей сильное потрясение, спровоцированное долго подавляемой депрессией, слишком сильным углублением в прошлое. "Да, я соучастница, вечная соучастница - это диагноз моей хронической болезни. Но ведь хроники тоже живут и иногда долго. Вот и буду, сколько Бог отпустит..." Ирина уже знала, что для Кати ее "реактив" не прошел бесследно - перед ней вдруг со всей очевидностью проявилась беспомощность ее матери, всего лишь относительная надежность бабушки, еще более несправедливым показалось отсутствие надежного крепкого отца. К тому же вся эта "ненормальность" близких Оталкнуло такого нужного, близкого Витю, ну, даже если не его самого, то его маму точно, а он полностью с ней солидарен: он ее любит, и любил всегда, задолго до ее, Катиного, явления в его жизни. Этот урок Катя усвоила - ты любишь человека и любима им, но это не значит, что ты - все, что ты перечеркиваешь существование других людей, и требовать подобное от того, кого любишь постыдно. Катя как бы разграничила любовь и страсть.