Он контролировал каждый шаг молодой жены: какие планы на день, куда собралась идти, где была, что делала, требовал полный отчет и проверял, звоня по нескольку раз на день, дома ли она. И бил, понятное дело, в воспитательных целях за все – за мимолетный разговор с соседкой у подъезда, за то, что задержалась в магазине дольше отведенного времени, за то, что оделась на работу слишком фривольно, с его точки зрения, за то, что к ней на работу он никак не мог дозвониться, за то, что какой-то мужик проводил ее взглядом.

О, это отдельная статья для претензий – ревность.

Как большинство тиранов и неверных мужей, Николай страдал патологической ревностью и избивал жену за любой привидевшийся ему намек на ее интерес к другим мужчинам. По сути, как и любому тирану, ему, собственно, не нужна была причина для избиения как таковая, лишь повод распалить себя, а так, как говорится, «была бы спина – будет и вина».

Первый раз он избил ее совсем уж люто, по-настоящему страшно, когда узнал, что жена беременна.

Именно тогда первый раз Вика попала в больницу с переломами, гематомами, сотрясением мозга, и у нее случился выкидыш. После которого муж стал более осмотрительным и в следующую ее беременность ногами в живот уже жену не бил, и она умудрилась каким-то чудом выносить и родить сына при непрекращающихся «экзекуциях» мужа, а через год дочку, которой на тот момент, когда к Дине пришла Валентина Николаевна, исполнилось три месяца.

Она практически не общалась и не виделась с дочерью полтора года. И только совсем недавно Вике удалось позвонить маме из уличного телефона-автомата и умолять помочь ей.

– Мама, спаси меня! – рыдала Вика в трубку. – Спаси, мамочка! Я так больше не могу! Он меня убьет! Меня и детей! – и бросила трубку.

Несчастная женщина помчалась к дочери, дежурила у подъезда, дожидаясь, когда она выйдет с детьми на прогулку, а когда та наконец вышла, кинулась было к ней, но Вика, увидев мать, испугалась и показала жестом, чтобы она не подходила. И все поняв, Валентина Николаевна начала следить за дочерью день за днем, чтобы улучить момент, изыскать хоть малую возможность поговорить. И им таки удалось несколько раз коротко переговорить.

– У нас с Викой в Москве родных не осталось. Моя родная сестра с семьей живет в Сибири, и брат там же, недалеко от нее, – все рассказывала и рассказывала торопливо женщина, словно боялась, что ее остановят в любой момент и попросят уйти: – Я продала свою московскую квартиру и с помощью сестры купила две квартиры: одну в ее городе, а другую в областном центре, недалеко от брата.

– Но если Вике удастся все же сбежать, ее муж будет искать ее именно там в первую очередь, – указал на очевидный факт дед Боря.

– Я это понимаю, – кивнула Валентина Николаевна, – поэтому-то и прописалась там, а потом сменила фамилию, снова продала обе квартиры и купила другие, уже на новую фамилию. Вернулась сюда, живу у моей близкой подруги, и мы голову ломаем, как вырвать дочь из его лап. Я ведь понимаю, что мы ни сделай, он нас найдет, но и ничего не делать невозможно. Невозможно же! – обвела она больным, измученным взглядом сидевших за столом. – Однажды он просто убьет ее, и ему ничего за это не будет, а дети останутся с ним. И это настолько ужасно, что я каждый день умираю, думая о жуткой участи моей Виконьки.

Забросив лепку пельменей, все женщины зарыдали, и даже дед Боря пустил короткую, скупую слезу, сердечно сочувствуя горю матери. Дине пришлось сделать уколы Инге Валерьевне и ее маме, которым стало плохо с сердцем от воспоминаний о своей Катюшке.

– Но что я могу? – мягко и осторожно спросила женщину Дина.

– Но вы же смогли, вы добились справедливости, хотя вам противостояла целая система, – настаивала та.

– Мне помогали люди, одна бы я не справилась, – все так же мягко отказывалась Дина.

– Так попросите всех этих людей, чтобы они помогли моей Викуле! – прокричала в отчаянии мать. – Если надо, я на колени перед ними встану, умолять буду! Продам все, что есть, заплачу, только помогите! Помогите, иначе моя дочь и мои внуки погибнут!

– Хорошо, – не выдержала такого материнского крика о помощи Дина, – я постараюсь что-то придумать.

