– Ты тоже! Петь, я хотела сказать… Ты лучшее, что было у меня в жизни! Правда!

– Ну, еще не вечер. Пока.

– Пока…

Мы действительно расстались.

Через пару месяцев Петя женился. Сейчас его сыну полгода. А Трофим недавно скончался, все-таки успев немного понянчить внука. За все это время мы ни разу не виделись с Джуниором. Я оказалась в полной пустоте: все те, кто так рьяно набивался в друзья, растворились в пространстве. Впрочем, я была к этому готова. Первое время после расставания с Лыткиным я не помнила себя от счастья, что так легко отделалась! Я продала его голубую «Хонду» и купила другую машину – попроще, обычного серого цвета. Занялась собой: почистила перышки, пошила новые наряды, даже подстриглась и перекрасилась. Впервые я жила для себя, ни на кого не оглядываясь и ни о ком не заботясь. Несколько раз ездила в Москву – Танька приглашала меня на премьеры, знакомила с друзьями. Наметился даже небольшой романчик с одним актером, но… Нет, я так не могла: «Чай-кофе, потанцуем – пиво-водка, полежим!» Да и не слишком хотелось, честно говоря: не такой уж у меня огненный темперамент, чтобы бросаться в объятия первого встречного, пусть и такого симпатичного.

Зато я с новыми силами занялась Усадьбой: мы давно уже превратились в культурный центр: концерты, творческие вечера, праздники – и свадьбы с днями рождениями, конечно. А куда деваться: это был лишний доход, как и конно-спортивная школа, которой мы сдали одно из строений, некогда и правда бывшее конюшней, так что по аллеям парка теперь разъезжали всадники, прибавляя экзотики. У нас образовался кружок исторических реконструкций и танцев: летом они давали представление прямо в парке, а зимой танцевали свои менуэты и контрдансы на втором этаже под насмешливым взглядом Елены Петровны. Художественная школа проводила у нас пленэры, и я придумала два праздника, объединив живопись и поэзию: «Золотая Осень» и «Цветение яблонь» – что-то вроде японского обычая любоваться цветущей сакурой. Наш сад был ничуть не хуже – только представьте, как выглядит сотня яблонь в полном цвету! А аромат! Художники писали этюды, а динамики разносили по парку звуки классической музыки и голоса актеров, читавших Пушкина или Блока. А зимой мы расчищали пруд под каток и устраивали лыжные кроссы по периметру дальнего парка. Вокруг Усадьбы образовалось целое общество волонтеров, которые устраивали у нас субботники, помогали во время концертов и прочих мероприятий, занимались садом и цветниками. Собирать яблоки могли все желающие – для себя и для Дома малютки, который мы опекали вместе с монастырем. Наши волонтеры помогали и монахиням, а те, в свою очередь, обеспечивали нас по льготной цене своей знаменитой выпечкой.

Я не особенно задумывалась о будущем, увлеченная настоящим. А потом мы совершенно случайно встретились с Лыткиным – я приехала по делам в областной центр и как раз выходила из здания администрации, когда у тротуара остановился шикарный черный лимузин, а за ним джип с охраной. Из лимузина вылез Джуниор. Он изменился: похудел и как-то распрямился, что ли. А главное, совсем другим стал взгляд – надменным и суровым. Ну что ж, он теперь хозяин жизни.

– Здравствуй, Петя! Или тебя следует величать Петром Трофимовичем? Ты такой важный стал! С охраной ездишь!

Он усмехнулся, и вместо прежней ямочки на щеке появилась жесткая складка.

– Здравствуй. А вот ты не меняешься.

– Почему? Видишь, подстриглась!

– Я заметил. Тебе идет.

– Ну что, ты теперь у нас настоящий senior?

– Сеньор? – удивился он.

– Ну да, старший. Джуниор – младший, а…

– Я понял. Да, ты совсем не изменилась. Как живешь?

– Нормально. А ты?

– Приемлемо. Слышал, у вас опять кино будут снимать?

– Да, твой приятель, Павлик Кривцов. Сейчас ты, что ли, спонсируешь? На следующей неделе начинают.

– Нет, не я. Да и какой он мне приятель! Это скорее твой поклонник. Теперь можешь спокойно с ним замутить.

Я изумилась – что это? Ревность?! Не поздно ли ревновать меня к Павлику?

– С какой стати? Он мне вовсе не нравится. И потом, если я и решу с ним, как ты выражаешься, замутить, твоего разрешения мне не потребуется! Пока!

– А ты знаешь, что мы с ним на тебя поспорили? – сказал Джуниор мне в спину, и я, не веря своим ушам, вернулась:

– Что вы сделали?!

– Мы с ним на тебя поспорили. Кому первому ты дашь.

Джуниор смотрел на меня чуть ли не с ненавистью, а я не понимала, что чувствую: злость, оскорбление, обиду? Что за чушь – ну, поспорили два великовозрастных идиота! И потом, это так давно было. Я усмехнулась и сказала, глядя ему в глаза:

– Так что ж ты бесишься? Ты ведь победил.

И ушла. Но недалеко – Джуниор догнал меня и обнял:

– Ленка! Прости меня, Кошка! Я тебя увидел и так больно стало! Не выдержал, прости!

– Если ты хотел причинить боль и мне, то у тебя не получилось. Это просто смешно. А вы с ним – два придурка.

– Согласен!

Джуниор смотрел на меня с какой-то жадной нежностью и казался почти прежним.

– А что ты выиграл? – Мне стало вдруг интересно. Он страшно покраснел, но признался:

– Зажигалку!

– Что?!

– Ты не думай, это очень редкая зажигалка! Платиновая, с изображением Мэрилин Монро! Знаешь – работы Энди Уорхола! У меня такой не было… в коллекции… Ну, Лен!

Но я не выдержала и захохотала, уж очень смешно мне показалось, что меня приравняли к зажигалке – пусть даже и платиновой! С Мэрилин Монро! Джуниор не выдержал и тоже засмеялся, а потом попытался поцеловать меня, но я не далась:

– Перестань! Что скажет твоя жена, если узнает, что ее муж белым днем целуется посреди улицы с бывшей любовницей?

Джуниор отпустил меня и выпрямился, снова превратившись в «Петра Трофимовича». Кого-то он мне страшно напоминал…

– Моя жена ничего не скажет, – высокомерно произнес он. – У нас не те отношения. Моя жена не скажет ни слова, даже если я снова начну спать со своей бывшей любовницей.

– И не надейся! – ответила я, усмехнувшись.

И тогда он резко шагнул ко мне, больно схватил за плечи и насильно поцеловал. Я ничего не почувствовала. Вообще. Ничего, кроме возмущения. Наконец Джуниор оторвался от меня и сказал:

– Ты разбила мне сердце!

Повернулся и ушел.

А я наконец вспомнила, кого он мне напомнил – Майкла Корлеоне! Конечно, Петя Лыткин внешне мало походил на Аль Пачино, но происходило с ним то же, что и с Майклом на протяжении трех фильмов: милый, честный и храбрый юноша постепенно превращается в кровавого Крестного отца, циничного и безжалостного. Вот это я и увидела в глазах бывшего Джуниора.

Неужели…

Неужели это моя вина?!

Встреча с Лыткиным выбила меня из колеи. История про выигранную зажигалку задела меня сильнее, чем я думала: унижена была моя гордость, и оскорблено чувство собственного достоинства. И чем дальше, тем больше я расстраивалась, прекрасно понимая, что Лыткин этого и добивался. Интересно, чего он тогда хотел больше: меня или зажигалку?! А я-то, дура, думала, что осчастливила Джуниора, снизошла до него! Да кто я такая на самом-то деле?! Нищая неудачница. Пустой сосуд. Ну, красивая – а что толку? Кому из нас красота принесла счастье? Да никому. Даже маме, которую я совершенно искренне считала самой красивой из нас.

Да еще снова объявился Павлик, будь он неладен! Как с ним теперь общаться?! Я же все время буду думать про зажигалку! А может… Может, взять, да и впрямь «замутить» с Кривцовым?! Назло Лыткину! Вдруг Павлик сейчас больше мне понравится? Но я вовремя вспомнила, что Кривцов недавно женился на юной красотке и теперь старательно лепил из нее звезду: главную роль в нынешнем фильме как раз она и играет.

Павлик объявился в моем кабинете в среду после обеда. Группа уже два дня как была на месте и обустраивалась, а он сразу по приезде пришел ко мне с визитом вежливости. Держались мы оба строго официально: «Павел Александрович! – Елена Сергеевна!» Но меня все время подмывало отпустить какую-нибудь шпильку, и когда он, уходя, повернулся к двери, не выдержала:

– А вам не жалко было расставаться с зажигалкой, Павел Александрович? Да еще с такой редкой? Платина, Мерилин Монро!

Он окаменел у двери, потом вздохнул и повернулся ко мне:

– Все-таки проболтался Лыткин! Приношу свои глубочайшие извинения за этот дикий спор. Но увлечен был сильно, что скрывать.

– Да ладно, Павлик. Кто старое помянет… Я не сержусь.

– О, тогда – мир?

– Мир! – ответила я и протянула ему руку. Кривцов почтительно поцеловал ее, но не отпустил, потому что я смотрела ему прямо в глаза, как я умею – с вызовом и легкой насмешкой, и он никак не мог отвести взгляд. Постепенно Павлик начал заливаться краской, на лбу у него выступил пот… Я усмехнулась, забрала руку из его влажной ладони и отвернулась к телефону, начав набирать какой-то несуществующий номер:

– Всего хорошего, Павел Александрович! Надеюсь, съемки пройдут успешно.

Он шумно выдохнул и поспешно вышел, а за дверью выругался. А я бросила трубку и рассмеялась – маленький реванш, но до чего приятно. Как же он завелся! И про молодую жену забыл. Ну вот, развлеклась немножко.

Мне опять стало грустно: похоже, что только такие развлечения мне и остались. Да еще и моя любимая Танька не приехала – она уже отснялась в своем эпизоде и сейчас работала с другим режиссером, играя очередную смешную тетку в очередном дурацком сериале. Как мне хотелось с ней поговорить! Она как-то умела подбодрить меня, вселить уверенность, заразить своим неистребимым оптимизмом. Подруга не приехала, но образовался новый друг: совершенно неожиданно мы подружились с Кривцовым! На следующий день случайно столкнулись на лестнице и не знали, куда деваться от смущения: мне было стыдно за вчерашнее, ему неловко. Мы натянуто раскланялись, а потом, невзначай встретившись взглядами, вдруг покатились со смеху и никак не могли остановиться. Отсмеявшись и утирая слезы, Павлик сказал:

– Просто черт знает что…

– Павел, простите меня! Я вчера слишком разошлась!

– Да ладно, перестаньте! А то я уже смеяться не могу!

А вечером Кривцов зашел ко мне – мы выпили чаю и поболтали как старые друзья, даже перешли на «ты»: не то раньше я ошибалась на его счет, не то он сильно изменился. Похоже, что изменился: не пил ничего крепче чая и не орал, как прежде, на съемочной площадке, хотя дела шли неважно – его молодая жена явно не годилась в главные героини. Я как-то, проходя мимо, посмотрела на съемочный процесс: да-а… Павлик был неимоверно терпелив со своей красоткой, а она злилась и фыркала. Увидев меня, оператор выразительно закатил глаза, а Кривцов не менее выразительно пожал плечами.

– Ужас, да? – спросил он, придя на чай, – ежевечерние посиделки уже вошли у нас в привычку.

– Ну, почему ужас… Миленько.

– Вот-вот! Миленько! До чего я дошел! Думаешь, не понимаю, что актриса из нее, как из меня английская королева? Понимаю! Ты и то сыграла бы лучше!

– Не выдумывай! Я уж точно не актриса.

– Зато у тебя фактура! У тебя глаза какие – умные, живые, говорящие! А у моей козы только тушь на ресницах, и все: бе-е, ме-е!

– Павлик, так зачем ты женился на такой козе?!

– Ну, ты-то за меня не пошла!

– Да ты и не звал вообще-то.

– Не звал? Это я маху дал. А пошла бы?

– Смотря, как звал бы. Если так же, как Голливудом прельщал, то не пошла бы.

– Господи, каким же идиотом я был! Почему женился, говоришь?.. От одиночества. Жил-жил, бежал-бежал, потом бац: поскользнулся, упал, очнулся – гипс! В смысле – инфаркт. Чуть не помер, представляешь? Увидел небо в алмазах, да. А когда пришел в себя, огляделся: ба, пустыня вокруг! У нас ведь семья большая была, дружная. Все таланты, все эдакие Актёр Актёровичи. Один я в режиссуру отбился, и то со страху, что хуже всех буду, понимаешь? Столько родни было и вдруг – никого: эти померли, те уехали. Один как перст. Пятый десяток, семьи нет, детей нет. Зачем живу, непонятно. Ну и женился.

– Как – зачем живу?! А твои фильмы?!

– Фильмы… Да кому они нужны?! Ты тогда правильно сказала: не Феллини! Обидно, но верно.

– Паш, я тогда сгоряча ляпнула. У тебя замечательные фильмы, ну что ты! Ты великолепный режиссер!

– Ладно, не утешай меня. Думаешь, я счастлив это говно снимать? У меня такой гениальный сценарий есть, закачаешься! Нетленка! Но денег-то никто не даст на нетленку! А на это говно – пожалуйста. С моей козой в главной роли. Разведемся, наверно. Никаких сил на нее не хватает.

– Ну вот…

– Да не переживай ты! Другую найду. Не бойся, тебя сватать не буду.

– Что так?

– Да слишком ты, мать, умна. И строга. Мне кого попроще надо, чтобы в рот смотрела.

– Понятно.

А сама подумала: а не теми ли соображениями руководствовалась и я, когда из них двоих выбрала, кого попроще – Джуниора?! И словно уловив мои мысли, Кривцов тут же заговорил о Пете: