В кои-то веки Гарри повиновался. Я взяла шоколадку, разломила ее и бросила на луг. Хрюша повернулась, проломилась сквозь живую изгородь, откуда она и пришла, и стала уминать «Тоблерон». Я подбежала к изгороди, подобрала несколько ивовых веток и заделала дыру.

– Надо залатать изгородь, не то она опять выскочит на дорогу! – прокричала я, потащив к изгороди полтонны веток. Я пыхтела, задыхалась, потела, а Гарри тем временем залез обратно в машину.

Я сражалась с десятифутовыми ветками и наблюдала за ним сквозь ветровое стекло: он поглядывал на часы. И тут я поняла, что он до сих пор надеется попасть на обед. После всего, что случилось, – несовершеннолетнего Лотарио, угрозы развода, тестов на содержание алкоголя, столкновения со свиньей – он все еще думал о своем ноющем желудке и гадал, припасли ли Кэвендиши для него жареную куропатку. Меня это развеселило, и, продолжая заниматься своим делом, я нарочно растягивала удовольствие. Время от времени косилась на него краешком глаза и плела запутанные лабиринты из ветвей: туда-сюда, стараясь изо всех сил, наблюдая, как он нетерпеливо постукивает пальцами по приборной доске и гадая, как долго еще он сможет выдер…

– ПРОКЛЯТЬЕ, А НУ МАРШ В МАШИНУ, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ!

Недолго. Сдержав улыбку, я подбежала к машине и запрыгнула внутрь. Пусть командует. Осталось недолго. Мы проплыли мимо залатанной мною изгороди и через пару минут свернули на отдельную дорожку, где и стоит дом моих родителей. Медленно миновали ряды безупречно подстриженных лужаек, оцепленных милыми маленькими заборчиками, одинаковые кадки с зимними анютиными глазками, лежачего полицейского, и наконец остановились на гравиевой дорожке.

Увидев дом своего детства, я вздохнула с облегчением. В кои-то веки я была рада оказаться дома. Наш дом был большим и довольно уродливым строением 1930-х годов из красного кирпича и черепицы с причудливыми пристройками, торчавшими отовсюду и темными свинцовыми окнами. Хотя садик был великолепен – спасибо папе. Даже зимой папин сад не сравнить с соседскими: сегодня нас приветствовали роскошные рождественские розы. Приветственный комитет возглавляла моя мать. Она сбежала по ступенькам, щеголяя костюмом из зеленого шелка, который больше бы подошел для свадебного приема, чем для банального воскресного ланча с семьей. Я вяло выкарабкалась из машины.

– Милые мои, вот вы и приехали! Почему так долго? Мы места не находили!

Гарри треснул дверью и грубо прошагал мимо нее.

– Гарри? – Она обернулась и уставилась на него.

– Оставь его, мам. Его проверяли на содержание алкоголя. Тест оказался положительным. – По крайней мере, я полагала, что проблема именно в этом.

– Тогда, бога ради, почему ты не села за руль? Ты что, не знала, что он пьян?

– Гарри всегда пьян, мам. И не понимаю, с чего он так надулся. Всю жизнь валяется на заднем сиденье такси, зачем ему вообще машина?

Мать с осуждением посмотрела на меня и рванулась за Гарри.

Я устало поднялась по ступенькам и натолкнулась на папу.

– Что стряслось? – тихо спросил он.

– Гарри остановили за вождение в пьяном виде.

– А. Что ж, рано или поздно это должно было случиться, правда? Может, это и к лучшему. Не обращай внимания, лучше пойдем посмотрим, что у меня в гараже.

Папа развернул меня и вывел на улицу, подальше от эпицентра. Такая реакция очень утешила меня. Я с благодарностью пожала папе руку. Что до обеда – то у меня давно уже пропал всякий аппетит.

Мы обогнули дом.

– Где Айво?

– В кроватке. Решил вздремнуть немножко, – ответил папа, по-манчестерски глотая гласные. Несмотря на годы жизни на юге и интенсивное давление со стороны матери, он так и не смог избавиться от акцента. – Сначала плакал, звал Блинки-коалу, а когда мы в следующий раз заглянули, уже крепко спал. Пойдем, пойдем, я тебе кое-что покажу.

Он открыл дверь гаража, подошел к дальнему углу и сдернул брезент. Я моргнула: глаза привыкали к темноте. Под покрывалом оказалась миниатюрная версия «бентли» с откидным верхом светящегося темно-синего цвета, с красными кожаными сиденьями. Ах!

– Пап, красота какая! Откуда она у тебя?

– Она у меня уже давно. Еще с детства, но раньше была в жутком состоянии. Я несколько месяцев ее чинил.

– Для кого?

– Для Айво, для кого же еще.

Я зарделась от удовольствия. Ведь у моей сестры Филли тоже есть дети, трое.

– Другие дети тоже смогут с ней играть, разумеется, – великодушно заявил папа, – но у них игрушки уже из ушей лезут. А вот Айво будет относиться к ней более бережно. Сейчас он еще маловат, но через год, когда сможет дотянуться до педалей… Вот, гляди-ка. – Он потянулся в салон, повернул зажигание, нажал на педаль, и автомобиль покатил по гаражу.

– Ты просто гений. Думаю, на то, чтобы завести старый мотор, ушла уйма времени…

– Ты же знаешь, как мне нравится что-нибудь мастерить.

Конечно, я знала. Это же его нора, убежище от агрессии моей матери, и так было всегда.

– Нужно еще много что доделать, конечно, – сказал он, потянувшись за тряпкой.

– Я тебе помогу.

Я взяла с полочки тряпку и стала полировать задний бампер. Папа протирал капот. В гараже я тоже чувствовала себя в безопасности, в дом возвращаться не хотелось. К чему нарываться на неприятности? Старенький папин приемник, «Робертс», тихим фоном играл симфонию; в воздухе витал знакомый, успокаивающий запах старой ветоши и разлитого бензина. Я вспомнила, как маленькой девочкой сидела здесь, глядя, как он чинит велосипед или полирует колпаки. Это место было и моим укрытием.

– Пап? – отважилась произнести я спустя какое-то время.

– Угу?

– Мы с Гарри… Мы сейчас… не очень-то ладим. Он сел на пятки.

– Возьми полироль, дорогая, если хочешь, чтобы бампер блестел. От ржавчины не так уж легко избавиться.

– Что? – Я взглянула на тряпку. – Ах, да. – Я добавила полироль «Брассо». – Если честно, мы уже давно не ладим. Вообще-то, с самого начала.

– И три посильнее. Самое эффективное средство – подналечь как следует.

Я присела и взглянула на него: он продолжал глянцевать, склонив голову. Значит, не хочет об этом говорить. Игнорирует меня. Сначала я обиделась, расстроилась, но потом поняла, что такой реакции и следовало ожидать. Папа никогда не вел с детьми задушевных разговоров, и до сих пор меня это не трогало. Мне это было не нужно. Но сейчас настал как раз такой момент. Мне хотелось сказать ему: папа, мне нужно поговорить с тобой, поговори со мной, пожалуйста. Я ждала, но безуспешно. Прикусив губу, я продолжила натирать бампер, и в конце концов воцарилась уютная тишина. Наконец он встал:

– Вот так. Намного лучше, видишь себя, как в зеркале.

– Подожди, Айво еще заляпает ее липкими пальчиками.

– Ладно тебе, он же ребенок. Пойдем, милая, пора в дом.

Мы вышли на солнцепек, и он захлопнул дверь гаража. Мы оба понимали, что отведенное нам время в укрытии истекло. Мама недолюбливала гараж и скоро бы примчалась за нами, если бы мы сами не изволили показаться в доме. Зато мы нарочно выбрали долгий обратный путь по обходной тропинке, через теплицу, где папа забрал секатор, а потом по травяной грядке, посмотреть, как цветет молочай, и по склону, где он неожиданно взял меня за руку. Сжал ладонь, а потом отпустил. Я удивленно подняла глаза. Он неотрывно смотрел вперед. Я улыбнулась. Я знала, что так он хочет сказать: послушай, милая, я не могу говорить об этом, но все в порядке, я тебя поддержу. Ты поступаешь правильно. Он все сказал этим мягким пожатием руки. И на сердце вдруг полегчало, впервые за долгое время. Я понимающе улыбнулась.

Зимнее солнце, висевшее низко над горизонтом, светило прямо в глаза. Мы подошли к дому, и сначала я не заметила Гарри. И тут вдруг он подвалил прямо к нам, спустившись с террасы по травяному склону; он заваливался на пятки и выпячивал пузо вперед, словно огромный пакет с продуктами, который вот-вот лопнет: так делают все толстяки. Он остановился и слегка качнулся в сторону; вискарем несло за километр.

– Гордон, я хотел бы перекинуться словечком с женой, если не возражаешь.

– Конечно, мой мальчик, – пробормотал отец, тихо отходя в тень.

Гарри сделал шаг мне навстречу, и его туша закрыла солнце.

– Мой ответ на твой вопрос – нет, Рози. Абсолютное недвусмысленное нет. Нет, я не хочу развода, и нет, я не дам тебе развод, если захочешь; и будь уверена, если ты продолжишь старания, я сделаю твою жизнь невыносимой.

– Гарри, нам обоим известно, что браку нашему конец, – тихо проговорила я.

– Конец? Ради бога, а было ли у него начало? Да с тобой ни один мужчина не будет счастлив, Рози.

– Что это значит, Гарри, черт возьми?

– То, что ты зануда и нытик. Тебе прекрасно известно, что вся твоя жизнь крутится вокруг домашних дел. Ты думаешь только о доме, очаге, ребенке; ни разу за годы нашего знакомства ты не высказала ни одной интересной мысли или собственного, не украденного у кого-то еще мнения. Честно говоря, мне стыдно за твою ограниченность.

Только не заводись, напомнила я себе, хотя внутри у меня уже все закипело. Мне хотелось размозжить его жирную рожу. Но заводиться было нельзя. Это же обычное для Гарри поведение, очень просчитанное. Он никогда не упустит случая нанести удар ниже пояса. Так он оказывает давление и надеется спровоцировать сцену, невольную реакцию, чтобы потом вскинуть руки, уйти и сказать: вот видите, она же истеричка. Что еще делать нормальному мужчине? Она просто неразумна. Я спокойно посмотрела ему в глаза.

– А когда у тебя успело появиться собственное мнение, Гарри? Неужто когда ты лизал пятки высокопоставленным друзьям и подбирал крошки с хозяйского стола?

– Возможно, – ровным голосом ответил он. – По крайней мере, мои друзья более благородного происхождения и не простояли всю жизнь у раковины. Ты погрязла в быту, Рози. Ты – социальный урод и не можешь произнести ни слова на наших изысканных вечерах, разве что рассказать, как у Айво режутся зубы, или поделиться последним рецептом тирамису. Не смыслишь ни в политике, ни в социальных вопросах, не умеешь вести оживленные споры. Ты нескладная, невежественная развязная дурочка и начисто лишена изобретательности как в постели, так и за ее пределами. – Он злобно ухмыльнулся. – Мне отлично известно, дорогая, что каждый раз, когда мы занимались сексом, ты притворялась.

– Брось, Гарри, я не притворялась. Я спала!

– Не огрызайся, – рявкнул он. – Ты всего лишь подтверждаешь мою точку зрения.

– Так зачем ты на мне женился?

– Затем, что мне нужна была жена. Я хотел иметь детей, и ты понравилась дядюшке Бертраму.

Надо отдать Гарри должное. Всякие кружева типа «твое тело – храм, и при одном прикосновении я бился в экстазе» – не для него. О нет. Я оказалась хорошей свиноматкой, и его дядюшка дал добро.

– К тому же, – благосклонно добавил он, – ты показалась мне относительно хорошенькой. У тебя был открытый дружелюбный характер, и я подумал, что сумею вправить тебе мозги. Вылепить то, что мне нужно. Но теперь я вижу, каким был глупцом. Мне не хватило бы сырья для работы.

Его нахальство было просто феноменальным. И это говорит человек, который даже не сдал выпускных экзаменов. Человек с идеальным оксфордским выговором, только вот в Оксфорде он никогда не был, разве что в качестве туриста. И он еще заявляет, что собирался вылепить мои мозги так, как ему нужно? И самое забавное, что все это время я думала, что смогу вылепить его. Грустно, не так ли? Стоя у алтаря три года назад, мы оба клялись в верности, но втайне думали: а, ладно, эта/этот сойдет. Уверена, можно будет как-нибудь его/ее пообтесать.

– Так почему бы тебе со мной не развестись? Гарри, к чему продолжать мучения?

– Потому что я не верю в развод. Развод – это унизительно, это для обычных людей, а не для таких, как мы. Все равно что признать, что совершил самую большую и отвратительную ошибку в жизни, а я ошибок не совершаю. Но у меня есть к тебе одно предложение.

– Слушаю внимательно.

Он вытянулся в полный рост и раздулся в полный объем.

– Разные спальни и разные жизни. Но для внешнего мира мы будем продолжать делать вид, что женаты.

Я моргнула. Для внешнего мира? Ради кого – граждан нашего королевства? Можно подумать, мы принц Чарлз и принцесса Диана! Ведь даже им не удалось выполнение подобного временного соглашения: вроде жить вместе и не жить, хотя у них огромные поместья и много акров земли. И Гарри полагает, что у нас это получится, в нашем-то уондсвортском дворце с общей с соседями стеной?

– Но зачем, Гарри? Какой смысл?

– Я уже объяснил, – холодно произнес он. – Я не верю в развод. Я не стану вмешиваться в твою жизнь, можешь уходить и приходить, когда тебе вздумается, хотя с такими отбросами, как тот водопроводчик, я тебе связываться запрещаю, это уж чересчур. В нашем доме таких проходимцев не будет, еще подцепишь букет венерических болезней, а ведь можно по ногтям определить, болен человек или нет. Нет, придется от него избавиться – только представь, если кто-то из моих друзей его увидит! – Внезапно он покачнулся, водянистые глаза округлились и чуть не выскочили из орбит. – Он же про меня ничего не спрашивал? Не пытался разузнать, где я работаю, и все такое?