Кэтрин Эллиот - Сожаления Рози Медоуз

– Гарри, даже мне неизвестен ответ на этот вопрос. Нет, он про тебя не спрашивал. С какой стати, черт возьми? Мы всего-то пару минут поболтали. Я же сказала, между нами ничего не было!

– Ну, постарайся, чтобы так было и дальше. Ты все еще моя жена, Рози, и должна поддерживать стандарты. Останешься со мной до поры до времени, и я прослежу, чтобы с тобой все было в порядке. Но если вздумаешь мне перечить, если подашь на развод, не сомневайся, я буду драться насмерть. Не видать тебе ни денег, ни половины дома, я об этом позабочусь. И Айво тоже.

– Не говори глупостей! Разумеется, Айво останется со мной.

– Ничего подобного – стоит только показать суду, какая ты плохая мать.

– О чем ты говоришь? – ахнула я.

– Я могу заявить о твоей жестокости. И халатности по отношению к ребенку.

Я вытаращилась на него, пораженная до глубины души.

– Но это же неправда!

– Ну и что? Я совру. И заставлю других врать в свою поддержку. Я способен и на такое, Рози, сама знаешь, и мои друзья сделают это ради меня. Мы очень близки, и среди моих знакомых есть влиятельные люди.

Видимо, он уже возомнил себя лордом Люканом. Но я все равно задрожала.

– Не угрожай мне, Гарри.

– Это не угрозы, – бодро проговорил он. – Всего лишь пища для размышления. Тебе стоит подумать, прежде чем совершать безрассудные поступки.

– Но я уже подумала. И колесики уже закрутились, Гарри. Так что увидимся в суде.

Он смерил меня ледяным взглядом.

– Увидимся в аду, дорогая.

При этих словах он развернулся и ушел прочь.

Я долго сидела на низкой стене террасы. Я так и не перестала дрожать, а ведь Гарри ушел уже пять минут назад. Под ногами, на влажной, поблескивающей росой зимней поляне, шуршали помертвелые листья. Я смотрела, как темные съеживающиеся листочки относит ветром взад-вперед, пока они не замерли у моих ног. Странно, подумала я, глядя на них: в такие моменты никто не замечает пожухлые листья под ногами. Спустя какое-то время я поднялась. Глубоко вздохнула. Филли. Да, именно это я и сделаю: пойду и повидаюсь с Филли.

Я вошла в дом и прокралась по лестнице черного хода в комнату для гостей, где спал Айво. Он только что проснулся и сидел в кроватке, посасывая большой палец. Волосы торчали во все стороны, глазки блестели, щеки порозовели со сна.

– Привет, милый! – прошептала я. Голос надорвался.

– Хочу на улицу! Не хочу больше спать! – потребовал он, подняв ручки.

– Мы больше спать не будем, – согласилась я, вынимая его из кроватки и прижимая к себе. Пахло от него божественно. Я уткнулась носом в его волосы, шею и глубоко вдохнула. Наши сердца бились в такт. Только через мой труп, Гарри. Через мой труп. Быстро поменяв подгузник, я отнесла его вниз и заглянула в дверь кухни.

– Я забегу к Филли, мам.

Моя мать оторвалась от раковины. Шелковую блузку защищал передник, над золотыми браслетами позвякивали серебряные. Она подняла руки в перчатках, словно готовящийся к операции хирург, и округлила глаза.

– Она же придет на ланч завтра, я тебе говорила! Тогда и увидитесь.

– Хорошо, значит, увидимся сегодня и завтра.

– Вернешься к ужину?

– Вряд ли. Думаю, я останусь у нее ночевать.

– Но я пригласила Бердеттов и Палмеров! И думала, ты приготовишь тот чудненький огуречный мусс и фаршированную свинину.

Моя мать всегда приглашала на ужин всех своих друзей, когда я была поблизости и могла заняться готовкой.

– Уверена, угощение им понравится. Рецепты в синей папке, в ящике.

– Да, но девочки будут так разочарованы. Единственная причина, по которой девочки – Марджори Бердетт и Ивонна Палмер, обеим по шестьдесят пять – будут разочарованы, это то, что им достанется огурец без мусса и свинина без начинки. Разве только моя мать не умудрится нафаршировать свинину огурцом.

– Передай им привет, – вежливо произнесла я. – И мои соболезнования.

Клянусь, выходя к машине, я услышала, как моя мать скрежещет зубами. Но в данный момент приготовление ужина из четырех блюд для Марджори Бердетт не было важнейшим пунктом моего списка. Единственная важная вещь в моей жизни – это ты, Айво, думала я, пристегивая ребенка на детском сиденье и пристально глядя на него.

«Забежать к Филли» было не так легко, как могло показаться по моему нарочито беспечному тону. Она жила довольно далеко, в соседнем округе, в самой глуши деревенского Глостершира, примерно в тридцати пяти минутах езды, но это меня полностью устраивало. Мне нужно было побыть в одиночестве и подумать. Я ехала по пригородным дорогам и раздумывала о своей катастрофической стычке с Гарри, которая, по зрелом размышлении, хоть и потрепала мне нервы, но и открыла на многое глаза: особенно что касается замечания Гарри насчет дядюшки Бертрама. Думаю, в глубине души я всегда понимала, что одобрение дядюшки подстегнуло рвение Гарри в отношении меня, но услышать это из его уст было откровением. Помню, как я до смерти боялась ехать в Йоркшир, чтобы познакомиться с этим мифическим персонажем, единственным оставшимся в живых родственником Гарри, его благодетелем, от которого Гарри надеялся получить в наследство весь мир. Помню, и Гарри тоже нервничал: заставил меня переодеться как минимум два раза, прежде чем мы вышли из дома; по пути снабдил меня целым списком указаний, что можно говорить и что нельзя. И когда наконец мы подъехали к отвесным скалам, окружавшим владения Бертрама, я так и ахнула, завидев колоссальную готическую громадину из серого камня.

К моему изумлению, у входа нас приветствовал не сварливый багроволицый генерал в отставке, а чрезвычайно расторопный и жизнерадостный старичок лет восьмидесяти с лишним, который был не прочь пошутить и уж совсем не прочь приударить за дамочками. Я никогда раньше не играла в салки вокруг кухонного стола с восьмидесятишестилетним бодрячком, но все в жизни бывает в первый раз; я его раскусила и установила свои правила – например, такое: даже если он меня поймает, пусть попробует коснуться моей задницы, и сразу получит по рукам. Тогда он успокоился и довольствовался тем, что строил мне глазки за завтраком. После чего, к удивлению Гарри, мы с Бертрамом прекрасно нашли общий язык.

Он жил один, не считая слуги по имени Паркинсон одного с ним возраста. Несмотря на склонность к разврату, дядюшка был на самом деле умным человеком; он ясно давал понять – по крайней мере мне – что знает, о чем думает Гарри. Он безжалостно дразнил его по поводу и без; к примеру, оторвется от газеты за завтраком и скажет что-то вроде: «Слышишь, Гарри, забыл сказать. Ко мне тут приходили из ассоциации собак-поводырей. Такие милые люди, просто прелесть. Надо же, творить такие замечательные дела. И почему-то их очень заинтересовал дом: они сказали, что здесь можно было бы устроить прекрасный дрессировочный центр. Даже представить не могу, что они имели в виду?»

Гарри становился пунцовым и расплевывал кукурузные хлопья по всей комнате, а Бертрам снова утыкался в газету. Но через минуту хитро выглядывал и многозначительно мне подмигивал.

Да, мы с ним во многом сошлись; до такой степени, что когда наконец настало время уезжать, Гарри чуть язык не проглотил от зависти. Когда по дороге домой к нему вернулся дар речи, он наклонился и похлопал меня по руке, ошеломленно проговорив:

– Хорошо сработано, моя дорогая. Ты молодец. Черт возьми, ты так его очаровала, что он сам готов на тебе жениться!

– Боже упаси, – пробормотала я в ответ.

Но я явно пришлась Бертраму по душе, и если мы с Гарри разведемся… Вот в чем дело, угрюмо подумала я, уменьшая скорость на резком повороте в поселок Филли. Теперь мне все ясно. Даже слишком ясно. Неудивительно, что Гарри не в восторге от моей идеи, ведь ему не хочется расстраивать Бертрама. К чему опрокидывать тележку с золотыми яблоками? Наглядный пример: в конце нашей беседы Гарри заявил: «Остаешься со мной до поры до времени, Рози, и я прослежу, чтобы с тобой все было в порядке». До какой такой поры до времени? До времени смерти Бертрама, вот что он имел в виду; могу поспорить на тот самый готический особняк из серого камня, что как только Бертрам откинет копыта, Гарри будет только рад от меня отделаться. Он цепляется за меня потому, что я – страховой полис его наследства. Нет, Гарри, ничего у тебя не выйдет!

За вычерченными квадратиками полями, приютившись в рощице у реки, показался красивый старый фермерский дом Филли. Это был продолговатый низкий дом в форме буквы L, выстроенный из мягкого котсуолдского камня, как и все здания в этом районе. В это время года стены оплетали шишковатые ветви облетевшей глицинии. Филли, конечно, не знала, что я приеду, и ее могло не оказаться дома, но, выехав на ее аллею (в прямом смысле, ведь эта аллея на самом деле была законной собственностью ее мужа Майлза), я почему-то была совсем не удивлена, увидев ее в огороде за домом. Склонившись над грядкой, она выдергивала зимнюю зелень и складывала урожай в плетеную корзинку.

Филли выглядела потрясно, как всегда: на голове у нее была старая фетровая шляпа Майлза; темные волосы были заплетены в густую косу, и местами вокруг лица выбились завитки. Коса то и дело мешала работать, и Филли нетерпеливым жестом отбрасывала ее назад. У ног ее играли двое из троих ее детей, Берти и Хлоя: светловолосый шестилетний Берти и темненькая четырехлетка Хлоя. Эта идиллия вызвала у меня улыбку. Сентиментальная сцена словно сошла с поздравительной открытки Медичи; но с Филли всегда так. Она идеальна, не чета мне, так что кое-кого даже могло бы затошнить – не меня, конечно, ведь я ее несомненно люблю.

Услышав шум мотора, она повернулась, прикрыла глаза от солнца и прищурилась; но даже тогда лицо у нее было как у ангела.

– А я думала, мы завтра увидимся! – воскликнула она, бросив садовые перчатки и подбежав поприветствовать меня.

– Знаю. – Я вышла из машины и достала Айво из детского сиденья. – Но мне захотелось увидеть тебя сегодня, я не помешала?

– Ни капли. – Она обняла меня за плечи. – У нас беспорядок, как обычно; в доме помойка, есть почти нечего, но у меня есть бутылка вина и… О боже, Рози, что с тобой?

Я держала себя в руках, пока она меня не обняла, но потом взяла и разрыдалась на плече у старшей сестренки.

Филли прижала меня к себе на минутку, а потом повернулась к детям, которые сгрудились у ее ног и таращили на меня глаза.

– Берти, отведи Айво в детскую и покажи ему новую железную дорогу. Вот так, молодец, а потом найдите Анну, пусть она даст вам печенье. Хлоя, иди с ними.

– А что с тетей Рози? – спросила Хлоя, пораженная, что взрослая тетя плачет: без сомнений, такого она в жизни не видела. Во всяком случае, у себя дома.

– Ничего. – Филли легонько подтолкнула ее. – Иди, милая, я приду через минутку.

Филли отвела меня в дальнюю часть огорода, где под шестами для ползучей фасоли стояла старинная каменная скамейка. Минуту мы сидели в тишине. Наконец Филли спросила:

– Что произошло, Рози?

– О, что только не произошло, Фил! Гарри. Я. Я и Гарри.

Она кивнула, будто ожидала такого ответа. Я горько улыбнулась:

– Разумеется, никто не удивляется. Мало того, большинство даже радо.

– Кто это – большинство?

– Ну, вообще-то, только Элис, но она чуть не подпрыгнула от радости. И папа, но я ему всего лишь намекнула. Не хотела его расстраивать. Ты же его знаешь, он расплачется, только если ему скажут, что крикетный сезон подошел к концу.

– Значит, все кончено?

– Да. Филли, я его ненавижу, и, к счастью, он меня тоже, так что все замечательно, не так ли? – Я глухо рассмеялась. – Все счастливы.

– Он вовсе тебя не ненавидит. Сгоряча люди говорят ужасные вещи.

– О нет, ненавидит, он меня презирает и прямым текстом объяснил мне, почему. И самое смешное, Фил, все, в чем он меня обвинил, – правда. Я просто никогда не подозревала, что именно эти черты моего характера могут вызвать ненависть.

– Например? – спросила она, ощетинившись вместе со мной.

– О, он заявил, что я невежда и домашняя клуша, что не могу высказать свое мнение за пределами кухни. Что у меня нет собственных взглядов на действительно важные вопросы, и в какой-то степени, наверное, он прав.

– А что такое, по его мнению, важные вопросы?

– О, ну ты знаешь, политика, религия, любая актуальная тема. И это правда, меня не слишком волнует Маастрихтский договор,[17] механизм контроля курса валют Европейского экономического сообщества и прочая чепуха, ведь это так далеко от меня и не имеет ничего общего с моей жизнью.

– Да, но тебя волнуют другие вещи.

– Какие же?

– Образование, здравоохранение – проблемы, близкие твоему сердцу. Они волнуют всех нас.

– Да, – медленно ответила я. – Наверное. Но все равно, Филли, как обидно слышать это от…

– От законченного фашиста, – перебила меня она.

Как я обрадовалась ее, такой безоговорочной, поддержке!