Оказалось, что придумать, как вывезти и спрятать Вику с детьми, было не так уж сложно – поиграли в детективов и шпионов. Узнав, к какой поликлинике приписаны дети Вики, используя связи начальницы своей подстанции, Дине удалось договориться с педиатром, которая вела Викиных детей, и врач вызвала ту якобы на необходимый профилактический прием. Поскольку в поликлинику следовало идти со всем пакетом документов: паспортом мамочки и свидетельствами о рождении детей, это не вызвало подозрений у ее мужа, не поленившегося позвонить в регистратуру и перепроверить, был ли на самом деле сделан вызов к врачу. Был, убедился Николай.

В кабинете врача Вику поджидала Дина, которая рассказала, что к ней обратилась Валентина Николаевна и что она, Дина, готова помочь…

Казалось бы: вот оно спасение – ура! Беги, пользуйся небывалой удачей, люди пришли тебе на помощь! Но Вика впала в истерику – она панически боялась мужа! Она реально испугалась до животного дикого ужаса и все твердила, оглядываясь по сторонам:

– Он нас найдет, он найдет! Вы его не знаете, это не человек, это… – и отталкивала руки Дины и врача, пытавшихся ее успокоить, дать воды или вколоть успокоительное.

Дина, никак не ожидавшая столь бурной, неадекватной реакции, растерялась от такого поворота событий, не понимая, что делать дальше. Но, слава богу, педиатр оказалась дамой решительной, компетентной и всякого повидала за свою долгую практику. Дала звонкую пощечину пациентке, которая тут же перестала причитать и дико озираться по сторонам, а Дина, воспользовавшись моментом, сразу же вколола той успокоительное.

Вику с детьми они все-таки эвакуировали, в чем им очень помогла все та же педиатр, спасибо ей огромное. Вывели через черный ход, тогда еще не оснащенный камерами видеонаблюдения, посадили в неприметный «жигуль» с заляпанными грязью номерами, который подогнал участвовавший в операции по спасению Чайковский, он же Петр Ильич Кольцов. К нему же домой и отвезли женщину, где ее уже ждала Валентина Николаевна.

Все это, конечно, хорошо и замечательно и где-то даже захватывающе, но возникает естественный вопрос – и что дальше?

Тогда еще наивная и неопытная в этих делах Дина не знала практически ничего о проблеме семейного насилия и, главное, о всех тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться, оказывая помощь пострадавшим от насилия женщинам.

Ну на самом деле: вот она сбежала, а дальше-то что? На что она будет жить, как кормить-обеспечивать детей? Где будет жить? Где найдет работу? Как ей легализоваться, если вот, например, муж Виктории может, что называется, «вычислить» ее везде, стоит той хоть куда-то официально обратиться. И тогда все – ее свободе конец и, скорее всего, жизни.


И что делать? Разводиться срочным порядком? Тогда требуется подать заявление, о котором суд обязан уведомить мужа. И лично явиться на бракоразводный процесс надо обязательно.

– Пусть пока поживет у меня, – сказал Кольцов, – здесь он ее точно не найдет и не достанет, а там посмотрим, что можно сделать.

И это была их катастрофическая ошибка!

Муж Виктории, поняв, что она сбежала, и не сумев быстро отыскать ни жену, ни ее мать – единственного человека, к которому она могла обратиться за помощью, составил официальное заявление о пропаже и возможном похищении его семьи и подал во всероссийский розыск.

И все – это полное фиаско! Все!

Теперь Вику и ее детей искала вся милиция страны, и любое появление ее где бы то ни было влекло за собой возвращение мужу. А Николай для коллег стал несчастным мужем и отцом, пострадавшим от сволочей, решивших отомстить следаку через его семью.

И ничего бы они не смогли сделать и потеряли бы Вику и ее детей, это стопудово, если бы снова самым мистическим образом не появился в жизни Дины господин Ринков со товарищи.

Буквально через два дня после побега Вики с детьми среди ночи раздался звонок на домашний телефон Нагорных. Семья потомственных врачей давно привыкла к таким ночным «побудкам» и даже не роптала по этому поводу. Но этот звонок оказался особым.

Дина, спавшая в кухне, позевывая и почесываясь и дежурно поругивая свою и отцовскую работу, прошлепала к телефону и подняла трубку:

– Да, – прошелестела в полусне.

– Простите, Диночка, что разбудил, – услышала она в трубке смутно знакомый голос, – но мне нужен Константин Павлович.

– А кто его спрашивает? – решила все же сначала уточнить Дина, прежде чем будить папеньку.

– Это Ринков, – представился говоривший и чуть усмехнулся: – Помните такого?

– Конечно, Антон Александрович, – тут же проснулась Дина и заспешила: – Сейчас разбужу.

Бросила на тумбочку трубку, судорожно ногой подцепила и надела слетевший было тапок и побежала в комнату родителей.

После приветствий отец надолго замолчал, сосредоточенно слушая, что ему говорят на том конце провода, а выслушав, четким голосом продиктовал названия препаратов и оборудования, сказав лишь вместо прощания:

– Хорошо, жду. – И положил трубку.

И повернувшись к Дине, отдал четкий приказ:

– Одевайся-собирайся. Там у них какой-то боец с тяжелым ножевым, которого по каким-то причинам нельзя везти госпитализировать. Тайна, итить ее напрочь, – беззлобно ругнулся он своим любимым ругательством и велел дочери: – Постоишь на крючках, поможешь.

«Постоять на крючках» на хирургическом сленге значило ассистировать на операции в качестве технического помощника, который в основном не вмешивается в ход самой операции.

У парня и на самом деле оказалось два тяжелейших ножевых ранения: одно в область сердца, а второе в брюшину. Первую помощь ему явно оказали те, кто знает, как это делать в боевых условиях, но парень умирал, и это было совершенно очевидно.

Его друзья сделали все, что могли, соорудив что-то вроде полевого госпиталя: примитивный операционный стол, «люстра» над ним годов эдак восьмидесятых, зато аж два стерильных хирургических набора известных фирм, причем очень качественных, набор препаратов и кое-какая аппаратура. Ну, что смогли, то смогли.

Ладно. Встали к столу. Так четыре часа и стояли. Вытащили мужика.

– Почему все трупики ко мне? Или меня к ним? – наигранно с ленцой жаловался уставший, но явно довольный сделанной работой Константин Павлович внимательно слушавшему его Ринкову, попивая крепкий черный чаек с лимоном и медом. – Полно прекрасных докторов. Гениев, слава богу, пока в России не перевелось, как ни старались. Вон, Степка Больших[5], и Ванька Полянский, да и Григорьич в Первой травме талант, а не мужик. Да по всей Москве докторов валом, а все трупики ко мне свозят. Даже дочь родная, как ее смена, так тяжелых к папке тащит.

– Потому что ты Шаман, пап, забыл, – напомнила ему Дина, сидевшая вместе с мужчинами за столом и пившая свой такой же вкусный, бодрящий да горячий чай.

– Да какой там Шаман, – отмахнулся тот, – так, штопаем-латаем. – И с ходу переключился на докторский тон, обратившись к Ринкову: – Значит, так, Антон Александрович, боец твой тяжеленький, но жить, скорее всего, будет. Правда, при условии достойной реабилитации и толкового ухода в медицинском стационарном учреждении со специализированной аппаратурой, снимающей контрольные показатели, при анализах, слежении за динамикой процессов, которые ты, как я понимаю, ему обеспечивать не намерен.

– Да такой вот расклад выпал, Константин Павлович, – пожаловался, как родному, Ринков, – самому клинком по сердцу. Но пока вот так. Наверное, дня четыре еще посекретничаем, а потом можно и в больничку.

– Ладно, – недовольно проворчал Нагорный, – это ваши шпиёнские дела, – нарочито через «Ё» произнес он и распорядился: – Тогда так сделаем: я распишу подробненько схему приема медикаментов и вон барышню вам, – кивнул он головой в сторону дочери, – дня на три оставлю – ухаживать за бойцом, а там посмотрим, что дальше.

– У меня смена через час, – напомнила отцу Дина.

– Да ладно, договорюсь я с твоей Алевтиной, – отмахнулся тот, имея в виду начальницу подстанции, на которой работала Дина.

– Я сам договорюсь, – предложил Ринков, – не беспокойтесь, Константин Павлович.

– Ну, лады, – согласился Константин Павлович и, в два больших глотка допив чай, поставил кружку на стол и поднялся. – А мне пора откланяться. Смена, и тоже через час.

Когда Дина, проверив больного, собралась лечь спать на соседней койке рядом с раненым, отдавая первое дежурство одному из парней, в комнату вошел Ринков, постоял у кровати, посмотрел на своего бойца, перевел взгляд на Дину, улыбнулся и спросил: