Открытие секретных видео в подвале немного охладило мой пыл. Любая женщина на моем месте чувствовала бы себя преданной, униженной. Любая бежала бы сломя голову от этого развратного чудовища, от этого сатира, этого помешанного.

Но я горела еще сильнее, меня пожирал огонь страсти. Было ли это сумасшествием, яростью, непристойным неистовством? Меня влекло к Луи, я чувствовала себя способной преодолеть все препятствия, чтобы оказаться рядом с ним! Могла ли я поставить это ему в упрек?

В тот день я ласкала себя много раз подряд, лежа на нашей постели, одетая в бюстгальтер и трусики из розового сатина, которые Луи подарил мне однажды вечером в «Шарме» и цена которых была обратно пропорциональна площади тела, которую они закрывали.

В тот момент я не видела, чтобы сделать для него. Что он мог бы ожидать от меня, кроме предложения воспользоваться мной? Секс стал нашим языком, немым, невидимым, и я не находила другого послания, которое могла бы направить ему в тюрьму.

Мои пальцы входили в меня с силой, почти с дикостью. Я мастурбировала так, будто ударялась о стену бешенства и бессилия, натыкающегося на мое влагалище большими выстрелами. Я рылась в нем с жестокостью голодного зверя. Оргазмы ударяли, как пощечины. Меня скручивало, как мокрое белье. Близившийся конец подарил мне странное состояние, где горечь спорила с удовольствием.

– Включи BTV! Сейчас же!

Голос Сони прозвучал как приказ. Я подумала, что случилось что-то серьезное, что-то важное. Я не смотрела этот канал с того времени, как ушла из компании и жизни Дэвида Барле. Двумя быстрыми нажатиями на пульт я включила этот канал.

– Видишь?

Я надеялась, что среди толпы журналистов окажутся Луи и его адвокат Зерки, но вместо них появилось невыразительное и неприветливое лицо пятидесятилетнего человека. «Антуан Гобэр – председатель APВУГОУ III-го округа Парижа», – гласила надпись внизу экрана.

Я узнала улицу Севинье и витрину галереи Соважа.

– Кто этот болван? – спросила я.

– Этот болван отправил твоего парня к полицейским.

– Но что такое APВУГОУ?

– Я поискала в интернете: ассоциация родителей верующих учеников государственных образовательных учреждений. Мило, да?

– Подожди… Я пытаюсь слушать.

Я добавила звук, чтобы расслышать среди всеобщего шума болтовню этого господина:

– …мы, родители учеников, не потерпим, чтобы некоторые недостойные люди под обманчивым предлогом защиты современного искусства и свободы слова выбирали наших детей для такой порнографической бомбардировки. И это прямо на выходе из учреждений, в которых они обучаются. Если мы не проявим очень твердо наше возмущение сейчас, что будет завтра? Распространение секс-игрушек в начальной школе? Это ведь совсем не шутки, правда?

– Вот так да! – вставила Соня.

– Тшшш! – остановила я ее, чтобы расслышать продолжение.

– Итак, если я вас правильно поняла, – вмешался юный голос, – вы не собираетесь отзывать иск против галереи Соважа и ее представителя, Луи Барле?

– Вы все правильно поняли. Мы не будем отзывать иск.

– Однако выставка художника, доставившая вам столько неприятностей, была аннулирована, она…

– Да, но эти изображения, которые увидели наши дети, навсегда останутся в памяти, их невозможно оттуда вытащить. Зло уже сделано. И именно от этого мы хотим защититься.

– Для болвана он очень хорошо говорит, – заключила Соня, в то время как следующий сюжет изгнал лицо Антуана Гобэра.

Я думала о том же. А еще я очень хотела оказаться на месте журналистки, задавшей вопрос.

Соня слишком хорошо меня знала. Мне не обязательно было говорить что-то, чтобы она меня поняла.

– Думаешь, нужно к нему наведаться?

– Что ты хочешь сказать?

– Я звонила в эту APВУГОУ. Я говорила своим самым сладким голоском стюардессы. Я назначила встречу с его величеством Антуаном Гобэром через два часа.

– Под каким предлогом?

– О! Я сказала чистую правду. Ну, или почти: две студентки-журналистки, которым нужно сделать доклад к завтрашнему утру, просят аудиенции. Я умею строить глазки даже по телефону.

Впервые за это время я расхохоталась, мне понравился план.

Послеобеденный ливень уже прекращался, дождь был теперь теплым и смолистым, когда мы подошли к дому номер двенадцать, что находится на весьма буржуазной улице Аркад, в нескольких шагах от Мадлен.

Секретарь в сером костюме заставил нас терпеливо ждать несколько минут, прежде чем «председатель Гобэр» соизволил нас принять.

Вживую этот человек был еще менее красивым, с его выступающей, отяжеляющей лицо челюстью.

– Мадемуазели, пожалуйста, – сказал он, указывая на два изношенных кресла.

Офис был мрачным, плохо освещенным, на стенах висели портреты всех римских пап за последние пятьдесят лет. Даже Иоанн Павел II под конец жизни казался более живым и доброжелательным, чем этот господин.

– Я вас слушаю, – живо начал он, натягивая на лицо безобразную улыбку. – Я весь внимание и готов ответить на все вопросы.

Кто еще использует сегодня выражение «я весь внимание»?

– Мы хотели бы понять, почему выставка галереи Соважа вас так беспокоит? – я начала наступление общим и довольно безобидным вопросом. – В конце концов, это не первая выставка, которая показывает человеческую сексуальность так открыто. Если мне не изменяет память, ретроспектива «Мужское/женское» центра «Помпиду» несколько лет тому назад предлагала не менее откровенные экспозиции.

– Вы абсолютно правы, мадемуазель. И поиски художников на такую фундаментальную тему, как человеческая сексуальность или отношения мужчины и женщины, меня не беспокоят. Каждый волен исследовать ее художественное поле так, как он это чувствует. Я сам посещаю достаточно много музеев, чтобы оценить обнаженных героев Микеланджело или Боттичелли. Проблема не в этом.

– А в чем же тогда? – вмешалась Соня слегка агрессивно. – Эти дети, которых вы так защищаете, они тоже ходят в Лувр. Тоже видят статуи с обнаженными сиськами и пиписьками.

Господин Гобэр, сидящий между нами, шумно сглотнул, перед тем как продолжить:

– Вы высмеиваете меня, мадемуазель. Я не пытаюсь уничтожить осознание красоты человеческого тела в наших детях. Она, бесспорно, может быть плодом несомненной художественной работы, примеры которой я только что привел. Но сегодня и телевидение, и кино, и реклама – все полно наготы. Это – факт цивилизации, с которым в некоторой степени мы должны мириться.

– В таком случае я не понимаю, – продолжила я. – Почему вы ополчились против этой выставки и тех, кто ее финансировал?

Он впился в меня своими маленькими жесткими глазами, как крючок цепляется за горло рыбы.

– Потому что эта выставка, как вы ее называете, не довольствуется тем, чтобы показывать пиписьки, какие дети сами рисуют на стенах туалетов. Сексуальность показана там в полном действии. Эта выставка дает абсолютно деформированное представление о ней. Она же должна быть уважительной, почтительной к другим. Какое же тут искусство, это порнография прямо посреди улицы!

– А, ну да, вы-то знаете, что такое «сексуальность», – высказалась Соня.

Намек на его нескладное телосложение и на очевидные границы, которые оно ставило в личной жизни, был едва прикрыт. Моя подруга едва сдержалась, чтобы не плюнуть в господина Гобэра своей насмешкой.

Однако дело было сделано, и председатель APВУГОУ сыграл свою роль в нашей игре. Он чуть привстал, словно всерьез опасался за собственную безопасность, затем снова сел и решил перейти в наступление:

– Кто вы на самом деле? Чего вы от меня хотите?

– Меня зовут Анабель Лоран, – заявила я. – И я очень хотела бы, чтобы вы пересмотрели иск против галереи Соважа и господина Барле.

– И почему же я должен это сделать? – спросил он намного менее ласковым тоном.

– Потому что…

И вправду, какой аргумент я должна ему предъявить, если делаю все это только из любви к мужчине?

– …Потому что мы должны очень скоро пожениться, Луи Барле и я. И я бы не хотела такого резонанса.

Мой приступ искренности заставил его удивленно моргать глазами, затем он снова принял свою хитроватую гримасу и продолжил мстительным тоном:

– Послушайте, вы думаете, что мне жаль, но мне абсолютно плевать, что мои действия препятствуют вашим брачным проектам.

– Я очень хорошо это осознаю. И думаю, что общественное мнение долго находилось под вашим влиянием по данному вопросу. Теперь я вас прошу просто не вмешиваться в…

– Что вы там себе думаете? – внезапно прогремел он. – Что я делаю это, чтобы показывать мое лицо по телевизору? Чтобы прорекламировать себя? У нас есть убеждения, мадемуазель, и сверх всего мораль, мы не отступим и тогда, когда камеры не станут нас снимать! Мы будем защищать наших детей! Вы меня слышите?!

– Требует ли их защита бросать невиновного в тюрьму, как по-вашему? – выкрикнула я.

– Нужно было подумать, прежде чем устраивать это позорище на улице! Очень просто творить все, что заблагорассудится, и плакать затем, умоляя, чтобы тебя простили!

Было очевидно, что этот тип не уступит так легко. Я опасалась также, как бы мое вмешательство еще больше не навредило Луи.

– Брось, не думай об этом, – сказала Соня, – он просто дурак.

Мы не оставили ему времени, даже чтобы повозмущаться вдоволь, и в следующее мгновение исчезли из офиса.

Я была настолько подавлена, что отказалась от бутылочки «Монако», которым Соня предлагала полить нашу неудачу. Я возвратилась прямо в Особняк Мадемуазель Марс, где прямо у порога меня ожидал посетитель.

– Здравствуй, Эль.

Дэвид, в поло, брюках и пуловере кремового цвета, увидев меня, слегка улыбнулся. Такой красивый и сияющий, каким мог быть только он.

– Привет, – прохрипела я горлом, словно зажатым в тисках.

– Не сомневаюсь, что ты удивлена моему визиту… Но я здесь ради Луи.

Я ответила раздраженным поднятием бровей. Что я могла ответить? Как расценивать эти его слова?

– Я хотел тебе сказать, что искренне сожалею. И что готов вам помочь… Я хочу сказать, ему помочь, ему. Ведь он остается моим братом. Несмотря на прошлое. Несмотря на измену. Несмотря на тебя, Анабель, и выбор, который ты сделала.

– Очень мило с твоей стороны. Но ему и так уже помогают.

– Зерки… – сказал Дэвид с умным видом – Он действительно очень хороший адвокат.

– Ты его знаешь?

– Именно я познакомил их с Луи несколько лет тому назад. Но в такого рода делах адвоката недостаточно, чтобы выпутаться.

– Что ты предлагаешь? – спросила я, как бы обороняясь.

Он улыбнулся еще шире. Эта улыбка способна обезоружить любого. Улыбка, которую нужно иметь всем политикам. Я часто говорила это со времени наших отношений.

– Сначала я тебе предлагаю поужинать. У меня будет время, чтобы рассказать о своих идеях спасти этого бедного идиота, моего братца.

– Разве ты не ужинаешь с Алисой?

– Не сегодня. Она встречает своих родителей, которые приезжают из провинции навестить ее.

Луи не одобрил бы это внезапное сближение. Но оно немного утешило меня. Мне было легче, хотя, конечно, я все еще чувствовала себя виноватой.

– Договорились. Но остаемся в нашем квартале, ладно? – предложила я, успокаивая себя.

– Если ты хочешь. Тут неподалеку есть маленький итальянский ресторанчик.

– Отлично.

Ресторан Pizzetta больше походил на местную столовую, чем на гастрономический рай, но толпа внутри свидетельствовала о том, что это место было популярным.

Как только мы вошли, к нам подбежал официант и отвел нас к заказанному столику, который находился рядом со стойкой и полками с итальянскими винами. Это позволило мне предположить, что Дэвид замыслил небольшую вечеринку. Я не обиделась и попыталась сделать приятное выражение лица. Я не хотела приписывать ему роль спасателя, супергероя, так вовремя появившегося из своего Batcave – бара супергероев – и ждущего, когда несчастная героиня найдет успокоение на его плече, вытирая слезы о его рубашку.

Я сразу же перешла в наступление, как только на нашем столике появились два бокала мартини:

– Итак, что ты думаешь о деле Луи?

Образы маленького мальчика и темноволосой девочки перед новогодней елкой промелькнули перед моими глазами. Я не стала затрагивать эту чувствительную тему. Только не сегодня.

– Я не хочу тебя беспокоить больше, чем необходимо.

Он сказал это без лишнего драматизма, но очень серьезно.

– Почему?

Официантка поставила перед нами два дымящихся блюда, паккери, фаршированные тунцом и спаржей для обоих, и оставила нас, пробормотав: «Приятного аппетита».

– Послушай, если ты пригласил меня, чтобы говорить намеками и недомолвками… – начала сердиться я.

Чтобы показать ему свою решимость, я пренебрежительно посмотрела на блюдо, хотя выглядело оно очень аппетитно.

Дэвид наколол макароны на вилку и, прикрыв глаза, произнес: