– Нам надо поговорить! Про ремонт квартиры!

– Да-да, я помню. Через пару дней пришлю мастеров. Прости, я сейчас занят.

– Не надо мастеров! Пожалуйста!

– Так. Хорошо, я подъеду минут через пятнадцать, ненадолго. Выйди к воротам, ладно?

Пока я шла к воротам Усадьбы, накрутила себя так, что Джуниор застонал, увидев мое выражение лица:

– В чем дело-то?! Что не так?!

– Я прошу тебя не заниматься моим ремонтом. Я справлюсь сама. Пожалуйста.

– Ну ладно, раз ты так расстраиваешься, я не стану. Хотя не понимаю, что такого?

– Я не хочу быть тебе обязанной. Ты не должен ничего для меня делать. Я не содержанка. Мы просто любовники. Равноправные. Вот.

– Понятно. Ты феминистка?

– Можешь так считать, если хочешь.

Я повернулась и пошла к дому, но он догнал меня и обнял, хотя я упиралась.

– Ну, точно – Кошка! Капризная и непредсказуемая!

– Я не капризная. Я самостоятельная.

– Дурочка ты самостоятельная! Я даже не думал про такие вещи – содержанка, не содержанка! Чушь какая! Я просто хотел тебе помочь и все. Не надо – так не надо, только успокойся.

Я успокоилась. Но вечером снова взволновалась: я вдруг осознала, что никто из городских мастеров не сделает мне ремонт за нормальные деньги – заломят вдвое, а то и втрое, думая, что за все платит Петя Лыткин! И поняла, что попала в ловушку. Выход был один – делать самой, тем более что опыт у меня был, да и краску с обоями я уже прикупила. Ладно, начну с маленькой комнаты, а там видно будет. Я отпросилась на неделю у Челинцева и позвала на помощь музейного рабочего – балагура и пропойцу дядю Лёву. Он называл свою должность «мальчик на всё», а когда народ смеялся: «Да какой ты мальчик, тебе сто лет в обед!», он отвечал: «А кто скажет, что я девочка?» – и хохотал. Толку от него было мало, но подать-подвинуть-принести было вполне в его силах.

Конечно, за неделю с ремонтом квартиры никак не управиться, но я очень боялась, что Джуниор возьмет и все-таки пришлет мне мастеров – с него станется! На самом деле я начала разбираться в квартире сразу после маминой смерти: надо было хоть чем-то занять себя. Я освободила шкафы и антресоли, выкинула кучу барахла и кое-что из мебели, поменяла всю электрику и сантехнику – не сама, конечно. Так что ванная и кухня были у меня в порядке. Успела еще размыть потолки в маленькой комнате и ободрать там обои. Потом случился Петя Лыткин, и моя бурная деятельность приостановилась. Надо было еще тогда, до Пети, нанять рабочих: зарабатывала я теперь прилично, но мне всегда нравилось красить и клеить, да и получалось неплохо.

С помощью дяди Левы и его приятеля, такого же алкаша, я передвинула остатки мебели на кухню и принялась за работу. Джуниор, к счастью, уехал по делам – тоже на неделю, и я надеялась до его возвращения сделать бо́льшую часть работы. Но он вернулся на два дня раньше. Звонок в дверь раздался, когда я только кончила обрезать обои для маленькой комнаты – потолки были уже везде побелены. Увидев на пороге Джуниора, я обомлела. А он посмотрел на меня и покачал головой:

– Так и знал! До чего ж ты упрямая, Ленка!

Вошел, огляделся:

– Да-а… Пейзаж после битвы…

А потом подхватил меня на руки – я запищала:

– Что ты делаешь, пусти! Ты запачкаешься!

Я была в каком-то рабочем старье со следами побелки и краски.

– У тебя пятно на носу! – рассмеялся Джуниор. – И волосы в побелке! У-у, замазура! Черт, как же я соскучился! В этой квартире есть хоть один угол без ремонта? Где твой диван?

– На кухне… Петь, но я же работаю! Я грязная вся… и потная… и… ой!

– Ты мне нравишься любая!

Он даже не заметил, что я опять назвала его Петей. После дивана Джуниор засучил рукава и стал мне помогать! Увидев, как он ловко управляется с обоями, я изумилась. Джуниор улыбнулся:

– Не думала, что я умею? Да я все детство провел в такой же трущобе, чтоб ты знала. Разбогатели-то мы только в девяностых. Так-то вот, Кошка!

И мы с ним до самого вечера дружно клеили обои, распевая на два голоса: «Я начал жизнь в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал. Когда ласкали вы детей своих, я есть просил, я замерзал. Вы, увидав меня, не прячьте взгляд, ведь я ни в чем, ни в чем не виноват…», а ночевать поехали к Пете. Я так устала за эти дни, что меня сморило сразу после любовных утех – Джуниор был как-то особенно пылок сегодня. Обычно он засыпал первым, а я лежала и слушала, как он размеренно дышит, как ровно стучит его сердце – словно рядом работала мощная машина, вырабатывающая тепло: ему всегда было жарко, а я вечно мерзла. И в этом мы не совпадали. Но сегодня Джуниору явно не спалось. Он что-то спросил у меня, но я смогла только невнятно пробормотать, засыпая. Он тихонько рассмеялся, поцеловал меня в макушку, а потом прошептал – как ни странно, это я услышала: «Я люблю тебя, Кошка!» Потом повторил с какой-то мрачной обреченностью: «Я люблю тебя». И простонал: «Господи, как жить?!»

И тут мне стало страшно.

Я кинулась в объятия Пети Лыткина под влиянием минутного порыва и даже не думала, что наш роман затянется надолго. Он получит меня, успокоится и отстанет, а я развлекусь немножко и приобрету хоть какой-то женский опыт, а то, что это – тридцать лет, а живу, как монашка! Но Петя почему-то не успокаивался, а явно привязывался ко мне все сильнее, и вот вам: «Я люблю тебя!» Я впервые осознала, что выпутаться из этих отношений будет невероятно сложно. Нет, Джуниор мне нравился, что скрывать! Особенно в постели. Но разговаривать нам было как-то не о чем: его мало интересовали музейные дела, а меня – бизнес. Я даже толком и не знала, что это за бизнес! Правда, Петя рассказывал про свои дела еще меньше, чем я про Усадьбу. Мы оба оказались довольно закрытыми людьми. Но если я легко обходилась без Джуниора, забывая о нем, как только он исчезал с глаз, то он помнил обо мне всегда. Я словно вынесла его за скобки своей настоящей жизни, но сейчас эти скобки начали потихоньку ломаться, разваливаться по кирпичику. Я поняла, почему так завелась по поводу ремонта – это было вторжение в мое личное пространство. Но довольно скоро выяснилось, что Джуниор проник в это личное пространство гораздо дальше, чем мне представлялось.

Но сначала мы в очередной раз поругались – из-за машины, которую он мне хотел подарить на день рождения. Первая подобная ссора случилась у нас недели через две после того, как мы начали встречаться: Джуниор решил осчастливить меня серьгами! Я открыла бархатную коробочку:

– И что это за камни?

– Сапфиры!

– Красивые серьги. И дорогие, наверно?

– Ты стоишь куда дороже!

– Конечно. Но я не продаюсь.

Я встала, положила коробочку с серьгами на подушку, взяла в охапку свою одежду и удалилась в ванную. Когда я вышла, совершенно одетая, Джуниор ждал меня у двери. Даже трусы не надел.

– Лена, послушай! Ну, послушай же! Я не имел в виду ничего такого, о чем ты подумала, клянусь! Просто… у нас сегодня годовщина… И я хотел…

– Какая еще годовщина?!

– Год назад мы познакомились.

Я слегка покраснела, но не могла так быстро сдаться, слишком уж разогналась:

– Я встречаюсь с тобой только потому, что сама так захотела!

– Я знаю.

– Ты – просто мой каприз, и все!

– Как скажешь.

Мы стояли очень близко друг к другу, и эта сцена была как бы перевертышем нашего самого первого свидания: я полностью одета, а он голый. Джуниор обнял меня и притянул к себе:

– Я согласен быть чем угодно, хоть ковриком под твоими ногами!

В общем, напрасно я одевалась. Не знаю, куда он дел серьги – наверно, вернул в магазин. Сапфиры были такие красивые…

А сейчас Джуниор не слушал никаких возражений:

– Я видеть не могу, как ты разъезжаешь на этой колымаге!

Музейный шофер теперь водил наш автобус, а я сдала на права и стала сама себе водителем. Ну да, машина старая, но вполне еще на ходу. Но Джуниор так обиделся и расстроился, когда я попыталась отказаться, что пришлось принять подарок. Я подумала, что меня не поняла бы ни одна нормальная девушка, которая давно сверкала бы бриллиантами и куталась бы в соболя, разъезжая по нашему захолустью на каком-нибудь кабриолете. К счастью, это оказалась вполне скромная с виду «Хонда Джаз» – конечно, голубая. «Под цвет твоих глаз!» – нежно сказал Джуниор, вручая мне ключи. Я только вздохнула: сама бы я купила бежевую, серую или вообще черную. Теперь он звонил мне еще чаще, проверяя, как я доехала. Я чувствовала, что меня затягивает в омут, и не представляла, как выбраться. Может, надо вести себя по-другому? Цепляться за него, ревновать на каждом шагу, звонить через пять минут, чирикать о своей невероятной любви, влезать в его дела, пытаться им руководить – в общем, выносить ему мозг? И тогда он озвереет и сам меня бросит? Но я категорически всего этого не умела.

Проклятый июнь! Ненавижу этот месяц! Была очередная административная тусовка – что-то кому-то вручали по итогам полугодия. Потом, как водится, фуршет. Пока Джуниор общался с местными властями, я стояла с бокалом красного вина около демонстрационных стендов и рассеянно разглядывала диаграммы, иллюстрирующие «рост прироста». Вдруг за спиной раздался знакомый голос – я обернулась: это была Нина Александровна. Мы поздоровались. Она сильно постарела за эти годы – я иногда пересекалась с ней на разных мероприятиях, но не особенно разглядывала. С Евгением Леонидовичем мы не общались ни разу – я сдержала данное ей слово.

– Вы прекрасно выглядите! – произнесла Нина Александровна, разглядывая мой наряд: маленькое черное платье, сшитое мной «под Шанель», и длинную жемчужную нитку – это была бижутерия, но Нина явно приняла стеклянные бусины за настоящий жемчуг и понимающе поджала губы. – Как ваши дела?

– Нормально.

– Слышала, вы устроили, наконец, свою личную жизнь?

Мы обе оглянулись на Джуниора, который помахал мне рукой. Я чувствовала, что начинаю потихоньку заводиться: что ей теперь-то от меня надо?

– О да, у меня все в шоколаде! – злобно ответила я.

– Всегда знала, что вы сделаете правильный выбор.

«Правильный выбор»! Вот сука! Меня уже трясло от ненависти. А может, от отчаяния?

– А как вы поживаете? – зачем-то спросила я.

– Замечательно! Наша старшая уже в пятом классе, а младший в прошлом году пошел в школу. Такой способный мальчик, особенно по математике.

Младший? Я быстро посчитала в уме – так вот оно что… Боже, как больно. Не помню, о чем мы с ней еще говорили, да и говорили ли вообще – очнулась я, когда Нина отошла уже довольно далеко. Плохо сознавая, что делаю, я пошла за ней:

– Постойте! Подождите…

«Не делай этого!» – вопил мой внутренний голос, но я уже не могла остановиться. Нина обернулась и нахмурилась, увидев выражение моего лица.

– Скажите, когда вы приходили ко мне… Вы что, были беременны?

– Да…

– Значит, мы обе… Только у вас срок был больше…

У нее изумленно поднялись брови.

– Молодец ваш Женя, ничего не скажешь! Везде успел! Два раза всего и переспали. В первый раз лишил меня невинности, во второй – наградил ребенком. Я… Мой ребенок… Я его потеряла! И возможно, что… больше никогда… И моя мать… три года умирала… от рака… Так что у меня и правда все в шоколаде! В горьком шоколаде! Можете быть довольны! Вы и ваш Женя!

Я побежала, сама не зная куда. Колени подгибались, слезы застилали глаза: зачем?! Зачем я все это на нее вывалила?! Никто не знал про ребенка, никто! Только мы с мамой… Не знаю, что со мной было бы, если б не Петя – он перехватил меня перед самой лестницей:

– Тихо! Успокойся, дорогая!

Я вцепилась в Джуниора, как в спасательный круг, а он, видя, что я не в состоянии идти, подхватил меня на руки и понес к машине – представляю, как на нас все вытаращились! Но тогда мне было ни до чего. Он и в машине держал меня на коленях. Я не плакала, но трясло меня так, что лязгали зубы.

– Бедная моя! – бормотал Джуниор, целуя мои дрожащие руки. – Зачем ты с ней вообще разговаривала?!

– А ттты чттто, зн… зна… знаешь, кттто она?! – Я даже начала заикаться.

– Знаю. Это жена твоего бывшего. Этого учителя.

И тут меня сразу перестало трясти: я никогда не рассказывала Пете про Евгения Леонидовича! Я пересела с его колен на сиденье и спросила:

– Откуда ты знаешь про учителя?

Джуниор был явно смущен, даже уши покраснели.

– Ты что, собирал на меня досье?!

– Не я! Отец. А мне пришлось… ознакомиться. Ленка, честно! Я бы не стал!

– Я надеюсь. И что ты еще там вычитал?

Он страдальчески сморщился, но выговорил:

– Я знаю… про твою беременность. Лен, я позавчера только прочел, правда! Просто боялся тебе об этом сказать! Лен?

– Ну, знаешь и знаешь. Мне уже все равно. А еще что?

– Да, собственно, это и все. Лен, прости меня!

– За что?

– За моего отца, – ответил мрачно Джуниор и отвернулся к окну. Так мы и ехали дальше, глядя в разные стороны.